Е.П.Блаватская

Письма друзьям и сотрудникам

Назад к оглавлению

Приложение

ПИСЬМА РОДНЫМ

I Нью-Йорк, 1875-1876

II Нью-Йорк, 1877

III Нью-Йорк, 1875-1877

IV Индия, 1879-880

V Индия, 1881-1883

VI Европа, февраль-июнь 1884

VII Европа, июль-октябрь 1884

VIII Египет, ноябрь 1884 и Европа 1885

IX Европа, 1885

X Европа, 1886-1887

XI Англия, 1887

XII Англия, 1887-1889

XIII Англия, 1890

 

ПИСЬМА РОДНЫМ[646]

I

Нью-Йорк (1875-1876)

Году в 1875 г-жа Желиховская[647], известная как личным вкладом в литературу, так и тем, что она — сестра г-жи Блаватской, прослышала о том, что Е.П.Б. начала писать свои работы каким-то особым способом, который еще несколько лет назад был бы для нее совершенно невозможен. Каким образом она обрела знания, удостоившиеся единодушного признания и английской, и американской прессы, было совершенно необъяснимо. Поползли слухи, что в основе всего этого лежит «колдовство», и, терзаемая страхами и дурными предчувствиями, г-жа Желиховская написала сестре, умоляя ее объяснить все это. Она получила следующий ответ:

Не бойся, я не безумна. Все, что я могу сказать, — это что некто определенно вдохновляет меня... более того, некто входит в меня. Говорю и пишу не я — это нечто внутри меня, мое высшее, лучезарное Я думает и пишет за меня. Не спрашивай меня, друг мой, что я при этом испытываю, ибо я не в состоянии ясно объяснить. Я и сама не понимаю! Единственное, что я знаю, — это то, что теперь, с возрастом, я стала чем-то вроде кладезя чьих-то чужих знаний...

Некто приходит, окутывает меня туманным облаком и неожиданно выталкивает меня из самой себя, и тогда я уже не «я» — Елена Петровна Блаватская, а кто-то другой. Кто-то сильный и могучий, рожденный совсем в иных краях. Что же касается меня самой, то я словно сплю или лежу рядом почти без сознания — не в своем теле, а совсем рядом, и удерживает меня подле него лишь какая-то тонкая нить, связывающая меня с ним. Однако временами я совершенно отчетливо все вижу и слышу: я прекрасно сознаю, что говорит или делает мое тело или, по крайней мере, его новый владелец. Я даже понимаю и помню все это так хорошо, что могу потом записать его слова...

В такие моменты я замечаю страх и благоговейный трепет на лицах Олькотта и других и с интересом слежу за тем, как он с некоторой жалостью глядит на них моими глазами и учит этих людей, пользуясь для этого моим материальным, физическим языком. Но не моим умом, а своим собственным, который окутывает мое сознание подобно облаку... Ах, на самом деле я не могу всего объяснить.

Изумление Е.П.Б., вызванное таким чудесным развитием ее способностей, видимо, было очень велико, судя по письму, которое она написала (примерно в 1875 или в 1876 г.) своей тетке, г-же Фадеевой, вместе с которой она воспитывалась и училась:

Скажите, милая моя, интересуют ли вас физиологическо-психологические тайны? Вот вам одна из таковых, вполне достойная того, чтобы повергнуть в изумление любого физиолога: в нашем [Теософском] Обществе есть несколько исключительно образованных членов, к примеру, профессор Уайлдер, один из первых археологов и востоковедов в Соединенных Штатах, и все эти люди приходят ко мне, чтобы учиться у меня, и клянусь, что я разбираюсь во всевозможных восточных языках и науках, как точных, так и абстрактных, гораздо лучше, чем сами эти ученые мужи. Это факт! А факты — упрямая вещь, с ними не поспоришь.

Так поведайте же мне: как могло случиться, что я, чье образование вплоть до сорока лет столь ужасно хромало, вдруг стала светочем знаний в глазах по-настоящему ученых людей? Этот факт — непостижимая тайна Природы. Я — какая-то загадка психологии, головоломка для будущих поколений, некий Сфинкс[648]! Вы только представьте себе: я, никогда в жизни ничего не изучавшая, не обладающая ничем, кроме поверхностных сведений самого общего характера, никогда не имевшая ни малейшего представления о физике, химии, зоологии и вообще ни о чем, теперь вдруг стала способна писать целые диссертации по этим предметам. Я вступаю в дискуссии с учеными мужами, в диспуты, из которых часто выхожу победительницей... Это не шутка, я совершенно серьезна, я не понимаю, как это все получается.

Это правда, что вот уже почти три года я днем и ночью все штудирую, читаю, размышляю. Но что бы мне ни случилось прочесть, все это кажется мне уже знакомым... Я нахожу ошибки в ученейших статьях, в лекциях Тиндаля, Герберта Спенсера, Гексли[649] и других. Если какому-либо археологу доводится вызвать меня на спор, то при прощании он непременно заверяет меня, что я разъяснила ему значение различных памятников и указала ему на такие вещи, которые ему никогда не пришли бы в голову. Все символы древности с их тайными смыслами приходят мне на ум и стоят перед моим мысленным взором, как только в беседе заходит о них речь.

Один ученик Фарадея[650], профессор X., которого в ученом мире единодушно окрестили «отцом экспериментальной физики», провел со мною вчерашний вечер и теперь уверяет меня, что я способна «заткнуть за пояс самого Фарадея». Может быть, все они — просто глупцы? Но ведь нельзя предположить, будто и друзья и враги объединились, чтобы выставить меня светилом науки, если все, что я делаю, окажется на поверку лишь моими собственными дикими теориями.

И если столь высокого мнения обо мне придерживались бы только преданный мне Олькотт и прочие мои теософы, то можно было бы сказать: «Dans le pays des aveugles les borgnes sont rois»[651]. Но в доме моем постоянно, с утра до вечера, толпятся всевозможные профессора, доктора наук и доктора богословия... Например, есть тут два еврейских раввина, Адлер и Гольдштейн, причем оба считаются величайшими талмудистами. Они наизусть знают каббалу Симона Бен Йохая и «Назорейский кодекс» Бардезана[652]. Их привел ко мне г-н А. — протестантский священник и комментатор Библии, надеявшийся, что они докажут, что я заблуждаюсь по поводу одной формулировки в халдейской Библии Онкелоса[653]. И чем все кончилось? Я их победила. Я цитировала им целые фразы на древнееврейском и доказала раввинам, что Онкелос — один из авторитетов вавилонской школы.

В более ранних письмах Е.П.Б. г-же Желиховской тот разум, который, по ее выражению, «обволакивает ее тело» и использует ее мозг, именуется «Голосом» или «Сахибом». Лишь позднее она называет его, наряду с еще одним «Голосом», «Учителем». Например, она пишет г-же Желиховской:

Я никогда никому здесь не рассказываю об опыте моего общения с Голосом. Когда я пытаюсь убедить людей в том, что я никогда не была в Монголии, что я не знаю ни санскрита, ни древнееврейского, ни древних европейских языков, мне не верят. «Как это так? — говорят они, — вы никогда там не бывали и при этом все так точно описываете? Не знаете языков, но переводите прямо с языка оригинала?» И поэтому они отказываются мне верить[654].

Они думают, у меня есть какие-то таинственные причины для скрытности, да к тому же мне как-то неловко отрицать, когда все слышали, как я обсуждаю различные индийские диалекты с лектором, который провел в Индии двадцать лет. Ну что же, все, что я могу сказать: либо они спятили, либо я — просто подменыш!

Примерно в этот период Е.П.Б., по-видимому, стало одолевать сильное беспокойство, связанное с тем, что у некоторых членов зарождающегося Теософского Общества бывали «видения чистых Планетных Духов», в то время как сама она могла разглядеть лишь «земные эманации, духов стихий» той же самой категории, которая, по ее словам, играет решающую роль в спиритических материализациях. Е.П.Б. пишет:

В нашем Теософском Обществе каждый должен стать вегетарианцем, не потребляющим мяса и не пьющим вина. Это — одно из первейших наших правил. Хорошо известно, какое вредное влияние оказывают испарения крови и алкоголя на духовную сторону человеческой природы, раздувая животные страсти в бушующее пламя; поэтому на днях я решила попоститься сильнее, чем обычно. Я питалась одним лишь салатом и даже не курила целых девять дней, спала на полу, и вот что произошло: перед моим внутренним взором вдруг промелькнула одна из самых отвратительных в моей жизни сцен, и я ощутила, будто выхожу из собственного тела и с отвращением смотрю на него со стороны — как оно ходит, разговаривает, самодовольно предаваясь излишествам и погрязнув в грехе. Фу, как я себя возненавидела!

На следующую ночь, снова укладываясь спать на жестком полу, я была уже такой уставшей, что вскоре уснула и меня окутала тяжелая, беспросветная тьма. Затем я увидела, как появляется какая-то звезда; она зажглась высоко-высоко надо мною и стала падать прямо на меня. Звезда опустилась мне прямо на лоб и превратилась в чью-то ладонь. Ладонь эта оставалась у меня на лбу, а я сгорала от любопытства: чья же это рука?.. Я сосредоточилась на одной-единственной мольбе, на одном волевом импульсе, силясь постичь, кому же принадлежит эта светящаяся ладонь... И я поняла: тот, кто стоит надо мною, — это я сама.

Внезапно эта «вторая я» заговорила, обращаясь к моему телу: «Взгляни на меня!» Тело мое взглянуло и увидело, что половина второй меня была черна, как смоль, другая половина — бледновато-серая и лишь макушка — совершенно белая, сверкающая, лучезарная. И снова я обратилась к собственному телу: «Когда ты станешь такою же светящейся, как эта крохотная часть твоей головы, тогда взору твоему будет доступно то, что видят другие, чистые, сумевшие полностью очиститься... А пока что очищайся, очищайся, очищайся». И тут я проснулась.

Одно время Е.П.Б. была в исключительно тяжелом состоянии из-за болезни ноги, связанной с прогрессирующим ревматизмом. Врачи сообщили ей, что началась гангрена, и сочли это безнадежным. Однако ее успешно исцелил некий негр, посланный «Сахибом». Е.П.Б. пишет г-же Желиховской:

Он меня полностью излечил. И как раз в это время я стала испытывать весьма странное раздвоение. По нескольку раз на день я ощущаю, что кроме меня в моем теле присутствует кто-то еще, вполне отделимый от меня самой. Я никогда при этом не перестаю осознавать собственную личность; я просто чувствую себя так, словно сама я молчу, а «постоялец», который во мне, говорит моим языком.

Например, я знаю, что никогда не бывала в тех местах, которые описывает это мое «второе я», однако этот другой — «вторая я» — не лжет, рассказывая о местах и вещах, мне неизвестных, ибо он действительно их видел и прекрасно знает. Я решила не сопротивляться: пусть судьба моя ведет меня так, как ей заблагорассудится; да и что мне еще остается? Было бы совершенно нелепо, если бы я отрицала обладание знаниями, о которых заявляет мое «второе я», давая повод окружающим считать, что я держу их в неведении из скромности. По ночам, когда я одна лежу в постели, вся жизнь моего «второго я» проходит у меня перед глазами, и я вижу вообще не себя, а совсем другого человека — другой нации и с другими чувствами. Но что проку об этом говорить? Так недолго и с ума сойти. Пытаюсь с головою окунуться в эту роль и забыть о странности своего положения.

Это не медиумизм и уж никак не общение с нечистой силой, ибо оно намного сильнее и выше нас и ведет нас к лучшему. Никакой бес не стал бы действовать подобным образом. Может быть, «духи»? Но если уж на то пошло, то мои былые «привидения» больше не смеют ко мне приближаться. Стоит мне войти в комнату, где проходит спиритический сеанс, как все такого рода феномены, особенно материализации, разом прекращаются. Нет-нет, это нечто совсем иное, явление высшего порядка! Под руководством моего «второго я» все чаще происходят явления совсем другого рода.

На днях вышлю вам об этом статью. Это интересно.

 

II

Нью-Йорк (1877)

Газеты давали отчеты о некоторых из этих феноменов и описывали явления астральных посетителей, в том числе и некоего индуса. Посылая эти выдержки из прессы, Е.П.Б. сопровождает их своими комментариями:

Этого индуса я вижу каждый день так же, как могу наблюдать любого живого человека, с тою лишь разницей, что индус мне видится более, эфирным и прозрачным. Прежде по поводу подобных явлений я хранила молчание, считая их галлюцинациями. Однако теперь их стали видеть и другие люди. Он (индус) является нам и делится советами относительно того, как нам себя вести и о чем писать. Он явно знает абсолютно все, что творится кругом, вплоть до сокровенных мыслей других людей, и заставляет меня выражать его знания.

Порою мне кажется, что он затмевает меня целиком, просто входя в меня как нечто зыбкое и неуловимое, проникающее во все поры и растворяющееся во мне. Тогда мы приобретаем возможность вдвоем говорить с другими людьми, тогда я начинаю понимать и запоминать все, связанное с науками и иностранными языками, — все, в чем он меня просвещает, и это качество сохраняется даже тогда, когда он больше не присутствует во мне.

Сразу же после публикации «Разоблаченной Изиды» Е.П.Б. написала г-же Желиховской:

Тебе кажется странным, что какой-то индусский Сахиб столь вольно и бесцеремонно обращается со мною. Вполне могу тебя понять: человек, не привычный к такого рода феноменам, которые хотя и не являются из ряда вон выходящими, однако совершенно игнорируются, наверняка отнесется к ним с недоверием по той простой причине, что такой человек не привык погружаться в исследование подобных вопросов. Вот ты, например, спрашиваешь, не отказывает ли этот Сахиб себе в удовольствии попутешествовать по телам других людей так же, как он входит в мое тело. Точно сказать не могу, но вот в чем я уверена абсолютно.

Представь себе, что душа человека, его истинная, живая душа — это нечто совершенно отдельное от остального организма, что этот периспирит не приклеен к физическим «внутренностям» и что эта самая душа, которая есть во всем живом, начиная от инфузории и кончая слоном, отличается от своего физического двойника, ибо способна действовать свободно и независимо, будучи лишь более или менее защищена бессмертным духом. В случае с непосвященным мирянином душа действует так во время сна, в случае с посвященным адептом — в любой момент, какой он выберет по своему усмотрению. Просто попробуй это усвоить, и тогда тебе многое станет ясно.

Этот факт был известен, и в него верили еще в отдаленные эпохи. Святой Павел, единственный из всех апостолов являвшийся адептом, посвященным в греческие мистерии, довольно прозрачно намекает об этом, рассказывая о некоем молодом человеке, который «в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает», «восхищен был до третьего неба»[655]. Также и Рода говорит о Петре: «Это не Петр, но ангел его», то есть его двойник, или его душа. И в «Деяниях апостолов», когда дух Божий восхитил Филиппа, то вознесено было не тело его, не грубая плоть, а его Эго, его дух и душа.[656]

Почитай Апулея, Плутарха, Ямвлиха и прочих ученых людей — все они намекают на подобный феномен, хотя обеты, принесенные ими во время посвящения, не позволяют им говорить открыто. То, что медиумы совершают бессознательно, под влиянием внешних сил, которые обретают власть над ними, адепты могут совершать сознательно и по собственной воле. Вот и все...

Что же до Сахиба, то мы познакомились с ним уже давно. Двадцать пять лет назад он прибыл в Лондон вместе с премьер-министром Непала, а три года назад передал мне письмо через одного индийца, прибывшего сюда читать лекции по буддизму. В этом письме он напомнил мне о многих вещах, в свое время им предсказанных, и поинтересовался, верю ли я ему теперь и согласна ли ему повиноваться, дабы избежать полного краха. После этого он являлся неоднократно, не только мне, но и другим людям, в том числе Олькотту, которому он повелел быть президентом Теософского Общества и наставлял его, как положить начало этому Обществу.

Я всегда узнаю Учителя и часто говорю с ним, не видя его непосредственно. Как получается, что он в состоянии услышать меня отовсюду и что я тоже по двадцать раз на дню слышу его голос через моря и океаны? Не знаю, но это так. Не берусь с уверенностью утверждать, что это он сам входит в меня: если это не он сам, то значит это — его сила, его влияние. Я сильна только его силой, без него я просто ничто.

Естественно, что в сердца ближайших родственников Е.П.Б. закрался весьма ощутимый страх по поводу личности этого таинственного учителя индуса. У родственников никак не получалось воспринимать его как нечто большее, нежели «языческий колдун». И с этими представлениями Е.П.Б. решила изо всех сил бороться. Она рассказывала близким, что ее Учитель глубоко почитает дух учения Христа. Однажды она провела семь недель в лесу неподалеку от гор Каракорума, где была изолирована от всего мира и где только Учитель навещал ее ежедневно, в астральном теле или как-то иначе — утверждать она не берется. Но в этот период ей показали в пещерном храме скульптурные группы, представляющие великих учителей человечества.

Огромная статуя Иисуса Христа, представляющая его в тот момент, когда он прощает Марию Магдалину; другая скульптурная группа запечатлела Гаутаму Будду, предлагающего в своих ладонях воду нищему; еще одна группа статуй изображает, как Ананда пьет воду из рук отверженной проститутки.

Е.П.Б. написала г-же Желиховской (дата письма не установлена), что учится выходить из собственного тела, и предложила сестре ждать ее в гости, заявив, что сумеет «в мгновение ока оказаться у нее дома в Тифлисе». Это и испугало, и позабавило г-жу Желиховскую, которая ответила, что ей не хотелось бы, обременять сестру по столь ничтожному поводу. Е.П.Б. ответила:

А чего же тут бояться? Будто ты никогда не слышала о явлениях двойников. Я, то есть мое тело, буду спокойно спать в постели, и неважно, даже если телу придется дожидаться моего возвращения в уже пробужденном состоянии: оно окажется в положении невинного идиота. И неудивительно: ведь в нем в тот момент не будет присутствовать Божественный свет, улетевший к тебе; затем он прилетит обратно, и храм вновь озарится присутствием Божества. Но само собою, разумеется, что это произойдет лишь в том случае, если между ними сохранится связующая нить. Если же ты завопишь как сумасшедшая — тогда аминь моему существованию: я могу мгновенно умереть...

Я уже писала тебе, что однажды мы удостоились посещения двойника профессора Моузеса. Его лицезрели семь человек. Что же до Учителя, то его, как правило, видят и люди совершенно посторонние. Иногда он выглядит, словно живой человек — веселый, как ни в чем не бывало. Он постоянно подшучивает надо мною, и теперь я к нему совершенно привыкла. Скоро он заберет всех нас в Индию, и там мы будем видеть его во плоти, просто как обычного человека.

Из Нью-Йорка:

Ну вот, Вера, хочешь — верь, хочешь — нет, но со мною творится что-то чудесное. Ты и представить себе не можешь, в каком чарующем мире картин и видений я живу. Я пишу «Изиду»; вернее, не пишу, а скорее копирую и зарисовываю то, что Она сама мне показывает. Честное слово, временами мне кажется, что древняя Богиня Красоты собственной персоной ведет меня через все страны минувших веков, которые я должна описывать.

Я сижу с открытыми глазами и, судя по всему, вижу и слышу все действительно происходящее вокруг меня, но в то же время вижу и слышу то, о чем пишу. Чувствую, что у меня перехватывает дыхание, боюсь пошевелиться: как бы эти чары не развеялись. Медленно выплывают откуда-то издалека век за веком, образ за образом и проходят передо мною словно в какой-то волшебной панораме, а я тем временем мысленно свожу их воедино, приводя в соответствие эпохи и даты, и знаю наверняка, что не может быть никакой ошибки.

Расы и народы, страны и города, давным-давно сгинувшие во тьме доисторического прошлого, возникают и затем исчезают, уступая место другим, а потом мне сообщают последовательные даты. На смену седой древности незапамятных времен приходят исторические периоды; мифы излагаются мне наряду с действительно происходившими событиями и реально существовавшими людьми, и каждое мало-мальски значительное событие, каждая заново перелистываемая страница этой разноцветной книги жизни запечатлевается в моем сознании с фотографической точностью.

Мои собственные расчеты и выводы представляются мне впоследствии в виде отдельных цветных осколков различной формы, как в игре под названием casse-tete (головоломка). Я складываю их вместе и стараюсь расположить один за другим, и в конце концов возникает единое геометрическое целое...

И уж конечно, все это проделываю не я, а мое Эго — высший принцип, живущий во мне. И даже это я делаю с помощью моего Гуру и Учителя, который помогает мне во всем. Если я случайно что-нибудь позабуду, то мне достаточно мысленно обратиться к нему или к другому подобному учителю, и то, что я запяматовала, еще раз всплывает у меня перед глазами; иной раз перед моим мысленным взором проходят целые таблицы чисел, длинные перечни событий. Они помнят все. Они знают все. Не будь их, откуда бы я черпала свои знания?

Вскоре после выхода в свет «Разоблаченной Изиды» на Е.П.Б. посыпались приглашения о сотрудничестве от всевозможных газет. Это ее чрезвычайно позабавило, и она написала г-же Желиховской:

К счастью, усилия мои не пропали даром, и неважно, что у меня едва ли найдется хоть какое-то время на то, чтобы публиковаться за деньги в чужих изданиях... Работа наша расширяется. Я обязана трудиться, должна писать и писать — лишь бы нашлись издатели для моих сочинений. Поверишь ли ты мне, что, пока я пишу, я все время не могу отделаться от впечатления, что несу вздор, галиматью, которую никто никогда не сумеет понять? Затем написанное появляется в печати и кругом поднимается волна бурного одобрения. Люди это перепечатывают, приходят в восторг. Я нередко диву даюсь: ну как можно быть такими ослами, чтобы так восторгаться? Вот если бы я имела возможность писать по-русски и удостоиться похвалы соотечественников, тогда бы я еще поверила, что делаю честь своим предкам, блаженной памяти графам Ган-Ган фон дер Ротен Ган.

Е.П.Б. часто объясняла своим близким, что не испытывает авторской гордости от написания «Разоблаченной Изиды», что не имеет ни малейшего понятия, о чем же она, собственно, пишет, что ей просто было велено сесть и писать и что единственная ее заслуга — в повиновении приказу. Лишь одного она боялась: что не сумеет должным образом описать то, что ей показывали в чудесных картинах. Она писала сестре:

Ты не веришь, что я рассказываю тебе святую правду о моих Учителях. Ты считаешь их фигурами мифическими, но как же ты не уразумеешь, что без их помощи я не смогла бы ничего написать о «Байроне и серьезных материях», как выражается дядюшка Ростер? Что мы с тобою знаем о метафизике, древних философиях и религиях, о психологии и всяких прочих головоломных вещах? Разве мы не учились вместе — с тою лишь разницей, что ты лучше делала уроки? И теперь полюбуйся на то, о чем я пишу, а ведь люди — и какие люди! ученые, профессора — читают да нахваливают! Раскрой «Разоблаченную Изиду» на какой угодно странице — и сама делай выводы. Что до меня, то я говорю правду: Учитель мне все рассказывает и показывает. У меня перед глазами проходят картины, рукописи, даты, и все, что мне остается, так это копировать, а записываю я так легко, что это вовсе никакой не труд, а одно удовольствие.

Однако древние манускрипты, упоминаемые Е.П.Б., демонстрировались ей не только при помощи духовного зрения. Ходжсон, великий разоблачитель (вернее, саморазоблачитель) из О.П.И., обнаружил в Адьяре страницу из одной таинственной древней рукописи. Записи были сделаны непонятным для него шифром, и это послужило ему доказательством того, что Е.П.Б. является русской шпионкой. Это была страница из рукописи на языке сензар[657], которую Е.П.Б. потеряла и горько сокрушалась по поводу утраты!

В другом письме, написанном примерно в то же время, Е.П.Б. призывает сестру:

Не верь, что теософия направлена на опровержение или, что еще хуже, на уничтожение христианства. Она уничтожает не семена истины, но лишь плевелы: предубеждения, богохульные религиозные предрассудки, иезуитский фанатизм... Мы слишком уважаем человеческую свободу совести и духовные устремления людей, чтобы затрагивать в нашей пропаганде религиозные принципы. У каждого уважающего себя и мыслящего человека есть своя святая святых, к которой мы, теософы, требуем уважения.

Наше дело имеет отношение лишь к философии, этике и науке. Мы во всем требуем правды; наша цель — реализация доступного человеку духовного совершенствования: расширение знаний, раскрытие духовных способностей и всех духовных граней его существа. Наше теософское братство должно стремиться к осуществлению идеала общечеловеческого братства, к установлению мира во всем мире, к укреплению милосердия и бескорыстия, к сокрушению материализма — этого вульгарного неверия и эготизма[658], истощающего жизненные силы нашей страны.

 

III

Нью-Йорк (1875-1877)

Следующее письмо было написано в преддверии основания Теософского Общества. В книге г-на Синнетта «Случаи из жизни мадам Блаватской»[659] появился несколько неточный перевод его и были сделаны некоторые добавления, поэтому интересно, что же писала Е.П.Б. на самом деле.

Чем больше я бываю на спиритических сеансах в этой колыбели, этом рассаднике спиритизма и медиумов, тем больше убеждаюсь, насколько опасны они для человечества.

Поэты говорят о тонкой грани между двумя мирами. Никакой грани просто нет. Такого рода перегородку выдумали слепцы вследствие того, что наши грубые, неуклюжие органы слуха, зрения и осязания не позволяют большинству людей постичь разноплановость бытия. К тому же Мать-Природа поступила мудро, наделив нас грубыми органами чувств, ибо в противном случае индивидуальность и личность человека стали бы невозможны, потому что тогда мертвые постоянно смешивались бы с живыми, а живые уподоблялись бы мертвым.

Это было бы не так плохо, если бы нас окружали только духи той же разновидности, что и мы, — полудуховные останки смертных, которые умерли, так и не примирившись с великой неизбежностью смерти. Тогда мы смогли бы подчиниться неминуемому. Так или иначе, мы не можем — физически и совершенно бессознательно — не отождествляться с мертвыми, впитывая в себя атомы, составляющие то, что жило до нас: с каждым вдохом мы вдыхаем их, а выдыхаем то, что подпитывает бестелесные создания, элементалов, плавающих в воздухе в ожидании возможности трансформироваться в живые существа.

Это не только физический процесс, но отчасти и нравственный. Мы уподобляемся тем, кто жил до нас, постепенно поглощая молекулы их разума и обмениваясь нашими ментальными аурами, а значит, мыслями, желаниями и стремлениями. Такой взаимообмен является общим для всего рода человеческого и для всего живого. Естественный процесс, следствие законов устройства природы... Это объясняет сходство — внешнее и духовное...

Но существует еще один абсолютный закон, проявляющийся периодически и спорадически: это закон, так сказать, искусственной и принудительной ассимиляции. Во время такого рода эпидемий царство мертвых вторгается в мир живых, хотя, к счастью, подобные останки связаны узами своего прежнего окружения. И поэтому, будучи вызываемы медиумами, они не могут пробиться сквозь барьеры и границы, в которых они жили и действовали... И чем шире открываются для них двери, тем дальше распространяется эта некромантическая эпидемия; чем единодушнее медиумы и спиритисты в распространении магнетических флюидов своих вызываний духов, тем большую мощь и жизнеспособность обретают чары.

Госпожа Желиховская говорит, что «Елена Петровна описывала множество сеансов, не скупясь на выражения ужаса в связи с теми зрелищами, которые ей доводилось наблюдать благодаря своему ясновидению. Она замечала детали, скрытые от взоров других присутствующих: настоящие вторжения полчищ бездушных останков умерших, "переплетение плотских страстей, злобных мыслей, порочных чувств, которые пережили тело"». А сама Е.П.Б. писала:

Следует уразуметь, что подобные бренные останки, которые неудержимо влечет к земле, не могут последовать за душою и духом — этими высшими принципами человеческой сущности. С ужасом и отвращением я часто наблюдала, как такого рода ожившая тень отделяется от медиума; как, отделившись от его астрального тела и облекшись в еще чью-нибудь оболочку, она притворяется чьим-то родственником, приводя человека в восторг и заставляя окружающих широко раскрывать свои сердца и объятия этим теням, которых они искренне считают своими отцами и братьями, воскресшими, дабы возвестить им о жизни вечной или просто повидаться с близкими...

О если бы эти люди узнали правду, если бы они только поверили! Если бы они увидели, как нередко доводилось видеть мне самой, некое чудовищное, бестелесное создание, ухватившееся за кого-либо из присутствующих на подобных спиритических шабашах! Оно словно черной тучей окутывает человека и медленно исчезает, растворяясь в нем, как будто тело всасывает эту тучу всеми своими порами.

Году в 1878-м или около того защиту современного спиритуализма взял на себя Альфред Расселл Уоллес, что весьма обрадовало Е.П.Б., которая писала сестре по этому поводу:

Посмотри, насколько разумно он доказывает, как заблуждаются те, кто утверждает, будто мы распространяем древние предрассудки и суеверия; как убеждает он, что организация, состоящая из людей, которые проповедуют изучение человеческой природы и учат, что обретение вечного блаженства — это последовательное достижение полного совершенства своих нравственных и духовных способностей, что эта организация является злейшим врагом не только грубого материализма, но и всевозможных проявлений фанатизма и поклонения всяческим мифам.

Спиритуализм — наука экспериментальная; ее развитие — а это и есть цель Теософского Общества[660] — даст возможность обрести фундамент для истинной философии. Существует лишь одна истина, и она превыше всего. Теософия настроена на искоренение таких понятий, как «чудо» и «сверхъестественное». В природе все естественно, но не все изучено, и все-таки нет ничего более чудесного, нежели ее силы, как скрытые, так и проявленные.

Спиритуализм, если понимать под ним духовные силы человека и глубинное знание психических аспектов жизни, что проповедуем мы, теософы, излечит от застарелого зла религиозных распрей, из-за которых вера человека в изначальные истины бессмертия и воздаяния по заслугам исчезает. Уоллес говорит истину, заявляя, что спиритуализм вполне заслуживает симпатии со стороны моралистов, философов, даже политиков и вообще всех, кто желает усовершенствования нашего общества и нашей жизни.

Рисуя забавные подробности жизни своего окружения, Е.П.Б. не щадила и себя. Американское френологическое общество обратилось к ней в письме с просьбой позволить написать с нее портрет и сделать гипсовый слепок с ее черепа, и профессор Бьюкенен, френолог и психометрист, попросил ее о встрече. Е.П.Б. описывает этот случай в письме к г-же Желиховской:

И вот прислали ко мне эту бедную жертву (жертву ввиду чудовищности предстоявшей задачи) — этакого оккультиста от френологии, который заявился ко мне с гигантским букетом (словно я примадонна какая!), да еще и наврал с три короба, рассыпаясь в комплиментах. Он все щупал и щупал мою голову пальцами, вертел ее и так и сяк. Он пыхтел надо мною, пыхтел, как паровой двигатель, пока мы оба не вспотели.

— И это, по-вашему, голова? — спрашивает Бьюкенен. — Да это вообще не голова, а клубок противоречий. На этой голове, — говорит, — идет нескончаемая война между самыми противоречивыми шишками, сплошь турки да черногорцы[661]. Ничего не могу поделать с этим хаосом невероятностей и вавилонским столпотворением. Вот здесь, например, — говорит он, тыча пальцем в мой череп, — шишка самой пылкой веры и силы убеждения, а вот здесь, бок о бок с нею, горделиво высится шишка скептицизма, пессимизма и недоверчивости. А вот вам, если угодно, шишечка искренности, идущая рука об руку с шишкой лицемерия и коварства. Шишечка домашнего уюта и любви к родине соседствует с шишкой странствий и любви к переменам. И вы хотите сказать, что считаете свою голову достойной?

Профессор схватился за свою шевелюру и в отчаянии выдрал изрядный клок волос из своей достойной головы, отвечающей высшим стандартам френологии...

Но все равно Бьюкенен описал и зарисовал бедную мою головушку и опубликовал ее изображение на потеху сотне тысяч подписчиков «Френологического журнала». Увы, увы, «тяжела ты, шапка Мономаха!» Ореол собственного величия, столь незаслуженно обретенный, на меня просто давит. Вот высылаю вам копию моей несчастной головушки, как ты просила, кушайте без всякого соуса. Ею вот-вот полакомится сотня тысяч янки, так что я решительно настроена сохранить кусочек для своих родных!

В следующем письме она пишет:

А теперь внимание, братцы! Посылаю вам весьма любопытную вещицу. Изучайте ее, дивитесь и совершенствуйтесь. Английские масоны, Гроссмейстером которых является Принц Уэльский, прислали мне диплом, из коего следует, что я достигла высокого масонского звания, и мой титул теперь — «таинственная масонка». Увы, мне! В следующий раз меня, вероятно, изберут папой римским за мои добродетели. Знак отличия, присланный ими, очень красив: рубиновый крест и роза. Посылаю вам вырезку из «Масонского журнала».

В результате публикации «Разоблаченной Изиды» на Е.П.Б. со всех сторон посыпались почести. Одно весьма древнее общество в Бенаресе, основанное еще до начала христианской эры и носящее название «Сат Бай», прислало Е.П.Б. диплом на санскрите, украшенный множеством символов. Примечательно, что в этом дипломе Елена Петровна упоминается как «брат женского пола». «С этого времени наш брат Рад за свои великие познания наделяется властью над служителями низших ступеней, посыльными, слушателями, писцами и глухими». Е.П.Б. получила также старинный экземпляр «Бхагавадгиты» в переплете из золота и перламутра — подарок от одного индийского князя.

Когда началась русско-турецкая война 1877-1878 гг., Е.П.Б. написала множество статей против католиков, поскольку папа римский благословил турецкое оружие. Под статьями стояла подпись: «Русская женщина». Они наделали столько шуму, что кардинал Мак-Клоски направил к ней своего секретаря-иезуита под предлогом завязать знакомство «со столь выдающейся женщиной, мыслителем-первопроходцем, человеком, знающим, как избавиться от старого предрассудка — патриотизма — и как завоевать для себя независимое положение в независимой стране». В феврале 1877 года Е.П.Б. написала сестре:

Я сказала ему, что все его усилия напрасны и во что лично я как теософ могу верить — это вообще не его дело; что вера моих русских предков для меня священна, что я всегда встану на защиту этой веры и России и всегда, пока рука моя способна держать перо, буду выступать против нападок на них со стороны лицемеров католиков и не дам себя запугать угрозами их папы или гневом их церкви, этого великого Зверя Апокалипсиса!

В результате этого визита вышла в свет новая статья, направленная против главы западной христианской церкви, благословляющего мусульман, дабы те могли успешнее убивать христиан, славян и, в частности, русских людей. Вскоре после этой акции г-жа Желиховская получила газетную вырезку с материалами о настоящей схватке, которую вела Е.П.Б., но на этот раз не с церковником, а с пропагандистом материалистических взглядов, известным всей Европе. Елена Петровна пишет сестре в своей обычной юмористической манере:

Посылаю вам, друзья мои, еще одну свою статейку, которая приобрела славу отнюдь немалую и была перепечатана рядом нью-йоркских газет. Вот как это случилось.

Тут у нас в Нью-Йорке до сих пор гостит лондонский ученый Гексли, «прародитель протоплазмы и первосвященник психофобии», как я его окрестила. Он прочитал здесь три лекции. На первой лекции он живо разделался с Моисеем и упразднил весь Ветхий Завет, публично заявив, что человек — это всего лишь праправнук лягушки силурийского периода[662]. На второй он «побил всех», как новый Кит Китыч[663]. «Вы все дураки, — говорит он, — вы ничего не понимаете... Вот вам четырехпалый гиппарион[664], от которого мы, пятипалые люди, очевидно, и происходим как его ближайшие родственники». Ну не оскорбительно ли такое выслушивать?

Но на третьей лекции наш мудрый психофоб совсем уж распоясался и принялся молоть откровенный вздор. «Послушайте, — говорит, — я смотрел в телескопы, поднимался к облакам на воздушных шарах, я всюду с особым рвением высматривал Бога — и нигде, несмотря на все мои старания, не видел и не встречал его! Следовательно, никакого Бога нет и никогда не было!» И стоило людям, выложившим пять тысяч долларов за три лекции, выслушивать подобную логику? «И еще, — говорит, — душа человеческая... где же она? Покажите мне ее так, как я могу продемонстрировать вам сердце и прочие "внутренности". Анима Мунди, эфир, платоновский Архе[665]... Я искал душу при помощи подзорных труб и микроскопов, я наблюдал за умирающими и вскрывал умерших, но, честное слово, нигде — никаких следов души! Все это — ложь спиритистов и спиритуалистов. Не верьте, — говорит, — не верьте им».

Все это меня ужасно огорчило. Так огорчило, что я даже разозлилась. Дай, думаю, напишу статью против этого упрямого, самодовольного Кит Китыча. И что ты думаешь? Написала. И вышло вовсе не так уж плохо, как ты можешь заключить, прочитав приложенный экземпляр. Нечего и говорить, взяла я эту статью, запечатала и отправила через наших членов-корреспондентов в Лондон, дабы передали ее Гексли с моими наилучшими пожеланиями.

Е.П.Б. пришлось по тем или иным соображениям принять американское гражданство. По этому поводу она сильно переживала, ибо, как и все русские люди, была всем сердцем предана своей стране. Она писала г-же Фалеевой:

Милая моя, я пишу вам, поскольку в противном случае не вынесу этого странного ощущения, которое меня буквально душит. Сегодня 8 июля, знаменательный для меня день, вот только одному Богу известно, каким считать это знамение: добрым или дурным. Сегодня исполняется ровно пять лет и один день с момента моего прибытия в Америку, и я только что вернулась из Верховного суда, где присягнула на верность Американской республике и Конституции. Теперь я вот уже целый час как являюсь гражданкой, обладающей теми же правами, что и сам президент.

Все бы хорошо; перипетии моей судьбы, моего изначального предназначения вынудили меня пойти на эту натурализацию, но, к моему изумлению и отвращению, меня обязали, подобно попугаю, публично повторять вслед за судьей следующую тираду: что я «отказываюсь от повиновения органам власти, учрежденным императором и правительством России и обязуюсь защищать и любить Конституцию Соединенных Штатов и служить ей одной. Да поможет мне Бог, в которого я верю!»

Я была не на шутку перепугана, произнося текст этого подлого отречения от России и от Государя императора. И вот теперь я — не только отступница перед лицом нашей возлюбленной русской церкви, но и политическая изменница. Угораздило же меня попасть в переделку, и как прикажете мне себя вести, дабы больше не испытывать при этом любви к России и уважения к императору? Это легче сказать, чем осуществить на деле.

 

IV

Индия (1879-1880)

Из письма г-же Желиховской:

Я не писала тебе целый месяц, друг мой любезный, и, как ты думаешь, почему? Одним прекрасным утром, во вторник 1 апреля, я, как обычно, проснулась и, как водится, села за письменный стол, чтобы написать моим калифорнийским корреспондентам. И вдруг, чуть ли не мгновение спустя, я осознала, что нахожусь у себя в спальне и лежу в постели и что уже совсем не утро, а вечер. Вокруг себя вижу кое-кого из наших теософов и врачей, поглядывающих на меня с самым загадочным выражением, и Олькотта с его сестрою, г-жой Митчелл — самой лучшей подругой, какая у меня здесь только может быть; и он и она бледные, угрюмые, сморщенные, будто их только что варили в кастрюле.

«В чем дело? — поинтересовалась я. — Что вообще стряслось?» Они же, вместо того чтобы ответить, сами наперебой стали расспрашивать меня: что со мною? А откуда мне знать — вроде бы со мною ничего такого. Я ничего не помнила, но, конечно, было странно, что еще секунду назад было утро вторника, а сейчас, по их утверждениям, субботний вечер; что же касается меня, то эти четыре дня, кои я провела в бессознательном состоянии, пролетели мигом — я и глазом моргнуть не успела.

Ну и дела! Ты только представь себе: они все решили, что я умерла, и уже собирались предать огню сей опустевший храм моего тела. Но тут из Бомбея подоспела телеграмма от Учителя, адресованная Олькотту: «Не бойтесь. Она не больна, а просто отдыхает. Она перетрудилась. Тело ее пожелало отдохнуть, но теперь она поправится». Учитель был прав. Он знает все, и действительно я совершенно поправилась. Разве что ничего не помнила. Я встала, потянулась, выставила всех из спальни и в тот же вечер села за письмо. Но просто жутко становится при мысли о накопившейся работе. О письмах я уже и думать не могла.

Затем она шлет письмо из Индии, в котором описывает свой приезд:

Олькотт выглядел совершенно как карнавальный болванчик; госпожа Б. напоминала шест, увитый лианами; У. — ложе из лилий и роз, а я сама, видимо, походила на воздушный шар, переплетенный цветочными гирляндами. Я не знала, сердиться мне или смеяться. Нас посадили в лодку и под звуки музыки повезли к пристани, где мы подоспели к новой торжественной церемонии: нас встретила группа местных полуобнаженных танцовщиц, которые окружили нас и, приплясывая, пели свои мантры[666], а затем, не переставая забрасывать нас цветами, чинно подвели нас к... Ты, наверное, решила, что к повозке? Как бы не так, к белому слону!

Боже праведный, каких усилий мне стоило вскарабкаться по рукам и спинам полуодетых кули на хребет этого гигантского животного! До сих пор ломаю голову, как это я умудрилась не вывалиться из «хауды» на слоновьей спине, в которую усадили нас с Олькоттом, особенно когда слон, возлежавший на земле, стал подниматься на ноги. Других рассадили по паланкинам, и вот под аккомпанемент одобрительных возгласов, тамбуринов, рожков, со всевозможными театральными эффектами, с пением и под всеобщий шум нас, смиренных рабов Божиих, повезли к зданию Арья Самадж.

В письме к г-же Фадеевой, написанном в ноябре 1879 года, Е.П.Б. пишет:

Вы хотели бы ознакомиться с программой моей неотложной работы на месяц? Если да, то пожалуйста: во-первых, проверить правильность каждой статьи для следующего номера журнала «Theosophist»; во-вторых, просмотреть переводы на английский язык от двух до четырех статей, написанных на санскрите и местных индийских наречиях; в-третьих, лично написать передовицу и еще какую-либо другую знаменательную статью; в-четвертых, изучить все статьи по мистике, дабы не дать Олькотту и другим сотрудникам переборщить с пикантностью данных материалов; в-пятых, откорректировать гранки, порою даже пять раз подряд; в-шестых, ответить на три-четыре десятка писем на имя секретаря по переписке Теософского Общества; в-седьмых, поблагодарить людей, присылающих книги для нашей библиотеки, и подтвердить получение книг; в-восьмых, ответить на несколько десятков частных писем; в-девятых, написать две-три обычные статьи для американских и индийских газет; в-десятых, присутствовать на церемонии посвящения новых членов, внести их имена в списки и выдать им соответствующие дипломы — по дюжине и более; в-одиннадцатых, зарегистрировать новых подписчиков; в-двенадцатых, просмотреть около сорока журналов и газет; в-тринадцатых, принимать каждый вечер посетителей — всевозможных брахманов, буддистов, сикхов, джайнов, парсов, мусульман и европейцев, которые являются с научными целями и с которыми я должна обсуждать философские и метафизические вопросы до одиннадцати часов ночи; в-четырнадцатых, чаще всего в этом пункте мне выпадает много дополнительной работы: например, разослать шестьсот пятьдесят пригласительных открыток (подобную открытку я высылаю вам, ибо вы являетесь одним из наших членов) на великую церемонию, которая состоится завтра вечером, 29 ноября, в честь пятой годовшины образования Теософского Общества (в 1879 году), открытия нашей библиотеки и издания нашего журнала «Theosophist».

Вы легко можете представить, что за удовольствие вставать с постели, «невзирая» на эту жару увешивать себя всевозможными медалями, значками и летами различных обществ и улыбаться шестистам пятидесяти обнаженным, полуобнаженным, одетым в муслин и в вечерние костюмы братьям-теософам.

Слава Богу, в начале декабря я уезжаю в Аллахабад с депутацией Рао-Бахадуров, что значит «Великие Воины». Я направляюсь туда с двойною целью: во-первых, увидеться со Свами Даянандой, во-вторых, познакомиться с женою резидента. Я обещала Синнеттам провести некоторое время у них в гостях. В перспективе — визиты, званые обеды и балы «в высшем свете». Волосы дыбом встают при одной мысли об этом, но делать это придется. Я предупредила г-жу Синнетт, что хотя я и не русская шпионка, а американская гражданка, но не потерплю ни одного непочтительного слова в адрес России и нашего императора. Пусть только попробуют — и тогда посмотрят, как я отыграюсь на их Англии! Так что пусть поостерегутся.

В Индии признавали Е.П.Б. как представителя истинного мистицизма. Лорд Литтон, генерал-губернатор и сын автора «Занони»[667], высказался о ней так: «Я знаю лишь одного автора, способного сказать собственное слово в мистической литературе наряду с моим отцом. Это — Е.П.Блаватская. Она вполне может выдержать сравнение с автором «Занони» в постижении абстрактной метафизики». Это высказывание появилось в индийских газетах, и Е.П.Б. написала сестре:

И вот теперь я стала героем дня. Меня провозглашают глубоко сведущим востоковедом, другом науки, глашатаем истины, порабощенной столетиями предрассудков. Читай газетные вырезки, которые я тебе посылаю, и гордись своей родственницей, которую славят народы!

И еще в одном письме:

Из Симлы я написала статью для «Нового Времени» под названием «Правда о племяннике Нана Сахиба». Я собрала самую выверенную информацию об этом негодяе. «Голос»[668] постоянно публикует письма, написанные этим лжецом, словно подстрекая Англию пойти войною на Россию. А «Новое Время» сочло ниже своего достоинства напечатать мою заметку. По какой же причине? Почему? Помимо того, что заметка эта правдива, она еще и написана в свободном, независимом духе. Можно было предположить, что уж они-то могли бы поверить в благие намерения своей соотечественницы, русской женщины, которая находится у самого источника информации об этом самозваном, ложном союзнике России — принце Рамачандре. Его биография, насквозь лживая, появилась в июньском номере «Русского Вестника» в 1889 году[669]. А его письма из Багдада и Кабула, напечатанные в «Голосе», способны забавлять и почем зря раздражать всякого, кто знает правду...

А тем временем в Симле полковник Олькотт и Синнетт чуть ли не силой заставили меня нанести визит сэру А.Лайэллу, главному секретарю иностранных дел, а также поприсутствовать на званом обеде у вице-короля Индии и посетить фактически все подобные аристократические собрания; и повсюду мне приходилось столько ссориться во имя России, что у меня заболело горло и меня стало тошнить от всех них! А наши газеты не хотят печатать мои статьи!

Несмотря на явно нелюбезное отношение к ней со стороны русских газет, Е.П.Б. всегда подписывалась на многие русские газеты и журналы; если она не имела возможности читать их днем, то ей приходилось выкраивать время для этого за счет сокращения своего и без того короткого (пяти-шестичасового) ночного отдыха, — так сильно хотелось ей знать, что происходит у нее на родине. Получение одной из таких посылок с российскими газетами послужило толчком для следующего психометрического эксперимента, произошедшего осенью 1880 года. В своем письме г-же Фадеевой Е.П.Б. выразила признательность за отправленную ей бандероль с газетами:

И вот какая интересная вещь приключилась со мною недавно. Получила я вашу бандероль с подборкой «Нового Времени» и вскоре после десяти часов вечера пошла укладываться спать (как вы знаете, встаю я в пять утра). Прихватив с собою одну из газет, наугад, ту, что ближе лежала, я сладко потянулась и погрузилась в размышления об одной санскритской книге, которая, по моему разумению, помогла бы мне, хорошенько посмеяться над Максом Мюллером на страницах моего журнала. Так что вы понимаете: в тот момент я никоим образом о вас не думала. А газета все это время лежала на подушке у меня за головой, слегка прикрывая мне лоб.

И вдруг я почувствовала, что переношусь в какой-то чужой и в то же время привычный, известный мне дом. Комната, которую вижу, для меня новая, а вот стол посреди нее — мой старый знакомый. А за столом сидите вы, друг мой милый, и потягиваете сигаретку, глубоко задумавшись. Ужин на столе, но в комнате больше никого нет. Только показалось мне, что я мельком заметила, как через дверь выходит тетушка. Тут вы протягиваете руку, берете со стола газету и откладываете ее в сторону. Я лишь успела прочесть название «Одесский вестник», и видение исчезло.

Вполне может показаться, что ничего необычного в произошедшем нет, но вот что странно: я была совершенно уверена, что взяла с собою номер «Нового Времени», и, разглядев в своем видении рядом с вами ломтики черного хлеба, я вдруг испытала столь сильное желание отведать этого хлеба, хотя бы маленькую крошку, что даже ощутила во рту его вкус. Я подумала про себя: что же все это значит? Что может вызвать подобную фантазию? И дабы избавиться от этого желания, которое невозможно удовлетворить, я развернула газету и стала читать. И что же? В руках у меня действительно оказался «Одесский вестник», а вовсе не «Новое Время». Более того, к газете прилипли крошки столь вожделенного ржаного хлеба!

Вот так эти крохотные кусочки, прикоснувшись к моему лбу, перенесли в мое сознание сцену, которая, по-видимому, происходила в тот момент, когда они прилипали к газете. В данном случае крошки ржаного хлеба сыграли роль фотографического аппарата. Эти сухие хлебные крошки подарили мне такое глубокое наслаждение, на мгновение перенеся меня к вам. Меня переполняла атмосфера домашнего уюта, и от радости я лизнула самую крупную крошку, а те, что поменьше, — вот они, я их соскребла и посылаю вам их обратно. Пусть вернутся домой вместе с частичкой моей души. Поступок, быть может, довольно глупый, зато совершенно искренний.

 

V

Индия (1881-1883)

В начале 1881 года Е.П.Б. была чрезвычайно тяжело больна, и все доктора сходились на том, что ей следует делать прижигание спины. Вопреки этому она пыталась игнорировать постельный режим, хотя спина ее была в ужасном состоянии; однако в постели или вне ее Е.П.Б. продолжала постоянно работать. В минуты отчаяния она писала:

О Господи! Какое несчастье жить и чувствовать! О, если бы было возможно впасть в нирвану! Какое неотразимое очарование заключено в идее вечного покоя! О, дорогие мои, только бы увидеть вас еще разок и знать, что смерть моя не окажется для вас слишком большим горем.

В своих последующих письмах Елена Петровна показывает, что ей стыдно за эту минутную слабость. Убеждения ее, по словам г-жи Желиховской, были слишком глубокими; она прекрасно осознавала, что даже в смерти далеко не каждому дано обрести вожделенный отдых. Е.П.Б. с презрением и страхом отвергала саму мысль о добровольном искусственном прекращении страданий, видя в страданиях действие закона воздаяния, нарушение которого вызовет к жизни еще худшие страдания как до, так и после смерти. На случай внезапной болезни Е.П.Б. всегда оставляла указание о том, чтобы через Олькотта или через одного из ее секретарей о факте болезни известили ее близких.

В данном случае родственники Е.П.Б. изумились, когда вскоре после того как они узнали о ее страданиях, им стало известно, что в начале августа 1881 года она внезапно отправилась в Симлу на севере Индии, а затем проследовала еще дальше на север. Из Мирута она собственноручно написала родным, что ей приказано покинуть железнодорожные пути и прочие оживленные дороги и в сопровождении человека, специально посланного к ней с этой целью, углубиться в джунгли, в священный лес «Део-Банд». Там она должна встретиться с одним великим ламой по имени Дебодургай, который будет возвращаться в Тибет из паломничества к дереву Будды и который уверен, что вылечит ее. Она пишет:

Я была без сознания. Не помню, как меня глубокой ночью тащили в гору, поднимая на такую высоту. Но я проснулась, вернее, очнулась лишь на следующий день, ближе к вечеру. Я лежала посреди огромной и совершенно пустой комнаты с каменными стенами. Вдоль стен стояли высеченные из камня статуи Будды. В расставленных вокруг меня котелках варились какие-то курящиеся благовония, а надо мною стоял лама Дебодургай, совершая магнетические пассы.

Благодаря этому лечению ее хроническое заболевание в значительной мере пошло на убыль, однако на обратном пути она схватила тяжелую ревматическую лихорадку. Этим недугом Е.П.Б. была в немалой степени обязана переживаниям, связанным с убийством царя Александра II[670]. Услышав о гибели императора, она писала г-же Желиховской:

Господи, Боже мой, что же это за новая напасть? Неужели близится последний день России? Или сам дьявол вселился в детей земли русской? Да что они там все с ума посходили, эти несчастные русские люди? Чем все это кончится, чего нам ждать от будущего? О Господи! Люди могут говорить, если им хочется, что я — атеистка, буддистка, отступница, гражданка республиканской страны, но я чувствую горечь! Как мне жаль императорскую семью, царя-мученика, всю Россию. Ненавижу, презираю и полностью отвергаю этих подлых чудовищ — террористов. Пусть все надо мною смеются, если им угодно, но мученическая смерть нашего Государя вызывает во мне, хотя я и американская гражданка, такое сострадание, такую боль и такой стыд, что даже в самом сердце России люди не могут переживать гнев и скорбь сильнее.

Е.П.Б. было очень рада, что «Pioneer» напечатал ее статью о царе, и пишет об этом сестре:

Я вложила в нее все, что смогла вспомнить, и только представь себе, они не выбросили ни единого слова, а некоторые другие газеты ее перепечатали! Но все равно многие, впервые увидев меня в трауре, спрашивали: «Что вы хотите этим сказать? Разве вы не американка?» Я так разозлилась, что направила в «Воmbау Gazette» что-то вроде общего ответа всем сразу: не как российская подданная облачилась я в траур (так я им написала), но как русская по рождению, как одна из многих миллионов тех, чей благодетель был тем добрым, сострадательным человеком, которого сейчас оплакивает вся моя страна. Этим поступком я желаю выразить уважение, любовь и искреннюю скорбь в связи со смертью Государя моих отца и матери, моих оставшихся в России братьев и сестер.

Эти строки заставили вопрошавших замолчать, но две-три газеты успели воспользоваться случаем и пошутить по поводу траура, в который погрузилось здание редакции и сами сотрудники журнала «Тhеоsophist». Ну вот, теперь им ясна причина — и пусть катятся ко всем чертям!

Получив по почте фотографию покойного императора, запечатленного в гробу, Е.П.Б. 10 мая 1881 года пишет г-же Фадеевой:

Поверите ли, как только я взглянула на снимок, у меня стало твориться что-то неладное с головою; я ощутила какой-то безудержный трепет, заставивший меня осенить себя большим русским крестным знамением, склонив голову к мертвой руке Государя. Все это произошло так внезапно, что я замерла в изумлении. Неужели и вправду я, которой за восемь лет после смерти отца ни разу не приходило в голову перекреститься, вдруг поддалась такой сентиментальности? Это сущее бедствие: вообразите, что даже сейчас я не в силах читать русские газеты, не теряя при этом самообладания! Я превратилась в вечный, неиссякаемый фонтан слез; нервы мои совсем никуда не годятся.

В другом письме г-же Фадеевой, датированном 7 марта 1883 года, Е.П.Б. выказывает прекрасную осведомленность о том, что происходит среди ее близких в России, и показывает, насколько сильно ее ясновидение, упоминая в числе прочего разговор между двумя ее тетушками, имевший место в тот день, когда она написала из Индии:

Почему тетушка позволяет себе так падать духом? Почему она отказалась послать поздравительную телеграмму Б. по случаю награждения его орденом святой Анны? «Да как-то руки не доходят, а дело-то и впрямь благое!» — вот что она сказала, разве не так? Еще в одном письме она упрекает г-жу Фадееву: Вы никогда не упоминаете в своих письмах мне о том, что творится в семье. Мне самой приходится все разузнавать, а на это почем зря уходит столько сил.

Госпожа Фадеева была подписчицей журнала «Bulletin Mensuel de la Theosophique» («Ежемесячный бюллетень Теософского Общества»), издававшегося в Париже, но нередко читала очередной номер далеко не сразу после его получения. 23 марта 1883 года Е.П.Б. в письме попросила ее обратить особое внимание на девятую страницу выпуска за 15 марта. Этот номер г-жа Фадеева получила некоторое время назад; взяв по совету Елены Петровны этот еще не разрезанный журнал, она обнаружила в нем на указанной странице большую пометку, сделанную, повидимому, синим карандашом. В отмеченном месте речь шла о пророчестве сенсимонистов[671], гласящем, что в 1831 году родится женщина, которая примирит религии Востока с христианскими верованиями Запада и станет основательницей общества, которое вызовет великие перемены в умах людей.

 

VI

Европа (февраль-июнь 1884)

К концу 1883 года Е.П.Б. решила отправиться в Европу. Как раз в это время на членов ее семьи в Одессе обрушилось большое горе. Генера Р.А.Фадеев, дядя Елены Петровны, брат ее матери, был при смерти. Всех близки одолевала скорбь, они были заняты уходом за умирающим; к тому же они знали о намерении Е.П.Б. поехать в Европу и поэтому долгое время ей ничего не писали. Лишь спустя несколько дней после похорон они решили известить ее об общем несчастье. Однако их письма дошли до Мадраса, когда Е.П.Б. уже уехала оттуда, и были отправлены обратно в Европу уже после отъезда Елены Петровны. Между тем она провела некоторое время в Бомбее и дала знать близким, что 7 февраля 1884 года она села на пароход «Чандернагор». Она писала:

Отправляюсь в путь, терзаемая дурным предчувствием. Либо дядя умер, либо я спятила. В ночь накануне выезда из Адьяра мне приснилась сцена, которая произошла в Тифлисе ровно двадцать лет назад, в 1864 году, когда я была очень больна, как вы помните. Я лежала тогда в нашей зале на диване и дремала; открыв глаза, я увидела дядюшку, склонившегося надо мною с выражением такой печали и сострадания на лице, что я вскочила на ноги и в самом деле разрыдалась, и в точности то же самое произошло, когда эта сцена вторично разыгралась в моем сне.

И вот дней пять назад я уже ехала в поезде, было около двух часов ночи, и я в купе находилась одна. Я лежала, но не спала, как вдруг я заметила, что между мною и окном, в которое ярко светила луна, кто-то стоит. Лампа была прикрыта, но я все равно сразу же его узнала. Это был дядюшка — бледный, худой, взъерошенный. Господи, как же я задрожала! И тут в ответ на свой крик услышала дядюшкин голос, затихающий, как бы растворяющийся в воздухе: «Прощайте, Елена Петровна...» — и тут все исчезло. Я отказывалась верить своим чувствам. Сердце мое разрывалось от горя: я чувствовала, что должна поверить, но старалась всячески этого избежать.

Но это повторилось в третий раз, и снова наяву. Я не спала, так как меня мучила боль в ноге, но закрыла глаза, пытаясь задремать. Полулежа в кресле, я вновь увидела дядюшку, однако, на этот раз таким, каким он обычно выглядел тогда, двадцать лет назад. Он поглядывал на меня с озорным блеском в глазах, как это ему было свойственно. «Ну, — произнес он, — вот мы и еще разок, встретились». «Дядюшка! — вскричала я, — ради всего святого, скажите, что вы живы!» «Я жив, — отвечал он, — более чем когда-либо прежде, и защищен от страданий. Не поддавайся печали и напиши им, чтобы не чувствовали себя несчастными. Я видел отца и всех наших, всех». Последние его слова прозвучали как бы издалека, они слышались все слабее и слабее, и сам облик дядюшки делался все прозрачнее и прозрачнее, и наконец дядюшка совсем растворился, исчез.

Теперь я знала наверняка, что дядюшки больше нет на свете. Мне было известно, что все это время он болел, но прошло уже столько времени с тех пор, как я услышала об этом от вас. А теперь он решил явиться сам и попрощаться со мною. В глазах моих ни слезинки, но на сердце — камень. Самое скверное во всем этом то, что ничего точно не знаешь.

Свежая почта застала Е.П.Б. уже в Суэце, и только тогда Елена Петровна узнала, что оказалась совершенно права.

Перед поездкой в Лондон Е.П.Б. остановилась у графини Кейтнесс. Живя у нее, она получала множество приглашений из Англии от самых разных людей пожить у них в гостях и отвечала на эти письма, словно в циркулярном порядке. Выглядели ее ответы приблизительно следующим образом:

Получив сердечные приглашения от... и других, я была чрезвычайно тронута этим искренним подтверждением желания как старых, так и новых моих друзей в Англии увидеться или завязать знакомство с моей недостойной персоной. Однако не предвижу для себя ни малейшей возможности противиться судьбе. Я больна, чувствую себя гораздо хуже, чем в Бомбее, и даже хуже, чем в открытом море. В Марселе провела целый день в постели и до сих пор остаюсь в ней, ощущая себя так, словно вот-вот совершенно рассыплюсь, как старая галета. Все, на что я надеюсь, — это что мне удастся подлечить мою важную персону лекарствами и силою воли, а затем позволить по суше волоком отбуксировать эту старую развалину в Париж.

И какой прок от моей поездки в Лондон? Чем я могу быть вам полезна среди ваших туманов, смешанных с ядовитыми испарениями «высших достижений цивилизации»? Я покинула Мадрас a mon corps defendant[672] я бы вообще не уехала, если бы не пришлось заняться приведением в порядок моей головы по причине болезни и повиноваться приказам Учителя... Я чувствую себя больной, злой и несчастной и с радостью возвратилась бы в Адьяр, если бы могла...

Леди Кейтнесс — сама доброта: делает все возможное, чтобы обеспечить мне покой и уют. Должна буду оставаться здесь, пока хоть немного не наладится погода. Когда перестанут дуть мартовские ветры, мне придется поехать в Париж на встречу с представителями европейских отделений Теософского Общества, только очень боюсь, что это обернется для меня сущей пыткой. И достойна ли я столь цивилизованных людей, как вы все? Да ведь в первые же семь минут пятнадцать секунд я сделаюсь совершенно невыносимой для вас, англичан, если только мне придется транспортировать в Лондон мою увесистую безобразную персону.

Уверяю вас, большие расстояния прибавляют мне красоты, каковая мигом улетучилась бы, окажись я с вами рядом. И уж не думаете ли вы, что я смогла бы хладнокровно выслушивать дискуссии о том, что Шанкарачарья[673] — теист, что Субба Роу сам не знает, что говорит, или же еще более эффектные утверждения насчет раджа-йогов, искажения учений буддизма и адвайты[674] в их экзотерических интерпретациях? Не сомневаюсь, что в результате всех этих испытаний у меня полопаются сосуды и наступит кровоизлияние. Дайте мне хоть помереть спокойно, коли уж мне не суждено вернуться к родным Ларам и Пенатам[675] в милый сердцу моему Адьяр!

Е.П.Б. ежедневно посылала письма в Одессу, где в то время жили ее тетки и сестры, умоляя их не лишать ее возможности увидеться с ними в последний раз на этом свете и вкладывая в эти послания всю свою страстную любовь, которую она всегда испытывала к своим родным. Это напоминало искреннюю детскую привязанность.

Милая моя, нежная моя, не беспокойся о деньгах. Что такое деньги? Пусть себе расходуются! Катков забрасывает меня телеграммами. Одну из них переслали мне сюда по почте из Мадраса. Двадцать девять слов! Полагаю, это обошлось ему по меньшей мере в 500 франков, а когда я написала ему отсюда, он прислал еще одну с просьбой присылать ему мои статьи. Должно быть, они ему нужны позарез, если уж он так тратится, дабы их заполучить. Так что деньги у нас будут.

Надеюсь, на вас действительно произвели сильное впечатление все эти чудесные хвалебные статьи обо мне в газетах: в «Pall Mall»[676] и прочих. Они превозносят меня сверх всякой меры. При всей моей неуклюжей и далеко не респектабельной внешности, несмотря на мои раздувшиеся ноги, я становлюсь а la mode[677]! От репортеров просто отбою нет.

Следующее письмо отправлено из Парижа в 1884 году.

Если нет иного повода, то хотя бы забавы ради приезжайте и полюбуйтесь, как мне поклоняются, словно какому-то идолу; как, невзирая на мои слезные протесты, всевозможные герцогини, графини и «миледи» туманного Альбиона целуют мне руки, называя меня своей «спасительницей», которая вытащила их из бездны материализма, безверия и отчаяния, sic! Сами увидите, как они со мною носятся...

Хорошо бы вам сходить хоть на одно из этих собраний, хоть на один из Seances Philosophiques de la Societe Thesophique d'Orient et d'Occident[678] в царственных чертогах герцогини де Помар. Вы там увидите elite de la societe et de I'intelligence de Paris[679]. Ренан[680], Фламмарион, г-жа Адан[681] и множество аристократов из предместья Сен-Жермен... При том, что на самом деле нам никто из них вообще не нужен, но ради Бога, только не передумайте: не губите меня. Подарите мне это единственное и величайшее счастье на склоне дней моих. Я все жду, жду, жду вас, родные мои, с нетерпением, какого вы себе и представить не можете...

Я сбежала от своих друзей-космополитов, корреспондентов и прочих любопытствующих мучителей, покинув Париж и перебравшись на несколько дней в Ангьен, на виллу «Круазак», принадлежащую моим близким друзьям — графу и графине д'Адемар. Они настоящие друзья и заботятся обо мне просто так, а не ради всяких там феноменов, пропади они пропадом. Здесь к моим услугам, в полном моем да и вашем распоряжении целая анфилада комнат. Но если пожелаете, мы легко сможем жить в Париже, а сюда просто заглядывать погостить на несколько дней.

Графиня — очаровательная женщина: она уже приготовила для вас комнаты и настаивает на том, чтобы вы остановились у нее. От Парижа сюда четверть часа езды: проезжаете Сен-Дени, и станция почти прямо у входа в замок. Право же, не бойтесь их стеснить. Жилище у них громадное. Графиня — очень богатая американка, она так мила и без всяких претензий. Таков же и ее муж; правда, он великий аристократ и прожженный легитимист[682], но по-своему простодушен.

Несмотря на это приглашение, г-жа Фадеева и г-жа Желиховская предпочли остановиться вместе с Е.П.Б. в Париже, где они втроем прожили полтора месяца, в течение которых произошло много интересного. В это же время в том же самом доме проживал и У.К.Джадж. Когда пришла пора расставаться, Е.П.Б. должна была выехать в Лондон часа на два раньше, чем ее тетка и сестра уезжали в Россию, и они поехали проводить ее на Гардю-Нор, где ее ожидала большая компания друзей и знакомых. Вот как описывает проводы г-жа Желиховская:

Е.П.Б. чувствовала себя весьма неважно, с трудом передвигая опухшие ноги; каждый шаг причинял ей жуткую боль. Наверное, я была не единственной, кто лелеял нелестные мысли в адрес всемогущих Махатм: если они и вправду так добры, какими их изображают, то они вполне могли бы избавить мою сестру от страданий, хотя бы частично, при том, что ей еще предстояло долгое путешествие и горестное прощание с нами. По своему обыкновению, она вступилась за Махатм, уверяя нас, что хотя они и не считают благим деянием избавление людей от страданий (каковые являются законным воздаянием для каждого отдельного человека), тем не менее, ее собственный конкретный Учитель нередко помогал ей, спасая даже от смертельного недуга.

Я двигалась к перрону, поддерживая под руку сестру, как вдруг она остановилась и, взглянув на свое плечо, воскликнула: «Что это? Кто тронул меня за плечо? Вы видели руку?» Никто из нас не видел никакой руки, и мы удивленно уставились друг на друга. Но каково же было наше изумление, когда Елена Петровна улыбнулась, мягко отвела в сторону мою руку и зашагала вперед такою твердой и бодрой поступью, какую мне за последнее время ни разу не доводилось за нею наблюдать. «Ну вот, — сказала она, — это их ответ тебе, Вера. Ты их все бранишь за нежелание мне помочь, а я только что видела руку Учителя. Полюбуйся, как я теперь вышагиваю». И действительно, она прошла всю дорогу до перрона быстро и совершенно легко. Хотя сестре пришлось дважды переходить из вагона в вагон, она каждый раз входила и выходила без видимых усилий, уверяя нас, что боль совсем прошла и что давно уже она физически не чувствовала себя так хорошо.

 

VII

Европа (июль-октябрь 1884)

Через несколько дней после отъезда из Парижа Е.П.Б. написала г-же Фадеевой из Лондона, где она остановилась у г-жи Арундейл[683], следующее:

Милая моя, драгоценная моя Надежда Андреевна! Вот уже много лет я не плакала, но теперь все глаза выплакала с того момента, когда поезд тронулся и я потеряла вас из виду. К счастью, какие-то добрые французы, мои соседи по купе, на следующей станции раздобыли для меня воды и ухаживали за мною как могли. В Булони меня пришел встречать Олькотт и сам чуть не заплакал, увидев, как мне плохо. К тому же его очень расстроила мысль о том, что вы с Верой можете счесть его бессердечным за то, что он так и не проведал меня в Париже. Но бедняга просто вообще не подозревал, что я в таком скверном состоянии. Вы же знаете, что я всегда чувствую себя неважно.

Я заночевала в Булони, а на следующее утро из Англии прибыли еще пять наших теософов, чтобы приглядывать за мною. Среди них были и два добрых друга, капитан Б. и его сестра, леди Т. Меня чуть ли не на руках внесли на борт парохода и вынесли оттуда, торжественно доставив в Лондон. Я едва дышу, но все равно сегодня вечером у нас прием, на который, вероятно, явится около пятидесяти наших старых знакомых. Англичан в целом нельзя упрекнуть в непостоянстве, они отличаются достаточной верностью и преданностью. На Черинг-Кросс наши Мохини и К. чуть ли не насмерть перепугали разношерстную английскую публику, вознамерившись пасть передо мною ниц, словно я стала для них каким-то идолом. Меня определенно вывело из себя такое искушение судьбы.

Милая моя, это новое расставание с вами так мучительно для меня, и все же утешает то, что мы смогли повидаться и еще лучше узнать друг друга. Признаюсь вам, друг мой, что нет в жизни ничего лучшего, нежели находить утешение и счастье в вещах и в людях, которых любила с детства. Такое не умирает, оно остается бесконечно жить в вечности. Долго, долго после того как я пустилась в путь, перед взором моим стояли три образа: вы, Вера и г-жа де Морсье. Она пишет мне, что была с вами до тех пор, пока не тронулся поезд.

У нее доброе сердце, и за это ей можно простить ее переменчивое настроение. Из Лондона, между маем и августом 1884 года: Мне здесь никогда не станет хорошо... Здесь у меня не жизнь, а какое-то безумное столпотворение с утра до вечера. Посетители, обеды, вечерние приемы и разные собрания каждый день. Наша Ольга Новикова[684] уверяет, что испытывает ко мне какое-то обожание, и каждый день приводит своих друзей, чтобы познакомить их со мною. Она уже успела свести со мною всех лондонских знаменитостей, кроме великого министра Гладстона, который, согласно «St. James Gazette», и боится меня, и восторгается мною: «опасается ее в той же степени, в какой восхищается ею»! На мой взгляд, это уж просто наваждение какое-то...

21 июля было у нас собрание — conversazione[685], как это здесь называется, в честь г-жи Блаватской и полковника Олькотта, которое провели в Королевском Зале. Сначала отпечатали пятьсот пригласительных открыток, но вокруг них возник такой ажиотаж, что пришлось изготовить еще столько же. Госпожа Новикова написала на имя нашего посла, прося о двух пригласительных билетах, и привела с собою послов Франции, Голландии, Германии, Турции, румынского принца X. и почти весь персонал ее преданного друга Гладстона. И вот, наконец, Хитрово — наш генеральный консул в Египте, прибывший сюда по делам...

Предоставляю вашему воображению нарисовать следующую картину: огромный зал, дамы в глубоко декольтированных платьях, costumes de gala[686] самых разных народов — и я, восседающая на почетном месте (что-то вроде царского трона из какого-то балетного представления), в своем черном бархатном платье со шлейфом длиною в три ярда (которое я терпеть не могу), а Синнетт с лордом Б. и Финчем, председателем Лондонской Ложи Теософского Общества, одного за другим подводят ко мне и представляют моей персоне всех, кто желает познакомиться со мною лично. А таковых оказалось — стараюсь не преувеличивать — около трехсот человек. Вы только представьте себе: в течение двух часов улыбаться и обмениваться рукопожатиями с тремя сотнями леди и джентльменов. Уф! Лорд и леди X. просили меня отобедать с ними завтра.

После такого вечера, подумать только! Кросс, секретарь по делам Индии, уселся рядом со мною и принялся до такой степени расточать мне похвалы на предмет огромной любви ко мне со стороны индусов, что я аж испугалась: ведь они даже этому могут придать политическую окраску! Помимо европейских знаменитостей, мне представили великое множество черных и желтых принцев: маорийских, яванских, малайских — я уж не знаю, каких там еще.

Профессор Крукс и его жена сидели позади моего кресла подобно паре адъютантов, указывая мне без конца на своих коллег из Королевского общества, знаменитостей, светил науки в области физики, астрономии и всевозможных «темных наук». Замечаете, ощущаете теперь, милая моя, как действует карма? Цвет английской науки, интеллектуальная элита и аристократия оказывает мне почести, которых я ни в малейшей степени не заслуживаю. Учитель заранее объявил мне, что все так и будет, и сейчас я совершенно несчастна, принимая огромное количество посетителей и приглашений, особенно после речи Синнетта в Королевском Зале.

Он принял соответствующую позу и стал ораторствовать: «Леди и джентльмены! Вы видите перед собою женщину, проделавшую работу мирового масштаба. Она в одиночку разработала и провела в жизнь грандиозный план: создание целой армии образованных людей, чей долг — бороться с материализмом и атеизмом, равно как с суевериями и невежественными толкованиями учения Христа (то есть со ста тридцатью семью сектами: шейкерами, квакерами, членами Армии Спасения[687], прозябающими в темноте), позорящими христианский мир...

Леди и джентльмены, представители английской культуры! Перед вами женщина, которая продемонстрировала миру, чего можно добиться благодаря силе воли, неуклонному следованию конкретной цели и полностью осознанным идеалам. В полном одиночестве, больная, без средств, без покровительства, без всякой помощи со стороны кого бы то ни было, кроме полковника Олькотта, ее первого обращенного и апостола, г-жа Блаватская планировала объединить в одно разумное целое, слить воедино некое всемирное братство всех народов и рас. Она преуспела в своем начинании; она победила злобу, клевету, противодействие фанатиков и равнодушие невежественных людей... Даже наше либерально настроенное англо-индийское правительство заняло ошибочную позицию, выступая против гуманной общечеловеческой миссии этой женщины. К счастью, оно сумело осознать свою ошибку и вовремя остановиться».

И так далее все в том же духе. Аплодисменты были просто оглушительными. Я попыталась покраснеть ради приличия, но вместо этого побледнела от нехватки воздуха. Я чуть не лишилась чувств, поскольку еще очень слаба, хотя с того самого момента на вокзале ноги мои совершенно перестали болеть.

Что мне делать со всеми этими письмами, явно призванными возбудить во мне сочувствие, от всех этих восторженных почитателей, которые в меня так влюблены? На половину из них я могу ответить лишь мысленно. Но есть среди этих людей многие, кого я действительно люблю и жалею, как например, наш бедный Соловьев. Не успела я приехать в Лондон, как уже успела получить от него два таких жалобных письма! Единственное, о чем он меня просит, — это чтобы я помнила и не забывала его. Говорит, что кроме своих родных никогда не любил никого так, как любит старую бедную меня. И вот еще наша дорогая Ю.Д. Глинка: знаете, что она сделала? Отпечатала пятьсот копий с документа и письма князя Дондукова, очищающих меня от клеветы г-жи Смирновой, и разослала всем, кто сомневается по этому поводу... Но, Господи, благослови моих врагов!

А теперь послушайте любопытнейшую историю: меня пригласил М.А.Хитрово, наш консул в Египте, и в беседе между прочим задал мне такой вопрос: «Кстати, вы получили нашу телеграмму за коллективной подписью всего экипажа фрегата "Стрелок"? Мы направили из Суэца в Порт-Саид выражение признательности Радде Бай[688] за ее добрые пожелания и приветствие соотечественникам. — Я молчу, ни слова не понимаю. — Разве вы не помните, — говорит он, — я как консул должен был провожать нашего посла в Китай и поэтому оказался на борту фрегата, который вы встретили на Суэцком канале».

Тут я, наконец вспомнила. Припоминаете, я рассказывала вам в Париже о шутке, которую я разыграла в Суэце, 3 марта, если не ошибаюсь. Нашему пароходу компании «Мессажери» пришлось встать на прикол, чтобы пропустить большой русский фрегат, направлявшийся в Китай. И тут я достала одну из своих визитных карточек и написала на ней: «Русская женщина, долгие годы не видевшая ни единого русского лица, от всего сердца шлет поклон, горячий привет и желает счастливого пути всем русским людям, от капитана с офицерами до матросов. Боже, храни Россию и ее Царя!» И подписалась: Радда Бай. А на обратной стороне указала свое настоящее имя и мой адьярский адрес. Мы положили визитку в жестянку и как следует закрыли. Когда фрегат поравнялся с нами, Олькотт весьма ловко перебросил банку группе офицеров и матросов на его борту, а я прокричала: «Послание капитану!»

Письмо немедленно ему вручили, и он тут же у нас на глазах его прочитал. Все офицеры сняли фуражки и помахали ими, приветствуя меня, и весь экипаж фрегата прокричал «Ура!» Я была ужасно рада. «Нас всех весьма позабавила ваша изобретательность, — заметил Хитрово, — и крайне растрогала ваша записка. Посол и все офицеры сошлись на том, что нужно немедленно телеграфировать вам в Порт-Саид, выразив нашу благодарность». Вообразите, какая досада: мне эту телеграмму так и не переслали... Я сказала Хитрово, что настаиваю на ее вручении

К Е.П.Б. в Лондон заехал герр Гебхард[689], чтобы проведать ее и увезти в Эльберфельд; он был крайне озабочен тем, чтобы обеспечить ей надлежащий уход и отдых, а также курс лечения минеральными водами и массаж, что давно рекомендовали ей все врачи, единодушно утверждавшие, что мозг — это единственный здоровый орган в ее теле. Е.П.Б. пишет:

Я путешествовала как королева. Повсюду в мое распоряжение предоставляли каюты и личные вагоны в поездах, и Гебхард, забравший меня из Лондона, ни гроша не позволил мне за все это заплатить. В этой поездке нас было пятнадцать теософов, путешествующих вместе, к тому же здесь меня поджидала большая группа немецких теософов. Президент нового Немецкого отделения Теософского Общества д-р Хюббе-Шляйден, барон фон Хоффман с супругой, де Прель, некая достойная графиня Шпрети с супругом и адъютантом...

Могу сказать вместе с г-жой Курдюковой[690], что обнаружила здесь «компанию лордов, графов, князей — и все они люди весьма порядочные», к тому же все это наши теософы. Среди них был и знаменитый живописец Габриэл Макс (знаете такого?) со своею супругой и свояченицей, а также г-жа Хаммерле из Одессы, да еще Соловьев пишет, что непременно заявится. А что если и вам тоже приехать?

После этого обрушились напасти, связанные с Куломбами. По этому поводу г-жа Желиховская пишет следующее:

Е.П.Б. прожила в Германии около двух месяцев и серьезно подумывала о том, чтобы окончательно там осесть: этот шаг ей настоятельно рекомендовали врачи. Но к тому времени уже стала разыгрываться трагикомедия, приготовления к которой давно велись врагами ее дела.

Мадрасский журнал «Christian College Magazine» напечатал серию писем, якобы подписанных Еленой Петровной и адресованных некоей француженке, г-же Куломб. Несколько лет назад эта самая г-жа Куломб с мужем содержали в Каире гостиницу, а Елена Петровна жила в ней в пору существования основанного ею спиритуалистического общества, которое так и не добилось успеха. К несчастью, спустя много лет Е.П.Б. вновь повстречала этих людей, на этот раз в Индии, где они жили в крайней нищете и нужде, и она великодушно приютила их у себя дома. В отсутствие Е.П.Б. г-жа Куломб перессорилась со всеми проживавшими в доме и в связи с этим собиралась подыскать себе другое место. И тут г-же Куломб предложили выгодную сделку. Один миссионер подослал к супругам кого-то из своих людей, объяснив Куломбам, что если они помогут развалить это еретическое Теософское Общество, то в этом они проявят себя как добрые христиане, да к тому же получат кругленькую сумму.

И Куломбы постарались ее заработать, как нам это теперь известно. Е.П.Б. пишет:

Все изменилось. Задул враждебный ветер. Какое уж тут лечение, какое здоровье? Я вынуждена срочно возвращаться в губительный для меня климат. Ничего не поделаешь. Даже если это будет стоить мне жизни, я должна разоблачить все эти махинации и распутать паутину клеветы, ибо это касается не только меня, а подрывает доверие людей к нашей работе, к нашему Теософскому Обществу, которому я отдала всю свою душу. Как я могу теперь заботиться о собственной жизни?..

Нам пишут, что в Мадрасе, Бомбее и Калькутте все улицы пестрят плакатами: «Падение г-жи Блаватской: ее интриги и обманы раскрыты» и т. д. и т. п. Однако в то же самое время больше тысячи людей встало на мою защиту. В лондонскую «Times» приходят не только письма, но и телеграммы стоимостью в тысячи рупий. Что касается самой Индии, то там война вышла за рамки газетных страниц. Около двухсот студентов-индийцев вычеркнули свои имена из списка учащихся того самого христианского колледжа, чей журнал напечатал эти удивительные «мои» письма. Если уж следовать истине, то должна сказать, что за исключением двух-трех правительственных газет Индии все на нашей стороне.

Даже здесь некоторые люди проявили себя как настоящие друзья. Госпожа Новикова привела ко мне Маккензи Уоллеса; он жил в России и хорошо говорит по-русски. Его собираются назначить секретарем вице-короля Индии, лорда Дафферина. Он дал мне рекомендательное письмо к Нубар-паше[691] в Каире с просьбой помочь собрать сведения о Куломбах. В первую очередь необходимо разоблачить этих мошенников.

 

VIII

Египет (ноябрь 1884) и Европа (1885)

В письме из Суэца от 30 ноября 1884 года Е.П.Б. сообщает:

Сижу в отеле и «жду у моря погоды». А если проще — жду нашего парохода, который в данный момент медленно, как улитка, движется вдоль канала. Мы прибыли сюда поездом прямо из Каира и провели здесь уже десять дней, а ведь эти денечки влетают в копеечку. В том, что эти дни так много значат, вы и сами можете убедиться благодаря пространным телеграммам из лондонских газет, которые я вам высылаю.

Начинаю убеждаться в том, что я действительно знаменитость, раз уж столько денег уходит на телеграфные сообщения о моей персоне. Корреспондент «Daily Telegraph» лично явился ко мне, чтобы взять у меня интервью, и попросил у меня разрешения рассказать своим читателям о моих открытиях из области прошлого г-на и г-жи Куломб, а также о моих собственных «действиях». В телеграммах, как вы увидите, эту парочку именуют «шантажистами» и «злостными банкротами», скрывающимися сразу от нескольких ordres d 'arret[692].

Вы узнаете также, что меня «тепло принимати сам вице-король и сливки общества». Да, так оно и было. Вы и представить себе не можете, как здесь со мною носились. Как только Хитрово узнал о моем прибытии, он тут же пригласил нас к себе домой, и немедленно начались обеды, ланчи, пикники — просто дым коромыслом. Наши русские соотечественники: Хитрово, Абаза, камергер Щеглов, бывшая г-жа Бекетова, nee[693] княгиня Вера Гагарина, а ныне графиня де ла Салла — все они такие милые, добрые люди, что я прямо не знаю, как благодарить их за доброту и заботу. И даже иностранцы меня поражают — не столько своей любезностью, к любезности я привыкла, сколько истинной сердечностью и простотою общения.

На следующее утро я отправилась вместе с г-жой Купер-Оукли в гости к Нубарам, прихватив с собою письмо от Маккензи Уоллеса, и, как только хозяину передали мою визитную карточку, Нубар-паша сам вышел встречать нас чуть ли не к парадной двери. Он пригласил нас в свою резиденцию, привел жену и дочь, г-жу Тигран-паша, и они приняли нас так любезно, словно мы были старыми друзьями. Я определенно приписываю это влиянию письма моей дорогой Ольги Алексеевны (г-жи Новиковой).

Госпожа Нубар-паша — армянка, женщина блестяще образованная и начитанная, говорящая по-французски, словно парижанка, настоящая grande dame[694].

Они дважды приглашали нас к себе на ланч и на обед. В их доме я завязала знакомство с милейшей русской женщиной — графиней де ла Салла. Ее муж состоит адъютантом при хедиве, однако он больше смахивает на здорового, симпатичного русского парня, нежели на итальянца. Графиня знала обо мне понаслышке и была знакома с творчеством писательницы Радды Бай, а услышав, что я — племянница генерала Ростислава Фадеева, она решительно бросилась мне на шею и расцеловала. Дядюшка был вхож в их дом как друг семьи, и, расспрашивая о подробностях его смерти, графиня прослезилась. Она сразу же взяла меня под свое покровительство и стала обходить со мною один за другим аристократические дома, всем расписывая меня как «знаменитость», «удивительную женщину», писательницу, крупного ученого и так далее.

Она представила меня вице-королеве, как здесь называют супругу хедива, причем уверяла, что это абсолютно необходимо. Там, на женской половине дома хедива, я обнаружила толпу посетительниц, преимущественно англичанок, жен всех тех важных фигур, что сейчас правят Египтом. Меня смерила пристальным взглядом одна старая, но отнюдь не добрая знакомая из Индии, враждебно относившаяся к Теософскому Обществу, — леди Б., которая увидела меня восседающей на диване рядом с вице-королевой, и графиня де ла Салла немедленно пожелала выяснить, уж не теософ ли она! А затем заявила, что сама уже вступила в Теософское Общество и «ужасно гордится выданным ей дипломом»! Un coup de theatre![695]

Затем графиня водила меня к племяннице Исмаила-паши, покойного хедива, и к жене его сына, принцессе Хусейн. Обе эти принцессы и жена хедива получили европейское образование, по-французски говорят, как сущие парижанки, словом, des emancipees[696]. Вице-королева — положительно красавица, прекрасна лицом, но, к сожалению, отличается чрезмерной полнотою. Супруги де ла Салла устроили для меня званый обед, пригласив на него около пятидесяти местных аристократов: как французов с англичанами, так и наших дипломатов. Все русские особенно восхищались тем, что я обратила английского священника, преподобного Ч.Ледбитера[697], в столь пылкого теософа. Да если бы только его одного! Ведь среди наших членов есть даже епископы.

Ну вот, а теперь я еду в Мадрас бороться с миссионерами-псевдохристианами. На все воля Божия, и «Бог не выдаст — свинья не съест». Прощайте, мои дорогие, мои любимые, быть может, навсегда, но даже это ничего не должно значить. Счастье на земле недостижимо. Здесь для нас лишь темная прихожая, и только распахнув дверь в действительно живое пространство, в гостиную жизни, мы узрим свет. На Небесах, в нирване, в Сварге[698] — все равно: название не имеет значения. Но что касается Божественного Принципа, то он Един, и существует лишь один Свет, как бы различно ни понимали его разные виды земной тьмы. Давайте же терпеливо дожидаться дня нашего истинного, нашего лучшего рождения. Искренне ваша до этого самого дня, до нирваны и навеки.

Е.П.Б. уехала из Индии в апреле 1885 года. В то время она была безнадежно больна, и отъезд ее проходил в такой спешке и суете, что даже не успели собрать ей одежду в дорогу. Она дала полковнику Олькотту честное слово, что не сообщит о том, где она живет, пока не минует самый сильный кризис, — и сдержала слово. Вместе с Бабаджи и Мэри Флинн она поехала в Неаполь и прожила там несколько месяцев в полнейшем затворничестве. В течение своего пребывания там она занималась предварительной систематизацией материалов для «Тайной Доктрины».

Госпожа Желиховская пишет, что временами высказывала сестре свое неудовольствие относительно того, что кто-то в Тибете явно монополизировал всю вселенскую мудрость. Е.П.Б. отвечала, что они вовсе не монополизировали мудрость и что она говорит о существовании именно этих Великих Душ лишь потому, что знает об их существовании, но несомненно есть и другие, столь же мудрые и столь же великие, в других краях.

В любой стране и в любую эпоху всегда были и будут люди, чистые сердцем, которые, усмирив земные мысли и плотские страсти, поднимают свои духовные способности на такую высоту, что им открываются тайны бытия и законы, управляющие природой и скрытые от непосвященных. Пусть таких людей преследуют слепцы, пусть их сжигают на кострах, пусть на них охотятся «общества, признанные законом», пусть этих людей называют магами, мудрецами, раджа-йогами или святыми — они всегда жили и по-прежнему живут всюду, признанные или непризнанные. Для этих людей, при жизни достигших просветления, не существует препятствий, не существует телесных уз. Над ними не властны расстояния и время. Они живут и действуют как в своих телесных оболочках, так и вне их. Они — там, куда переносит их мысль и воля. Они не привязаны ни к чему: ни к определенному месту, ни к своим временным, смертным оболочкам.

Когда подошел к концу трехмесячный срок ее пребывания в Неаполе, Е.П.Б. стала подумывать о переезде в Германию, где, как она писала, по крайней мере, есть теплые печки и двойные окна на зимний период и где можно уютно чувствовать себя в помещении. Она решительно оправдывала «адьярских теософов», которые бросили ее в Неаполе в таких бедственных условиях, и уверяла, что они сделали для нее все, что могли в таких обстоятельствах; и в доказательство того, что Теософское Общество предано ей, она посылала своим родственникам сотни писем от филиалов и от отдельных лиц из Индии, Англии и «особенно из Америки», авторы которых возражали против ее ухода от дел. Она отказалась от должности секретаря по переписке по настоятельной просьбе полковника Олькотта, который был весьма встревожен нападками в связи с делом Куломбов. Все ее письма того периода дышат покоем, умиротворением и даже радостью, вызванными многочисленными подтверждениями искренней дружбы со стороны таких людей, ...как Соловьев[699]. Я путешествовала с ним по Швейцарии. Я действительно не могу понять, почему он ко мне так привязан. Ведь, по сути, я ни в малейшей степени не могу ему помочь. Я едва, ли в состоянии помочь ему осуществить хоть какие-то из его надежд. Бедняга, мне так жаль его и всех их.

 

IX

Европа (1885)

Е.П.Б. была в совершенном восторге от климата и пейзажей Швейцарии. Всю жизнь она обожала природу.

Я никогда еще не дышала столь свободно. Я даже могу ходить так легко, как не ходила вот уже десять лет.

В этот период все печальные происшествия прошлого года Елена Петровна видела не в черном свете, а в юмористических тонах. Она писала г-же Желиховской в сентябре 1885 года:

Мои верные теософы не оставят меня одну. Они приглашают меня в Лондон. Хотят, чтобы я возглавила Европейское Теософское Общество и оттуда руководила изданием моего журнала «Theosophist». И индусы тоже забрасывают меня письмами, говоря, что я должна вернуться в Индию, угрожают бедному Олькотту восстанием в случае, если я не вернусь. В их глазах он — всего лишь исполнитель моих вдохновенных идей, тогда как я — верховная жрица и пифия[700].

Ты читала про психистов (членов ОПИИ) и их собрании в Лондоне, на котором меня обвинили в том, что я создала теософию, придумала Махатм и устраивала всевозможные мошеннические трюки — и все это с единственной целью, связанной с политическими интригами в пользу России, которая мне за это щедро заплатила?!! Даже таких яростных консерваторов и русофобов, как г-н Синнетт и лорд Бортуик, просто возмутил этот откровенный вздор. Единственным основанием для обвинений стало то, что во время моего приезда в Индию некоторые индийские англоязычные газеты прекратили поносить Россию, чем они до этого момента активно занимались.

В этом есть доля правды. Некоторые из редакторов лучших газет, таких, как «The Indian Mirror», «Amrita Bazaar Patrika», «Hindu» и другие, являются теософами и моими личными друзьями; и они прекрасно понимают, что каждое напечатанное ими слово против России будет мне ножом по сердцу, особенно если оно несправедливо на английский манер. Поэтому они стали воздерживаться от нападок, что дало повод кое-кому выставить меня шпионкой на содержании у русского правительства.

О Господи, какая знакомая гримаса моей судьбы! D'avoir la reputation sans en avoir en la plaisii[701]. И хоть бы утешиться тем, что это чем-то полезно для моей милой России — так ведь не тот случай: одни лишь банальные отрицательные последствия.

В другом письме Е.П.Б. пишет:

Я понимаю, что Общество психических исследований не могло не отделиться от нас. Хотя вначале оно пригрелось в гнездышке Теософского Общества подобно потомству вороватой кукушки, подкидывающей своих птенцов в чужие гнезда.

Это было как раз в то время, если ты помнишь, когда Майерс постоянно писал тебе[702], а также упрашивал меня написать тебе, чтобы упросить тебя стать его русским корреспондентом. Было бы слишком опасно для Майерса, подчеркивающего свою неразрывную связь с европейской наукой, честно и бесстрашно объявить о тех явлениях, которые являются не трюками и не ложью, а результатом действия сил, еще не известных европейским ученым. Он бы настроил против себя крупнейших общественных деятелей Англии, духовенство и корпорации, представляющие большую науку.

Что касается нас, теософов, то мы их не боимся, ибо плывем против течения. Наше Теософское Общество — бельмо на глазу у всяких фанатичных лицемеров и псевдоученых. А что до меня, то я, русская, для них вечный козел отпущения. Им пришлось так или иначе объяснять мое влияние, и вот появился обвинительный акт — целая книга, написанная бывшим нашим коллегой и другом Майерсом. Она начинается следующими словами: «Мы объявляем г-жу Блаватскую величайшей, умнейшей и самой совершенной мошенницей столетия!» И действительно, выглядит все очень похоже!

Подумать только: я приезжаю в Америку совершенно одна, выбираю Олькотта, спиритуалиста, и начинаю предварительно его обрабатывать, а затем безотлагательно свожу его с ума! И вот из пылкого сторонника спиритуализма он превращается в теософа, после чего я (хотя в то время и двух слов по-английски не могла написать без ошибок) сажусь и пишу «Разоблаченную Изиду». Ее выход в свет производит фурор на одном фланге и скрежет зубовный — на другом. Тут я изобретаю Махатм, и немедленно десятки людей начинают в них верить, а многие даже видят; так начинается цикл феноменов на глазах у сотен людей. Проходит всего-навсего год, и Теософское Общество насчитывает уже тысячу членов. Олькотту является Учитель и приказывает ему переселиться в Индию. Мы отправляемся в путь, и на всем протяжении нашего маршрута одно за другим возникают свежеиспеченные филиалы Теософского Общества: в Лондоне, в Египте, на Корфу. Наконец, в Индии теософов уже исчисляют многими тысячами.

Имей в виду: все это — мои трюки. Письма Махатм уже хлынули рекою, они приходят со всех концов света, появляются на всех языках: на санскрите, на современных индийских языках, на древнем телугу[703], который мало известен даже в Индии. Все это, конечно, фабрикую я, и по-прежнему в одиночку. Но вскорости я уже набираю себе сообщников из числа тех, кого успела обмануть и продолжаю водить за нос; я учу их, как писать фальшивые письма тем самым почерком, который сама придумала, и как делать фокусы и мошеннические трюки. Когда я нахожусь в Мадрасе, феномены, наблюдаемые в Бомбее и Аллахабаде, производятся моими сообщниками.

Кто же они, эти сообщники? Это так и не удалось выяснить. Перед Олькоттом, Хюббе-Шляйденом, Гордонами, Синнеттами и прочими высокопоставленными лицами Майерс рассыпается в извинениях, признавая их лишь излишне доверчивыми людьми, несчастными жертвами моего обмана. Так кто же тогда сознательные обманщики, действующие со мною заодно? Это проблема, которую мои судьи и обвинители никак не в состоянии объяснить. Хотя я указывала им на то, что таковые должны существовать: в противном случае моим обвинителям грозит очевидная необходимость объявить меня уникальной, всемогущественной колдуньей. Иначе как бы это все могло осуществиться?

За пять лет я создала огромное Теософское Общество, состоящее из христиан, индуистов и буддистов. Никуда не выезжая, постоянно болея, занимаясь как прикованная своей работой, результаты которой очевидны, я — старая русская «кумушка» — сплела сети и уловила в них тысячи людей, которые, будучи лишены малейших признаков безумия, верят в мои феномены, и то же самое можно сказать про мыслителей и образованных людей, которые были материалистами, а стали визионерами. Как тут можно удержаться и не увидеть во мне «величайшую мошенницу столетия»?

Перечисляя мои грехи, открыто провозглашается: «Вы, наивные англо-саксонские теософы, не думайте, что влияние г-жи Блаватской в Индии затрагивает только вас: оно распространяется гораздо дальше. Когда она вернулась в Мадрас, то около восьмисот студентов, даже не являющихся теософами, выразили ей свою симпатию. Влияние этой женщины безмерно. Для нее нет ничего проще, чем исподволь вселять в сердца индусов ненависть к Англии и медленно, но верно готовить почву для русского вторжения». Так вот чего они боятся! Ну конечно, русская шпионка! Да и не шпионка вовсе, а прямо-таки завоевательница. Можешь гордиться такой сестрой...

Это уже не только мое личное дело, но дело всех теософов. Пусть они за меня поборются. Что же касается меня, то я просто тихо сижу в Вюрцбурге, жду обещанного приезда Нади[704] и никуда носа не высовываю. Пишу новую книгу, которая будет стоить двух таких, как «Разоблаченная Изида».

К этому времени полуразрушенное здоровье Е.П.Блаватской вновь пришло в плачевное состояние. Отчасти это было вызвано окончательным разрывом с Соловьевым, которого она до этого момента считала искренним, бескорыстным другом; другой причиной послужила смерть ее любимой кузины. По этому поводу сестра Е.П.Б. высказывается следующим образом:

«В.С.Соловьев не преуспел в своем искреннем желании «стереть в порошок» г-жу Блаватскую, однако, нанеся ей свежую рану прямо в истерзанное сердце, он определенно сократил ей жизнь».

В результате этих ударов Е.П.Б. целый день пролежала без сознания. Сама она пишет об этом:

Я перепугала их всех, этих бедняг. Говорят, я тут полчаса валялась без признаков жизни. Они вернули меня к жизни с помощью дигиталиса. Я лишилась чувств в гостиной, а очнулась уже раздетой в собственной постели; в ногах кровати вижу доктора, и надо мною льет слезы г-жа Хоффман. Добросердечный Хюббе-Шляйден, президент немецкого Теософского Общества, сам привез ко мне врача из города, а мои добрые дамы, жены художников Тедеско и Шмихена и г-жа Хоффман, просидели со мною всю ночь.

 

X

Европа (1886-1887)

Следующее письмо относится, собственно говоря, к более ранней части цикла. Оно был отправлено из Бомбея осенью 1882 года:

Кровь моя превратилась в воду, она сочится и образует мешки. За это мне следует благодарить, primo, бомбейскую жару и сырость, и secundo[705], мою вечную раздражительность, беспокойства и тревоги. Я стала такой нервной, что даже от легкого шлепанья по полу босых ног Бабулы у меня вздрагивает сердце. Я вырвала из Дадли[706] признание, что могу в любой момент умереть от любого испуга, в противном же случае проживу еще годик-другой. Будто это возможно при моем образе жизни. Я в день пугаюсь не один раз, а все двадцать.

Я полностью положилась на Учителей. М. хочет, чтобы я уехала в конце сентября. Он прислал за мною одного из своих чела из Нильгири, чтобы тот взял меня с собою. Куда — пока точно не знаю, но думаю, куда-нибудь в Гималаи.

После этого от Е.П.Б. долгое время не было писем, и наконец, сестра получила от нее несколько строк из Дарджилинга. В письме Е.П.Б. сообщала о том, что была на грани смерти и что ее бы уже не было в живых, если бы не чудесное вмешательство Учителя, который вызвал ее в горы и вернул к жизни посредством нескольких пассов, когда она уже фактически была трупом.

Госпожа Желиховская в последующие дни неоднократно пыталась расспрашивать Е.П.Б. о подробностях этого таинственного эпизода ее жизни. «Как она, тяжело больная, в бессознательном состоянии оказалась в каких-то недостижимых и совершенно непроходимых горах в Гималаях? Кто ее туда доставил? Где она пребывала в период выздоровления? Как, наконец, она вновь вернулась в лоно цивилизации?» Сестра все время отделывалась ответами, что, во-первых, она ничего не помнит, а во-вторых, ей не велено что-либо рассказывать. Госпожа Желиховская пишет, однако, что она убеждена в том, что если не в этот период, то несколько раньше Е.П.Б, посетила Лхасу и что она и прежде бывала в главном религиозном центре Тибета, где в окружении нескольких сотен лам живет таши-лама — духовный глава буддистов, которого они почитают воплощением Будды. Кроме того, г-жа Желиховская уверена, что в то или иное время ее сестра побывала в горах Куньлунь[707].

Е.П.Б. всегда говорила ей, что Махатмы, которых она знает лично, весьма непохожи друг на друга как по своему характеру, так и по образу жизни; что Махатма К. X. гораздо доступнее и живет с сестрою и племянником в Куньлуне; что Махатма М., ее личный учитель, не имеет постоянного дома, более серьезен и суров, всегда в движении и находится обычно там, где он может в первую очередь быть нужным в данный момент. К. X. нередко разговаривает и смеется, как обыкновенный человек, а М. — никогда, он предельно лаконичен. Из них он старше по возрасту.

Когда Е.П.Б. вернулась, она была почти совсем здоровой и окрепшей и, к огромному удивлению врачей, возобновила свою работу. Семнадцатого декабря Е.П.Б., Олькотт и другие переехали в Адьяр. Елена Петровна писала г-же Фадеевой:

Это просто очаровательно. Какой здесь воздух, какие ночи! И какая тишина! Никаких городских шумов и уличных возгласов. Я спокойно сижу и пишу, время от времени поглядывая на океан, который весь искрится и переливается, право же, словное живое существо. Часто не могу отделаться от впечатления, что море дышит или что оно сердится, ревет и мечется в гневе. Но когда оно спокойно и ласково, то нет на свете ничего восхитительнее его красоты, особенно лунной ночью. Луна здесь на темно-синем небе кажется раза в два больше и раз в десять ярче, чем ваш европейский перламутровый шар. Прощайте.

Сестра и племянница Е.П.Б. навестили ее в Остенде в 1886 году. Вот что она писала им вскоре после их отъезда:

Возьмусь за работу, благо я теперь совсем одна, и из Вечного Жида-скитальца превращусь в «рака-отшельника», в оцепеневшее морское чудище, выброшенное волною на берег. Буду писать и писать, — единственное мое утешение! Увы, блаженны те, кто способен ходить. Что это за жизнь такая: все время больна, да еще к тому же без ног...

После своей тяжелой болезни в Остенде весной 1887 года Елена Петровна пишет сестре:

Милая моя, не пугайся: я в очередной раз надула безносую. Кое-кто помог мне выкарабкаться. Со мною такие чудеса творятся! Ты пишешь: «Как ты можешь быть такой беспечной!» Будто я могла простудиться из-за беспечности. Я никогда не встаю с кресла, никогда не выхожу из комнаты, сижу над своей «Тайной Доктриной» как прикованная. Я всех привлекла к работе над нею: графиню, доктора Кейтли, кузена которого ты видела в Париже. Он приехал в качестве делегата из Лондона, чтобы меня туда пригласить, а я возьми да нагрузи его работой!

Ты же, наверное, не знаешь, как это все было. Дней за десять до моей болезни лондонское Теософское Общество стало усиленно зазывать меня к себе: очень я им нужна, говорят, без меня никак не справляются. Хотят изучать оккультизм и потому горят желанием лишить Остенде моего благотворного присутствия. Перед этим получала ворохи писем с мольбами, но хранила молчание. Отстаньте, думаю про себя, не мешайте, дайте спокойно написать книгу. Как бы не так: присылают ко мне депутацию. Доктор Кейтли мне сообщает: «Мы сняли для вас прекрасный дом с садом, мы все для вас приготовили и перевезем вас прямо в кресле. Не упорствуйте!» И вот я уже стала склоняться к тому, чтобы передумать. Графиня принялась укладывать вещи; первым делом она вознамерилась собрать в дорогу меня, а затем поехать в Швецию и продать там свою собственность, чтобы жить вместе со мною, как вдруг я слегла! Такова уж, видно, моя звезда.

И вот тебе еще одно чудо. 27 марта мы должны были выезжать, а семнадцатого я после обеда уснула в кресле без всякой причины. Ты же знаешь, такого со мною никогда не случается. Я погрузилась в глубокий сон и вдруг во сне заговорила, обращаясь к графине (как она мне впоследствии рассказывала, ибо сама я ничего не помню): «Учитель говорит, что вы не должны уезжать, потому что я заболею и буду при смерти». Графиня воскликнула: «Что вы такое говорите?» Я проснулась и тоже давай кричать в изумлении: «О чем вы тут вопите? Что стряслось!» Tableau![708]

Через два дня, когда мы об этом уже почти забыли, я вдруг получаю письмо от одного члена [Теософского] Общества в Лондоне, которого я раньше никогда в жизни не видела, — от доктора Эштона Эллиса, врача Вестминстерской амбулатории; он мистик, поклонник Вагнера, большой любитель музыки, совсем еще молодой человек. В своем письме он тоже настаивает на моем приезде по той простой причине, что я, понимаешь ли, явилась ему в видении и он узнал меня, ибо видел на портретах. Он пишет, что сидит он за письменным столом, и тут за другим концом стола появляюсь я и пристально на него гляжу. Нас с Констанцией[709] позабавило его восторженное заявление: «Моя жизнь странным образом связана с вашей, с вами лично и с Теософским Обществом. Знаю, что вскоре мне предстоит с вами увидеться». Нас эти слова развеселили, но вскоре мы позабыли о них.

Затем я простудила горло — совершенно не понимаю, каким это образом, и мне становилось все хуже и хуже. На пятый день — после того, как я вынуждена была слечь, а врачи в Остенде заявили, что надежды никакой, поскольку стали отказывать почки и началось заражение крови, а я все время дремала и обречена была, не выходя из дремоты, погрузиться в вечный сон, — на пятый день графиня припомнила, что ведь этот Эштон Эллис — известный врач. Она дала ему телеграмму с просьбой прислать хорошего специалиста. И вот этот совершенно чужой нам человек телеграфирует в ответ: «Еду сам, прибуду ночью».

Помню смутно, сквозь сон, как ночью кто-то входит в комнату, берет мою руку, целует ее, дает что-то проглотить; затем садится на край кровати и начинает массировать мне спину. Ты только представь себе, этот человек три ночи и три дня не спал, растирая и массируя меня каждый час...

Далее г-жа Блаватская рассказывает в письме, что услышала, как кто-то говорит, что ее тело не позволят кремировать, если она умрет, не написав завещания.

И вот тут-то я пришла в сознание, в ужасе от того, что меня зароют в землю, что я буду лежать вместе с католиками здесь, а не в Адьяре... Я позвала окружающих и заявила: «Скорей, скорей, адвоката!» — и, поверишь ли, встала! Артур Гебхард, который только что вернулся из Америки и явился сюда со своей матерью, прослышав о моей болезни, помчался и привез адвоката и американского консула, а я (совершенно не понимаю, откуда только силы взялись) — я продиктовала и подписала завещание...

Покончив с этим, я почувствовала, что больше не выдержу. Пошла обратно к своей кровати со словами: «Ну все, прощайте, теперь я умру». Но Эштон Эллис превзошел самого себя: целую ночь он массировал меня и все время поил какою-то дрянью. Я, однако, ни на что уже не надеялась, ибо видела, как тело мое становится серым и покрывается темными желтовато-синими пятнами, и, теряя сознание, я уже мысленно со всеми вами прощалась...

Тем не менее, лечение возымело свое действие. Елена Петровна проспала целые сутки и вновь пробудилась к жизни.

По поводу той же самой болезни она пишет г-же Фадеевой:

Воскресенье, католическая пасха. Мой старый товарищ и друг, написала вам о своей болезни дней десять назад, когда еще не вставала с постели. Так почему же вы жалуетесь, что я «снова дурака валяю»? Однако я действительно чуть было не сваляла дурака навеки: снова я была на волосок от смерти и снова воскресла из мертвых.

Когда и как я умудрилась простудиться, не выходя из комнаты, это выше моего понимания. Началось все с бронхита, а кончилось тяжелым осложнением на почки. Врачи в Остенде мучили меня без всякой пользы, вытягивая из меня деньги и едва меня не угробив, но меня спас один из наших теософов, д-р Эштон Эллис, который в награду за это лишился высокооплачиваемой должности, ибо покинул без разрешения Вестминстерскую амбулаторию и девять дней не отходил от моей постели (массируя мне спину)... Когда все местные доктора поставили на мне крест, графиня вспомнила об Эштоне Эллисе, который прослыл хорошим врачом, и попросила у него дать совет или прислать толкового специалиста, а он ответил в телеграмме, что выезжает сам и прибудет вечером.

Он все бросил и примчался сюда. И представьте себе, он меня никогда раньше не видел и знал только по моим книгам и статьям. Меня совесть замучила — просто не знаю, куда деваться: он так много из-за меня потерял. Хорошо еще, что он холостяк... Он спас меня при помощи массажа, растирал меня день и ночь, глаз не смыкая все это время. На днях он съездил в Лондон и вчера вернулся, сообщив мне, что не оставит меня, пока я полностью не поправлюсь, и намерен сам отвезти меня в Лондон, как только на улице потеплеет.

Госпожа Гебхард все еще со мною; вместо того чтобы праздновать пасху в кругу семьи, она ухаживает за мною, как за ребенком, следит, чтобы я принимала лекарства, а графиня тем временем отправилась в Швецию, чтобы продать там свое поместье. В будущем она собирается жить со мною неразлучно, дабы присматривать за мною и ухаживать.

А что вы скажете о той преданности, которую проявил по отношению ко мне Эштон Эллис! Где еще найдешь такого человека, который отказывается от своей работы, от хорошего места — и все лишь ради того, чтобы освободиться и приехать спасать от смерти какую-то старушку, совершенно чужую и незнакомую?.. И все это — за свой счет: у меня он ни гроша брать не желает, да еще потчует меня каким-то старым добрым «бордо», которое где-то раздобыл. И ведь все это исходит от иностранца, более того, от англичанина. Говорят, «англичане холодны, англичане бездушны». Видать, не все...

Вы интересуетесь, не прислать ли мне чего, не нуждаюсь ли я в чем? Я ни в чем не нуждаюсь, милая моя, кроме вас. Пришлите мне саму себя. Мы не виделись полтора года, и когда-то еще увидимся? Может, вообще никогда. Я собираюсь в Лондон, а осенью, если не помру к тому времени, хочу поехать в Адьяр. Меня туда все время зовут...

Вы получили наш новый парижский журнал, «Le Lotus»»? Он издается, как вы увидите на титульном листе, «sous I'inspiration de H.P.Blavatsky»[710]. (!?) Помилуйте, какое еще «вдохновляющее влияние», когда у меня времени нет хоть словечко для них написать?.. Я оформила три подписки: одну для вас, одну для Веры и одну для Каткова.

Просто обожаю Каткова за его патриотизм. Я даже не рассержусь, если он снова не пришлет мне денег, прости его душу, Господи. Я глубоко уважаю Каткова, ибо он патриот и отважный человек, всегда любой ценою отстаивающий правду. Такие статьи, как у него, делают честь России. Уверена, что если бы дядюшка был бы еще жив, он нашел бы в его статьях отражение собственных мыслей...

Ох, вот только бы регентов в Болгарии повесили да Германию разгромили — тогда бы можно было и помереть спокойно.

 

XI

Англия (1887)

В письмах и разговорах Е.П.Б. часто упоминала о своем долге благодарности по отношению к графине Вахтмейстер, г-же Гебхард и особенно доктору Эштону Эллису за их преданность и самоотверженность во время ее болезни. В одном из писем, которые она посылала г-же Желиховской из Остенде, Елена Петровна пишет следующее:

Прямо не знаю, что и подумать! Ну кто я для них? С чего бы графине проявлять по отношению ко мне такую преданность, что она ради меня готова жизнь отдать? Кто я для Эллиса, который меня прежде никогда не видел; кто я такая, чтобы, пренебрегая риском, без разрешения, оставить свою больницу на целую неделю ради меня, а теперь вот лишиться своего места, своего прекрасного жалованья и квартиры при Вестминстерской амбулатории. Он съездил домой и, вернувшись сюда, смеялся: плевать, говорит... Теперь, говорит, у него осталась лишь частная практика и будет больше времени на теософию...

Да что все это значит? Что они во мне нашли? Что же это, у меня на роду написано влиять на чужие судьбы? Серьезно тебе говорю, мне страшно! Я перестаю понимать что к чему и совершенно теряюсь. Знаю только то, что я разбудила некую неизвестную силу, которая связывает судьбы других людей с моею судьбою, с моею жизнью... Знаю также, и это служит для меня большим утешением, что многие из этих преданных мне людей смотрят на меня как на свою спасительницу. Многие из них были бездушными эготистами, неверующими материалистами, любителями житейских благ, бездумными сенсуалистами[711], а стали серьезными людьми, неутомимыми тружениками, жертвующими ради работы всем: положением, временем, деньгами — и думающими лишь об одном — о своем духовном и интеллектуальном совершенствовании. Они в некотором роде принесли себя в жертву идее самопожертвования и живут исключительно ради блага ближних, видя во мне свое спасение, свой свет.

А что я такое? Я то, чем и была всегда. По крайней мере в том, что касается их. Я готова пожертвовать последней каплей крови ради теософии, но что до теософов, то едва ли испытываю любовь к кому-либо из них лично. Я не способна любить кого-нибудь лично, кроме вас, моих родных... Какое же я слепое орудие, должна признаться, в руках того, кого я называю своим Учителем!.. Я не знаю, не знаю, не знаю...

Для меня, как и для любого из нас, феноменальное рождение нашего Теософского Общества (по моей инициативе), его ежедневный и ежечасный рост, его несокрушимость под ударами врагов со всех сторон — нерешенная загадка. У меня нет этому логического объяснения, но я вижу, я знаю, что Теософскому Обществу предопределено свыше обрести всемирное значение. Оно станет одним из событий мирового масштаба! Теософское Общество обладает нравственной и духовной энергией, мощь которой, подобно девятому валу, захлестнет, поглотит и сметет все, что оставили на берегу менее крупные волны человеческой мысли, все чужеродные осадки, все осколки и фрагменты религиозных и философских систем. Я — всего лишь слепой двигатель этой силы, но великая мощь заключена в ней самой.

Поселившись наконец в Лондоне, г-жа Блаватская пишет сестре:

Вот меня и пересадили в землю туманного Альбиона. В буквальном смысле пересадили, ибо прибыла я сюда не по собственной воле. Меня перевезли, перетащили сюда мои почитатели, чуть ли не в кровати, чуть ли не на руках. Они сделали из меня свое постоянное хобби. По их убеждению, они не смогут отыскать без меня дороги в Царство Небесное. Они направили ко мне депутацию с петицией от семидесяти двух теософов, твердо вознамерившихся лишить бедный Остенде моего «облагораживающего» присутствия и «благотворных магнетических флюидов» — excusez du peu![712] Я ворчу на них, я их прогоняю, я пытаюсь запираться на запоры от всех этих мистиков-вампиров, которые высасывают из меня все нравственные силы, — куда там! Все равно они слетаются на меня, словно мухи на мед. «Мы проникаемся, — говорят, — духом святости и нравственного совершенства в вашей атмосфере. Вы одна можете просветить нас и вдохнуть жизнь в бездеятельное, пребывающее в спячке лондонское Теософское Общество».

Ну что ж, теперь они получили то, чего хотели; я подбросила топлива в горн, надеюсь, они об этом не пожалеют. Я сижу у себя за столом и пишу, тогда как эти люди радостно скачут и пляшут под мою дудку. Вчера мы провели собрание, на котором было образовано новое отделение Теософского Общества, и, подумать только, его единодушно назвали «Ложей Блаватской Теософского Общества»!.. Это я называю прямым ударом в челюсть Обществу психических исследований: пусть знают, из чего мы состоим!..

Мы вот-вот учредим наш собственный журнал, «Lucifer». Не поддавайся панике: это не тот дьявол, до которого католики низвели и исказили имя Утренней Звезды, Денницы, священного для всего древнего мира «светоносца» — Phosphoros[713], как католики нередко называли Богоматерь и Христа. И разве не говорится в «Откровении» Св. Иоанна Богослова: «Я, Иисус... звезда светлая и утренняя»?[714] Я хочу, чтобы люди усвоили хотя бы это. Возможно, мятежного ангела и называли Люцифером до его падения, но после падения его нельзя так называть...

Просто ужас, до чего много у меня здесь работы. Из Парижа пишут, что в Обществе нашем и там произошел раскол. Они отказываются признавать отделение под председательством леди Кейтнесс, герцогини де Помар, и просят меня о представительстве, прямо как здешние деятели, которые хотят, чтобы я заняла место Синнетта... Они, по сути, настаивают на том, чтобы я для них на части разорвалась! От меня требуется изображать нечто вроде «вездесущего» генерала Бута с его Армией спасения[715]! Покорнейше благодарю!

А этот новый журнал «Le Lotus» — и они туда же. Я категорически отказалась от поста редактора; а теперь взгляни на титульный лист (прилагаю экземпляр журнала в качестве образца): «Под вдохновляющим влиянием г-жи Е.П.Блаватской». Как тебе это понравится? А, скажите на милость, как это я должна их вдохновлять? Мне что, посылать магнетические флюиды редактору Габорьо и его сотрудникам? Видать, твоя сестра и в Европе становится модным явлением. Полюбуйся: Гартман посвящает книгу «моему гению». Но откуда мне взять время на все это: на журналы, на уроки оккультизма, на «Тайную Доктрину» (а ведь не закончена и первая ее часть), — ума не приложу!

В этот богатый событиями период г-жа Блаватская была в прекрасном настроении и полна радужных надежд на будущее Теософского Общества, как показывает следующее ее письмо сестре:

Целая армия католических священников и фанатиков из высшего духовенства ополчилась здесь против твоей сестры. Они уже провели три собрания. На первом собрании они пытались доказать, что я ни много ни мало — сам дьявол в юбке. Но мои теософы запротестовали, попросили слова и в два счета неопровержимо доказали, что эти самые католики — лицемеры, плохие христиане и вообще поклоняются Ваалу и маммоне[716].

На втором собрании святые отцы завели старую песню: она, дескать, шпионка, агент русского правительства и прямая угроза британским интересам... Тут поднялись Лейн-Фокс, Синнетт и сэр У.Гроув и доказали публике, что эти враги теософии, которых страшит мой русский патриотизм, являются ближайшими родственниками валаамовой ослицы[717], хотя та все-таки лицезрела ангела и к тому же могла разговаривать, а этим священнослужителям в их фанатизме повсюду мерещатся голубые чертики, да и с речью у них совсем плохо.

На третьем собрании серьезно обсуждался вопрос: можно ли считать меня Антихристом? Тут встал юный лорд П. и зачитал мой ответ, в котором я лаконично, но недвусмысленно довела до сведения общества, что если дважды два — четыре, то все эти люди — круглые невежды и клеветники... Эффект превзошел все ожидания, в чем ты сможешь убедиться из докладов, поэтому мои друзья просто ликовали... Теперь они собираются еще громче восклицать: «Lucifer» сокрушит наших недругов! Даже мои личные враги не скупятся на похвалы...

И все же мне тоскливо, ох как тоскливо! О, если бы я только могла тебя повидать!

 

XII

Англия (1887-1889)

Результаты деятельности Е.П.Б. продолжали сказываться, распространяясь все шире, и это переполняло радостью ее сердце; со свойственной ей энергичностью Елена Петровна возлагала большие надежды на Теософское Общество, на учение, которое она защищала, и на людей, которые ему следовали. И все же, несмотря на то что ее окружало множество преданных ей людей, в глубине души она ощущала холод и одиночество. Она то и дело восклицала: «О, хоть бы чего-нибудь русского, чего-нибудь родного, кого-нибудь или чего-нибудь любимого с детства!»

Чтобы как-то порадовать сестру, г-жа Желиховская предложила ей следующее: она готова испросить разрешения преподобного Е.Смирнова, священника церкви при русском посольстве в Лондоне, на его встречу с Еленой Петровной. Е.П.Б. действительно очень обрадовалась этому предложению:

А он не откажется? А вдруг он тоже примет меня за антихриста? Какая же я непоследовательная старая дура: ведь между католическим и протестантским духовенством и нашими русскими священниками — пропасть. Неудивительно, что меня, язычницу, ненавидящую и протестантство, и католицизм, всем сердцем влечет к русской церкви. Я — отступница, неверующая космополитка. Все так считают, и сама я думаю о себе так же, и все-таки я отдала бы все до последней капли крови за торжество русской церкви и всего русского.

Зимой 1887 года «Новое Время» — одна из ведущих газет Санкт-Петербурга — проинформировала российских читателей о том, что Елена Петровна Блаватская, их соотечественница, обосновалась в Лондоне с целью ниспровержения христианства и распространения буддизма, ради чего уже возвела пагоду с идолом Будды внутри нее и т.д. и т.п. По этому случаю Е.П.Б. немедленно направила в редакцию газеты ответное письмо, весьма добродушное и окрашенное мягким юмором, но, к сожалению, его так и не опубликовали. Госпоже Желиховской Е.П.Б. написала:

Почему «Новое Время» рассказывает такие басни? С чего это они взяли, что мы намерены проповедовать буддизм? Мы никогда ни о чем подобном не помышляли. Если бы они в России читали мой «Lucifer», наш главный в данный момент печатный орган в Европе, они бы узнали, что мы проповедуем чистейшую теософию, избегая при этом крайностей, свойственных графу Толстому и стараясь воссоздать теософию, проникнутую самым что ни на есть христианским духом и жизнеутверждающей человечностью.

В третьем, ноябрьском, номере, будет напечатана моя статья «Эзотерический характер евангелий»[718], в которой я отстаиваю учение Христа, прославляя, как обычно, его истинное учение, а не искаженное папизмом и протестантизмом. Я (то есть мы, теософы), конечно же, буду разоблачать любое подобное фарисейство, любые суеверия такого рода. Я не пощажу ни католицизма, облачившего учение Христа в ненужную мишуру и пустую обрядность, ни протестантизма, который в пылу борьбы против папского своеволия и тщеславия католического духовенства ободрал древо истины, сорвав с него не только пустоцветы, привитые папством, но и лишив его всех здоровых цветов и плодов. Мы намерены, не скрою, задать жару фанатизму, фарисейству, ожесточенному материализму, но эти газетчики выбрали не то слово, окрестив наши устремления «буддизмом».

Впрочем, хоть горшком назови, только в печь не сажай. Люди меня называют «язычницей», да и сама я, должна признать, зову себя так же. Я просто не в силах выслушивать рассказы о том, как несчастных индусов или буддистов обращают в англиканское фарисейство или в христианство папского толка; от этого меня просто дрожь пробирает. Но когда я слышу о распространении русского православия в Японии, сердце мое ликует. Объясни это, если сумеешь. Меня тошнит от одного вида иностранного клерикала, но привычный облик русского попа я выношу без всяких усилий...

Я наврала тебе тогда, в Париже, когда заявила, что не желаю идти в нашу церковь; мне было стыдно признаться, что я побывала там перед твоим приездом и стояла там, разинув рот, словно перед своей родной матушкой, которую не видела долгие годы и которая меня уже просто не узнает!.. Я не верю ни в какие догмы, мне противен любой ритуал, но к нашей православной церковной службе я испытываю совсем иные чувства. Возможно, мозгам моим не хватает седьмого винтика... Наверное, это у меня в крови... Я не устану утверждать: к учению Христа в тысячу раз ближе буддизм — совершенно гармонирующее с ним чисто нравственное учение, нежели современные католичество и протестантизм. Но сравнивать буддизм с верой русской церкви я не возьмусь. Ничего не могу с собою поделать. Такова уж моя глупая, противоречивая натура.

В мае 1888 года г-жа Желиховская лишилась сына. Е.П.Блаватская переживала горе сестры со всею присущей ей остротою и страстностью, о чем свидетельствуют следующие фрагменты ее писем:

…в загородной местности, всем вам незнакомой, ты, быть может, испытаешь некоторое облегчение. Приезжай, милая. Приезжайте все вместе, дорогие мои... У тебя будет отдельная комната, а еще у нас есть свой сад, дивный тенистый садик, и в нем распевают птицы, совсем как в деревне. Тебе будет уютно, и бедных девочек это хоть чуть-чуть, насколько это возможно, отвлечет... Вот и Смирнов тебе пишет то же самое, советует приехать. Он вас всех так любит... Он только что был у меня в гостях. Он — единственный человек, с которым я могу говорить о тебе как с близким другом. Ради Бога, настройся! Приезжай!.. Постарайся не передумать. Надежда увидеться с тобою вдохнула в меня новую жизнь. Это моя первая радость, мой первый лучик света в этой тьме горя и страданий, моих одиноких страданий, моих несказанных страданий по тебе!.. Приезжай, милая...

Е.П.Б. определенно обладала великой верой в бессмертную природу человека, которая была равносильна знанию, и, несомненно, она сумела бы воспользоваться своим нравственным влиянием, чтобы утешить сестру. Но еще лучше это удавалось ее доброму сердцу, и она пыталась утешить своих близких простыми словами о незнакомых им окрестностях, о своем садике и поющих в нем птицах — словами, простыми, как и первые приступы боли скорбящего сердца сестры.

Поздней осенью 1888 года между письмами Елены Петровны сестре возникла значительная пауза, в связи с чем г-жа Желиховская проявила нетерпение и написала письмо, укоризненно спрашивая сестру, чем это она так занята, что не в состоянии выкроить свободную минутку для письма. Е.П.Блаватская ответила:

Друг мой, сестра моя! Твой безрассудный вопрос «чем это я так занята?» обрушился на нас подобно бомбе, начиненной наивным неведением относительно активной жизнедеятельности теософа. Прочитав его, я стала переводить вашего Козьму Пруткова на язык Шекспира, и, как только я его перевела, Берт. Арч. Райт, Мид и весь остальной мой домашний персонал тут же свалился без чувств, сраженный наповал твоим столь бесчестящим нас вопросом «чем это я так занята?»

Это я-то? Да вот что я тебе скажу: если и была когда-либо на свете столь обремененная работой жертва, так это твоя сестра. Возьми же на себя тяжкий труд пересчитать все мои занятия, о, ты, бессердечная Зоила[719]. Каждый месяц я пишу от сорока до пятидесяти страниц «эзотерических инструкций»[720] по тайным наукам, не подлежащих публикации. Пять-шесть добровольцев-мучеников из числа моих эзотериков должны рисовать, чертить, писать и литографировать по ночам до 320 экземпляров этих инструкций, которые мне необходимо просмотреть, исправить, сравнить и откорректировать, чтобы не закрались ошибки и мою оккультную информацию нельзя было посрамить.

Ты только представь себе все это! У меня берут уроки седовласые ученые каббалисты и посвященные масоны... Далее, на мне целиком лежит издание журнала «Lucifer», от передовицы и некоторых других мало-мальски живых статей для каждого номера до вычитки гранок. Далее, моя дорогая графиня д'Адемар присылает мне «La-Revue Theosophique», и я не могу отказать ей в помощи. Далее, я должна чем-то питаться, как и любой другой человек, а это значит, что мне нужно писать еще статьи, дабы заработать себе на хлеб насущный. Далее, официальные приемы, еженедельные собрания, сопровождающиеся учеными дискуссиями, когда за спиною у меня сидит стенографист, а иногда еще и два-три репортера по углам, — все это, как ты легко можешь догадаться, занимает некоторое время.

Я должна специально готовиться к каждому четвергу, изучая материалы, ибо люди, которые сюда приходят, — это не какие-то там невежды с улицы, а такие персоны, как электротехник К., доктор Уильям Б. и натуралист К.Б. Я должна быть готовой отстаивать учение оккультизма в борьбе с адептами прикладных наук, и поэтому доклады, зафиксированные стенографистом, печатаются, причем без корректуры, в нашем новом ежемесячном издании под названием «Протоколы Ложи Блаватской». Уже одно это — услуги стенографиста и типографские работы — влетает нашим теософам в 40 фунтов каждый месяц...

Со времени твоего отъезда они тут все с ума посходили: так сорят деньгами, что у меня волосы дыбом встают... Видишь ли, они разослали тут циркулярное письмо теософам всего света: «Е.П.Б., — заявляют они, — стара и больна, Е.П.Б. недолго еще пробудет с нами. А если Е.П.Б. умрет, тогда ведь мы ни с чем останемся. Некому будет учить нас хорошим манерам и тайной мудрости. Так давайте организуем сбор подписных взносов в фонд расходов...» и т.д. и т.п. И вот они организовали сбор подписных взносов, а теперь тратят деньги. А «Е.П.Б.» все трудится, протирая локти до дыр, трудится за всех и всех их учит. Излишне говорить, что за такого рода обучение я не могу принять ни гроша. «Денежки ваши пропадут вместе с вами, если вы рассчитывали купить за деньги милость Божью», — повторяю я каждому, кто воображает, будто сможет Божественную мудрость многих столетий приобрести за фунты и шиллинги.

Следующие два письма показывают, насколько широко была окрыта Е.П.Блаватская для новых впечатлений даже на склоне лет. Первое письмо прислано из Фонтенбло, второе — с острова Джерси, куда ее увезла г-жа Кэндлер летом 1889 года, менее чем за два года до смерти Е.П.Б. Оба письма адресованы г-же Фадеевой.

Восхитительный воздух, насквозь пропитанный смолистым ароматом сосновой рощи и прогретый солнцем, упоительный воздух, на котором я провожу дни напролет, въезжая в прелестный парк, оживил меня, вернув мне давно утраченные силы. Представьте себе, вчера из Лондона приехали проведать меня несколько теософов, и вот мы все вместе отправились смотреть замок. Из пятидесяти восьми парадных залов этого дворца сорок пять я обошла своими ногами — собственными ногами, а не взятыми напрокат у друзей!!!

Вот уже лет пять я столько не гуляла! Я поднималась по парадным ступеням, с которых Наполеон I прощался со своими гвардейцами; я обследовала покои несчастной Марии-Антуанетты, ее спальню и подушки, на которых покоилась ее обреченная голова; я любовалась танцевальным залом, gallerie de Francois[721], и покоями «юных дам» Габриэллы д'Эстре и Дианы де Пуатье, и покоями самой госпожи де Мантенон, и бархатной колыбелью le petit roi de Rome[722], сплошь изъеденной молью, и еще много чем. Гобелены, севрский фарфор и кое-какие картины — все это совершеннейшее чудо!.. Но больше всего мне пришлись по душе вышитые шелком картины par demoiselles de St. Cyr[723], подаренные г-же де Мантенон.

Я ужасно горжусь тем, что сама обошла весь дворец. Подумать только, с того времени, как вы гостили в Вюрцбурге, я почти лишилась ног, а сейчас, как видите, совершенно спокойно разгуливаю... Но какие деревья в этом doyen de foret[724]. Никогда не забуду этот чудный лес. Дубы-великаны и сосны, и все носят исторические имена. Тут можно увидеть дубы Мольера, Ришелье, Монтескье, Мазарини, Беранже. А еще дуб Генриха III и два семисотлетних дерева des deux freres Faramonds[725]. Я просто жила в этом лесу целыми днями. Меня привозили сюда в кресле на колесах или в ландо[726]. Здесь так восхитительно, что у меня даже не возникало ни малейшего желания посмотреть выставку... Затем с острова Джерси:

Ну вот, мой старый друг, я и выкроила минутку в перерыве между трудами, которые навалились на меня после вялости и праздности Фонтенбло, и пишу вам прямо в постели, хотя и чувствую себя просто прекрасно. Доктор прописал мне постельный режим для профилактики, ибо в последнее время колени у меня стали немного побаливать. Меня привезла сюда г-жа Ида Кэндлер, моя американская подруга, дабы я могла хоть немного подышать морским воздухом. Дом стоит почти вплотную к морю, прямо от крыльца начинается песок пляжа... С трех сторон дом утопает в деревьях и цветах. Камелии и розы, прямо как в Италии!..

Красивый остров, и такой забавный. У них тут свое правительство; власть Англии признают лишь номинально, в основном ради пущей помпезности. Чеканят свою монету и по-своему соблюдают древние норманнские[727] законы. Например, когда кто-либо занят поимкой вора или просто собирается справедливо заехать кому-либо по уху, то он обязан, прежде чем осуществить свое намерение, воскликнуть: «Haro! Oh, Rollo, mon prince et mon seigneur».[728] В противном случае он рискует сам схлопотать по физиономии. Этот самый «Ролло» — один из первых норманнских князей, великан и герой, отвоевавший остров у друидов[729]. Островитяне изъясняются на занятной разновидности французского языка, но жутко обижаются, если назвать их французами или англичанами. «Я — джерсиец, и больше никто!» — заявляют они...

 

XIII

Англия (1890)

В феврале 1890 года Елена Петровна пишет г-же Желиховской:

Как видишь, я в Брайтоне, на морском побережье, куда меня направили врачи вдыхать океанические испарения Гольфстрима, дабы излечиться от полного нервного истощения. Меня беспокоит не боль, а учащенное сердцебиение да звон в ушах — я почти оглохла; и еще слабость, такая слабость, что я едва способна руку поднять. Мне запрещено читать, писать и даже думать; я обязана лишь дни напролет проводить на свежем воздухе — «ждать у моря погоды». Мой доктор и сам перепугался, и перепугал весь персонал.

Это жутко дорогое место, а мои денежки — плакали! Поэтому мои эзотерики «пустили шапку по кругу», живо наскребли нужную сумму и убедили меня поехать сюда. И теперь со всех концов света мне поступают денежные субсидии на лечение, некоторые переводы даже не подписаны — просто на мое имя. Америка проявляет такую щедрость, что, честное слово, мне даже стыдно. Допускаю, что я им «нужна», как они и сами мне повторяют раз по двадцать на дню, но все-таки, зачем же так тратиться? Они держат меня в такой роскоши, словно я какой-нибудь идол, и не принимают моих протестов.

Время от времени из Лондона наезжают по два-три теософа и дежурят посменно возле меня, следя за каждым моим движением, аки церберы. Вот и сейчас один из них просунул голову в окошко и слезно просит перестать писать. Но должна же я сообщить тебе, что я пока еще жива. Ты же бывала в Брайтоне, правда? У нас тут очаровательная весенняя погода, солнце просто итальянское, воздух густой, насыщенный, море блестит, словно зеркало, и меня целыми днями катают туда-сюда по эспланаде[730] в инвалидной коляске. Это прелестно.

Думаю, я уже достаточно окрепла. Мозгами шевелю гораздо меньше, но раньше я вообще просто боялась за свою голову. Мой врач сказал... истощение мозга и нервная прострация. «Вы перетрудились, — говорит, — вы обязаны дать себе отдохнуть». Вот это да! И это при том, что у меня на руках столько работы! «Вы уже написали все, что можно, — говорит, — пора и честь знать».

Ему легко говорить, а между тем я все равно должна привести в порядок третий том «Тайной Доктрины», а четвертый вообще едва начат. Хотя и вправду, при моей нынешней слабости у меня все еще трясется голова и в сон клонит. Но все равно не бойся. Опасность миновала. Черпай утешение в газетных вырезках, приложенных к письму. Видишь, как славят народы твою сестру! Мой «Ключ к теософии»[731] завоюет множество новых прозелитов[732], а «Голос Безмолвия»[733], при том, что это крошечная книжка, становится Библией теософов.

Это великие афоризмы. Я могу так говорить, ибо ты знаешь, что это не я их сочинила! Я лишь перевела их с телугу, старейшего южноиндийского наречия. Там три трактата, посвященных нравственности: этические принципы монгольских и дравидских мистиков. Некоторые из афоризмов просто удивительно глубоки и прекрасны. Здесь они произвели настоящий фурор; думаю, и в России они привлекли бы внимание публики. Не хочешь ли, заняться их переводом? Это было бы прекрасное занятие.

Морской воздух благотворно сказался на здоровье Е.П.Б., но окрепло оно ненадолго. Не далее как в апреле ей снова запретили работать, и воздержание от трудов было для нее сущей пыткой, поскольку с убыванием физических сил ее умственная активность, казалось, только возрастает. Она знала, что времени у нее остается совсем мало, и все же ей приходилось целыми днями лежать в постели, не занимаясь абсолютно ничем. Она писала сестре:

И все же есть у меня одно утешение: мои теософы не жалеют на меня ни сил, ни времени, ни денег. Прежде я полагала, что они без меня ни на что не способны, вообразили меня кладезем мудрости и носятся со мною, как с диковинной заморской драгоценностью. А теперь вижу, что ошибалась: многие из них просто любят меня, словно мать родную. Например, г-жа Кэндлер; ее не назовешь убежденным теософом, и тем не менее она провела все прошлое лето, ухаживая за мною, а вот теперь снова в письме просит заранее определиться с тем местом, где меня потянет отдохнуть, и желает лично возить меня в любые уголки, как следует закутав.

Но я никуда не поеду. Я хочу повидаться с тобою, Вера, с тобою и с твоими детьми... Они не могут надолго задерживаться в России; ты вольна поступать, как хочешь, так что вместо деревни вы могли бы приехать сюда ко мне, все вместе... Или ты, быть может, предпочтешь провести лето не в Англии, а в Стокгольме, у моря. Серьезно, мои шведские теософы очень настаивают на том, чтобы я к ним приехала; один из них даже предлагает в мое распоряжение целую виллу с парком и яхтой для прогулок по бухте...

Но я думаю, что мы могли бы прекрасно устроиться и в Лондоне. Наше новое здание, теософская Штаб-квартира, находится прямо в Риджентспарке, возле Зоологического сада. Работать мне сейчас запрещают, но все равно я жутко занята переездом из одного конца Лондона в другой. Мы приобрели на несколько лет три отдельных здания, примыкающих к парку, по адресу Авеню Роуд, 19, с правом на застройку. Поэтому я строю лекционный зал, способный вместить триста человек; зал будет выдержан в восточном стиле и отделан полированным деревом. А один из наших теософов, художник по профессии, собирается расписать стены аллегорическими знаками и картинами. О, это будет дивно!

Е.П.Блаватская радовалась, как ребенок, всем этим новым начинаниям и приобретениям, и все же у нее было предчувствие, что ей суждено умереть в этом, новом здании, и она рассказала об этом сестре.

Следующее письмо Елены Петровны, датированное июлем, описывает открытие ее нового лекционного зала.

На одном конце зала поместили огромное кресло, и я восседала в нем, как на троне. Я сидела, будучи едва в состоянии хоть как-то собраться с силами, так была больна, и под боком, на случай, если мне вдруг станет дурно, находился врач.

Зал чудесный, но в него набилось пятьсот человек, почти в два раза больше того количества, на которое он рассчитан... И представь себе мое изумление: в первом ряду я заметила г-жу Бенсон — супругу архиепископа Кентерберийского, которому мой «Lucifer» адресовал «братское послание»[734] Надеюсь, ты это помнишь? До чего мы дожили!

Речи произносили Синнетт и другие, но нечего и говорить, что никто не сумел высказаться лучше Анни Безант. Боже, как говорила эта женщина! Она теперь мой соредактор и президент «Ложи Блаватской». Синнетт остается президентом одной лишь Лондонской Ложи.

Что же до меня, то я теперь самый что ни на есть теософский папа: меня единодушно избрали президентом всех европейских теософских филиалов. Но что мне с того?.. Побольше бы здоровья — вот это было бы дело. А почести и титулы — это совсем не по мне.

[646] Эти письма Е.П.Блаватской, адресованные ее родственникам в России, были опубликованы в 1894-1895 гг. в нью-йоркском ежемесячном в журнале «Path» У.К.Джаджем. Их подготовила к печати племянница Блаватской Вера Джонстон. Большинство из этих писем не датировано, и не всегда ясно, откуда было написано то или иное письмо.

[647] Желиховская Вера Петровна, урожд. Ган (1835-1896) — младшая сестра Е.П.Блаватской. В 1880-х гг. она несколько раз навешала Блаватскую в Европе. См. раздел Краткие биографические очерки.)

[648] Я — какая-то загадка психологии... некий Сфинкс] — Впоследствии Е.П.Блаватскую часто называли сфинксом.

[649] Спенсер Герберт (1820-1903) — английский философ и социолог, один из родоначальников позитивизма, основатель органической школы в социологии. Развил учение о всеобщей эволюции, внес значительный вклад в изучение первобытной культуры, резюмировал достижения естествознания середины XIX в., давая им, метафизическое истолкование; внес идею историзма в этнографию, историю религий, психологию. Главный труд — «Система синтетической философии».

Гексли (Хаксли) Томас Генри (1825-1895) — английский биолог, соратник Ч.Дарвина и виднейший пропагандист его учения; президент Лондонского королевского общества.

[650] Фарадей Майкл (1791-1867) — английский физик, основоположник учения об электромагнитном поле.

[651] «в стране слепых одноглазые – просто короли» (франц.)

[652] «Назорейский кодекс» — система, разработанная Бардезаном (род. в 155 г. н. э.), сирийским гностиком и великим астрологом, последователем восточного оккультизма. Кодекс переведен на латынь и содержит очень древнюю гностическую систему, которую иногда называют каббалой внутри каббалы.

[653] ...халдейской Библии Онкелоса... — речь идет о халдейской версии Пятикнижия, собранной известным вавилонским теологом Онкелосом, которая, согласно Е.П.Блаватской, считалась наиболее достоверной. (См. в кн.: Е.П.Блаватская. «Разоблаченная Изида». — Москва-Минск: Сфера-Лотаць, 2000. Т. II, гл. 4, с. 203.)

[654] ...я не знаю ни санскрита, ни древнееврейского... — в этой связи У.К.Джадж рассказывает: «В 1888 г. в Лондоне один индус, ранее встречавшийся с Е.П.Блаватской в Мируте, в моем присутствии через переводчика сказал ей, что удивлен тем, что она не пользуется в беседе с ним его родным языком, как это она делала в Мируте. Она ответила: "Ах, да, ну так- то было в Мируте"».

[655] «восхищен был до третьего неба» — 2 Кор., 12:2.

[656] ...вознесено было не тело его... — Деян., 8:39-40.

[657] Сензар — мистическое название тайного жреческого языка, или языка мистерий.

[658] Эготизм (англ. egotism, от лат. ego — я) — самовлюбленность, преувеличенное мнение о себе, своих достоинствах и значении.

[659] «Случаи из жизни мадам Блаватской» — Sinnett А.P. Incidents in the Life of Madame Blavatsky. — L.: George Redway; NY: J.W.Bouton, 1886.

[660] Спиритуализм — наука экспериментальная... — В тот период активно подчеркивалось различие между спиритуализмом и спиритизмом. Определяя спиритуализм, Е.П.Блаватская говорила, что она имеет в виду отнюдь не «призраковедение».

[661] ...сплошь турки да черногорцы... — это происходило во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг.

[662] Силурийский период (силур) — третий период палеозойской эры геологической истории, начавшийся 435 млн. лет назад и продолжавшийся 30 млн. лет.

[663] Кит Китыч (или Тит Титыч) — русский сценический персонаж, у которого была излюбленная поговорка: «Кто может побить Кит Китыча, когда Кит Китыч сам кого хочешь первый побьет?» Кит — по-английски whale, и Е.П.Блаватская использует игру слов, чтобы подшутить над биологом-эволюционистом, в известном смысле претендовавшим на то, что он является сыном кита. Блаватская находит его учение «very like a whale» («очень похожим на кита»), что является английским фразеологизмом, означающим «ну конечно! так я тебе и поверил!».

[664] Гиппарион — род вымерших млекопитающих семейства лошадиных. Жил гиппарион с позднего миоцена до конца плиоцена на всех материках (кроме Южной Америки и Австралии).

[665] Архе (греч. архц — начало, принцип; термин древнегреческой философии.

[666] Мантра (санскр.) — сакральный, священный слог, имя или мистическая формула, произнесение которых считается производящим особые магические или духовные результаты. В ведической культуре и раннем брахманизме — поэтические отрывки из Вед, использование которых было в основном ритуальным.

[667] Автор «Занони» — Эдуард Бульвер-Литтон (1803-1873), английский писатель-романист, драматург и политик, барон.

[668] «Голос» — литературно-политическая газета, выходившая в Петербурге в 1863-1884 гг.

[669] «Русский Вестник» — литературно-политический журнал, выходивший в Москве и Петербурге.

[670] ...переживаниям, связанным с убийством царя Александра П. — Император Александр II был убит народовольцами 1 марта 1881 г. Переживания Блаватской, вызванные этим событием, отражены в ее статьях «Цареубийство» и «Состояние России». (См. в кн.: Е.П.Блаватская. Терра инкогнита. — М.: Сфера, 1996.)

[671] Сенсимонисты — ученики и последователи Клода Анри де Рувруа, графа де Сен-Симона (1760-1825) — французского мыслителя-утописта. Среди них были историк О.Тьерри и основатель позитивизма О.Конт, Б.П.Анфантен, С.А.Базар, О.Родриг и др.

[672] Против своей воли (франц.)

[673] ...дискуссии о том, что Шанкарачарья — теист... — Шанкарачарья (санскр. «учитель Шанкара»), или Шанкара («дающий благополучие», «благостный») — великий философ индуизма (788-812), крупнейший вероучитель шиваизма и классик направления адвайта-веданты.

[674] Адвайта (санскр. — недвойственность) — индуистское философское учение, одна из основных разновидностей веданты, развитая Шанкарой (VIII-IX вв.).

[675] Лары и Пенаты — в римской мифологии божества-покровители домашнего очага, хранители семьи и дома. В переносном смысле — домашний очаг, родной дом («вернуться к своим пенатам»).

[676] «Раll Маll» — лондонская вечерняя газета.

[677] Модной (франц.)

[678] Философских сеансов Восточного и Западного Теософского Общества (ФРАНЦ.)

[679] Общественную и интеллектуальную элиту Парижа (франц.)

[680] Ренан Жозеф Эрнест (1823-1892) — французский писатель, филолог и историк, автор книг «Жизнь Иисуса», «История происхождения христианства», «История семитических языков», множества трудов по востоковедению, философских драм.

[681] ...г-жа Адан — Джульетта Адан, издатель «Nou-velle Revue».

[682] Легитимисты (от лат. legitimus — законный) — во Франции после Июльской революции 1830 г. приверженцы династии Бурбонов; преимущественно крупные землевладельцы аристократического происхождения и представители высшего католического духовенства.

[683] Арундейл Франческа — см. раздел Краткие биографические очерки.

[684] Ольга Н. — Новикова Ольга Алексеевна. (См. раздел Краткие биографические очерки.)

[685] Conversazione (итал.) — вечер, устраиваемый научным или литературным обществом.

[686] Парадные одеяния (франц.)

[687] Шейкеры (трясуны) — распространенное название одной из христианских милленаристских сект, появившейся в Англии в 1747 г. и зародившейся из движения квакеров.

Квакеры — члены религиозной христианской общины, основанной в середине XVII в. в Англии. Отвергают институт священников, церковные таинства, проповедуют пацифизм, занимаются благотворительностью.

Армия Спасения — международная филантропическая организация, созданная в 1865 г. и реорганизованная в 1878 г. по военному образцу методистским проповедником У. Бутом, ставшим ее первым генералом, для религиозной пропаганды среди беднейших слоев населения Лондона.

[688] Радда Бай — русский литературный псевдоним Е.П.Блаватской. Стр. 634.

[689] Гебхард Густав — см. раздел Краткие биографические очерки.

[690] Г-жа Курдюкова — см. примечание к стр. 304.

[691] Нубар-паша — известный египтолог, в то время занимавший пост премьер-министра Египта.

[692] Ордеров на арест (франц.)

[693] Урожденная (франц.)

[694] Светская дама (франц.)

[695] Неожиданная развязка! (франц.)

[696] Эмансипированные особы (франц.)

[697] Ледбитер Чарльз Уэбстер — см. раздел Краткие биографические очерки.

[698] Сварга (санскр.) — небо, высший из трех миров индуистской космографии, обитель света, куда уходят после смерти души добродетельных людей; рай, царство Индры.

[699] Соловьев Всеволод Сергеевич — впоследствии, когда все его настойчивые просьбы о принятии его в чела были категорически отвергнуты, стал злейшим врагом Е.П.Блаватской. (См. раздел Краткие биографические очерки.)

[700] Пифия (греч. πυωια — в Древней Греции жрица-прорицательница в храме Аполлона в Дельфах.

[701] Посылать кем-то и не иметь никакой выгоды от своей репутации! (франц.)

[702] ...когда Майерс постоянно писал тебе... — Майерс Фредерик В. (См. раздел Краткие биографические очерки.)

Майерс писал, расспрашивая о Е.П.Блаватской, так часто, что семье В.Желиховской это надоело и они чуть было не стали просить почтовое управление прекратить доставку его писем.

[703] Телугу (андхра) — письмо на основе алфавита телугу, восходящего к древнейшему индийскому письму — брахми.

[704] ...жду обещанного приезда Нади... — Надежды Андреевны Фадеевой.

[705] Prima (лат.) — во-первых.

Secundo (лат.) — во-вторых.

[706] Дадли Дейвид — выдающийся хирург, доктор медицины.

[707] Куньлунь — горная система в Тибетском нагорье.

[708] Ну и картина! (франц.)

[709] Констанция — графиня Вахтмейстер. (См. раздел Краткие биографические очерки.)

[710] «под вдохновляющим влиянием Е. П. Блаватской» (франц.)

[711] Сенсуализм (от лат. sensus — восприятие, чувство) — направление в теории познания, согласно которому основой достоверного познания являются ощущения, восприятия.

[712] Не взыщите! (франц.)

[713] Phosphoros — Фосфор (греч. — «светоносный»), в греческой мифологии божество утренней зари, одно из имен Венеры. В римской мифологии — Люцифер.

[714] «Я, Иисус... звезда светлая и утренняя» — Откровение, 22:16.

[715] Генерал Бут — английский проповедник Уильям Бут (1829-1912), основатель и первый генерал Армии спасения — благотворительной организации, получившей широкое распространение во всем мире.

[716] ...поклоняются Ваалу и маммоне... — перифраз известного евангельского изречения: «Не можете служить Богу и маммоне». (Матф., 6:24.)

Ваал (Баал, Балу) — древнее общесемитское божество плодородия, вод, войны. Почитался в Финикии, Палестине и Сирии, затем его культ распространился на Запад (в Египет, Грецию и др. Поклонение ему сопровождалось безнравственными оргиями и человеческими жертвоприношениями. Маммон — арамейское слово, обозначающее «богатство», которое в Евангелиях почитается «неправедным». «Не можете служить Богу и маммоне». (Матф., 6:24; Лук. 16:13.)

[717] Валаамова ослица — в Библии неожиданно заговорившая ослица прорицателя Валаама. (Книга Чисел, 22-24).

[718] «Эзотерический характер евангелий» — статья Е.П.Блаватской. (См. в кн.: Е.П.Блаватская. Наука жизни. — М.: Сфера, 1999.)

[719] бессердечная Зоила... — от имени Зоил; так звали древнегреческого философа и ритора IV в. до н. э., автора «Порицания Гомеру». В XIX в. имя Зоил стало нарицательным для обозначения придирчивого, недоброжелательного и язвительного критика.

[720] ...от сорока до пятидесяти страниц «эзотерических инструкций»... (См. в кн.: Е.П.Блаватская. Инструкции для учеников Внутренней Группы. — М.: Сфера, 2000.)

[721] галереей Франциска I (франц.).

[722] маленького римского короля (франц.).

[723] барышень из Сен-Сир (франц.).

[724] старейшине лесов (франц.).

[725] двух братьев Фарамон (франц.).

[726] Ландо (франц. landau) — четырехместная карета с откидным верхом, названная по имени города в Баварии (Ландау), где с XVII века начали изготовлять экипажи под названием ландо.

[727] Норманны («северные люди» — викинги, варяги) — германские племена, населявшие Скандинавы (Норвегию, Швецию, Данию, Ютландию) и совершавшие с VIII в. набеги на берега почти всей Европы.

[728] «Ату его! О Ролло, мой князь и мой сеньор!» (франц.)

[729] Друиды (кельт. — поклоняющиеся дубу, прорицатели) — служители культа, жрецы, прорицатели, врачеватели у древних кельтов (галлов, бриттов), составлявшие в конце первого тысячелетия до н. э. жреческую межплеменную корпорацию.

[730] Эспланада (франц. esplanade — площадь, плац) — широкая улица с аллеями посредине (авеню, бульвар) или площадь перед большим зданием.

[731] «Ключ к теософии» — см. изд.: Е.П.Блаватская. Ключ к теософии. — М.: Сфера, 1993.

[732] Прозелиты — новые горячие приверженцы.

[733] «Голос Безмолвия» — см. изд.: Голос Безмолвия. — М.: Сфера, 2001.

[734] ...которому мой «Lucifer» адресовал «братское послание»... — В декабре 1887 г. в журнале «Lucifer» была напечатана редакционная статья под названием "Люцифер" приветствует архиепископа Кентерберийского». Ответа от архиепископа не последовало.

К началу страницы → Оглавление писем Е.П.Блаватской

 
 

 
html counterсчетчик посетителей сайта
TOP.proext.com ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU