Теософист

Позвольте мне выразить вам свою благодарность за ваши многочисленные добрые письма — как за уже полученные, так и за те что ожидаю получить в будущем. Вы явно решили взять штурмом мое старческое сердце. Что ж, флаг вам в руки.

Господин Хейден также всегда будет у нас желанным гостем. Я хочу, чтобы он приехал. Однако, надеюсь, он не станет поступать так, как поступил на прошлой неделе наш свежеиспеченный «брат» г-н Эванс[499] из Вашингтона.

Представьте себе: человек после двух лет переписки изъявляет горячее желание вступить в Теософское Общество. Его должным образом принимают в члены и выдают диплом. Новый член просит в письме разрешить ему приехать в Нью-Йорк и пройти посвящение в ламасери[500]. Получает благосклонное письмо с разрешением и радушным приглашением. Телеграфирует, что не сможет приехать в понедельник, приедет в среду. В среду дает телеграмму «Приезжаю» — и не приезжает. Пишет, что наверняка приедет в субботу и воскресенье проведет с нами. В пятницу утром присылает депешу: «Не смогу приехать завтра, приеду сегодня в пятницу вечером последним поездом 10.30».

Грандиозные приготовления к роскошному пиру в честь голодного желудка нашего гостя. Одиннадцать часов вечера, двенадцать часов — Эвансом и не пахнет. Никакого Эванса и в субботу утром. Наконец во вторник получаем от него письмо, в котором он выплескивает на нас целый ушат отчаянных жалоб! Оказывается, он сел на поезд, вовремя прибыл в Нью-Йорк, добрался до моего дома, с полчаса звонил в звонок, продрог, отчаялся, позвонил в последний раз и, поскольку ему никто не открывал, г-н Эванс убрался несолоно хлебавши, то есть доехал до Нью-Джерси, переночевал там, в гостинице и, сев на вечерний поезд, отправился обратно в Вашингтон, так и не повидавшись с нами!!!!!!!

На своем веку я повидала немало глупых людей, но с такой мощной, в 50 лошадиных сил, бестолковостью я еще не сталкивалась!

Шин — не теософ, но вчера вечером он был здесь и грел свои голени[501] у холодной печки, а сердце — в созерцании моих классически прекрасных черт. Он говорит, что его статья ни в коей мере не помешает вашей. Он намерен написать «камею» о Е.П.Б. (что бы это ни значило), а вы, насколько я понимаю, горите желанием написать биографию? Ну, так кто же, черт побери, может помешать вам ее написать? Напишите, что я родилась одновременно в трех различных местах, в двух особых периодах последних четырех столетий, от семи матерей и одной половинки отца. Сообщите читателям, что возраст мой между 273 и 19 годами, что самая классическая черта моей френологии[502] — это мой нос; можете добавить, что вышеупомянутый хоботок, выполняя в момент моего рождения (точнее, «последнего рождения») некую особую дополнительную функцию, не смог проявиться in propria persona[503], а оставил вместо себя свою «визитную карточку» на моем классически правильном лице.

Расскажите, что я воспитывалась у астраханских калмыков, что меня великодушно подобрали и вскормили верблюдицы и кобылицы правителя оных калмыков, князя Цэрэц Ворчай-Тунге Чичмак-Зуру.

Вдобавок, к немалому удивлению окружающих, я родилась с цигаркой турецкого табака во рту и изумрудным колечком на большом пальце левой ноги, а из пупка у меня рос кустик крыжовника. И нарекли меня Гелионой (а вовсе не Еленой, как зовут меня люди) — греческим именем, производным от Солнца-Гелиоса, потому что (во-первых) в тот день было затмение сего светила и те, кто знал толк в пророчествах, должны были заключить, что новорожденное дитя на долгие годы затмит собою солнце, и (во-вторых) для того, чтобы духовенство и миссионеры XIX века могли писать мое имя с двумя «л» — Геллиона (Helliona)[504] и чтобы им было легче убеждать свою паству в том, что я — порождение ада.

Ну что, разве всех этих фактов недостаточно, чтобы сам Марк Твен, охваченный злобной завистью, скончался от cholera morbus[505]?

А теперь позвольте мне, прекрасная «Лукреция», сказать вам несколько слов всерьез. И передайте их, пожалуйста, г-же Бэрр (сестре главного редактора).

Пока наше Общество с каждого своего члена получало по 5 долларов вступительных взносов и по 6 — ежегодных, мы могли проводить ежемесячные собрания, арендовать зал (Мотт Мемориал Холл)[506], содержать библиотеку и иметь все необходимое для нормальной деятельности. Но хотя «собратьям», которые разбросаны по всем штатам, мы регулярно посылали уведомления о каждом собрании, никто из них не являлся на эти собрания, их редко посещали даже те, кто проживает в Нью-Йорке. К тому же все эти уведомления, конверты с марками, почтовая бумага и т. п. обходились Обществу гораздо дороже, чем то, что мы получали от взносов.

Год назад, состоялось общее собрание Совета и было принято решение общие собрания временно отменить и проводить лишь еженедельные собрания Совета. Спустя три месяца мы официально объявили о присоединении Теософского Общества к нашему материнскому обществу Арья Самадж в Индии, и, как вам известно, было решено, что все взносы будут поступать в бомбейское управление Арья Самадж. Таким образом, наше Общество теперь не имеет собственных средств и полностью зависит от щедрости своего Совета. Вот уже год как полковник Олькотт сам платит за почтовую бумагу, а я — за марки, и, уверяю вас, в моем бюджете это пробивает огромную брешь. Вот вам и весь секрет.

За два дня до последней церемонии, описанной в «The Sun» (развеивание в море праха барона фон Пальма)[507], к нам из Англии приехал один из наших индусских друзей, который созвал совет, спланировал церемонию и провел ее вечером следующего дня. Присутствовали преимущественно члены совета и высшее начальство, всего двадцать один человек. Не было ни одного теософа (я имею в виду рядовых теософов).

И еще: поскольку недели через три (непременно до рождества) я уезжаю, даже если полковник Олькотт не присоединится ко мне сразу, а уедет только весной, то до моего отъезда (в Старый Свет?) мы собираемся провести общее собрание, чтобы избрать нового исполняющего обязанности президента и секретаря по переписке. Вице-президентами должны избрать генерала Абнера Даблдэя[508] из Форт-Самптер, великого здешнего филолога и археолога д-ра Алекса Уайлдера[509] (565, Орандж-стрит, Ньюарк) и д-ра Дж.Вайса, также великого филолога. (Ах да! Пэрис подал заявление о вступлении в Общество!)

Сейчас по всей стране у нас наберется более тысячи членов. Вам же известны наши знаки, пароль и тайные рукопожатия. Почему бы вам не попробовать их на тех людях, с которыми вы встречаетесь, и выяснить таким образом, «братья» они или нет. Я же не могу перечислить вам их всех поименно.

Кстати, г-н Хейден нам свою фотографию так и не прислал. Он должен прислать свой снимок. Собираюсь ему об этом написать.

Олькотт снова собрался в Провиденс. Может, там он и встретится с г-ном Хейденом. Не забудьте адрес г-на Джаджа[510]. Он секретарь-регистратор Общества, и вы все сможете узнать у него. Адрес его таков: Бродвей, 71, Уильям К.Джадж, адвокат. Думаю, что под председательством генерала Даблдэя собрания проводиться все-таки будут. Так или иначе, мы сумели основать два новых филиала Общества: один на острове Корфу (Греция), а другой в Константинополе (это в Турции, как вам наверняка объясняли в школе). Председателем лондонского отделения является Ч.Карлтон Мэсси[511]; константинопольский филиал возглавляет самый богатый в стране издатель (?), владелец по крайней мере дюжины газет Анджело Николаидис, а филиалом на Корфу руководит Паскале Менелао. Еще одно отделение создается в Париже, кого они там выберут председателем, не знаю — можете в любой момент поинтересоваться у господина П.Ж.Леймари, редактора «Revue Spirite» (5-я улица Пти-Шамп), он вам подскажет.

Видите, любой из собратьев, выехав за границу куда угодно, всегда найдет там «братьев», которые при случае готовы отдать жизнь за любого собрата, независимо от его расы, Цвета кожи и вероисповедания.

Пожалуйста, доведите все это до сведения г-жи Эллен Бэрр. Я пришлю вам письмо из Индии и таким образом дам вам шанс написать еще одну сенсационную статью. Господина Хейдена это тоже касается. Но мне нужен его портрет — иначе он будет предан «anathema maranatha!»[512]

Госпожа Бэйтс[513] уехала в Лондон, она выступит в качестве моего теософского предтечи, а четыре моих чемодана отправлены в Ливерпуль, где они и будут меня дожидаться. Так что, как видите, к отъезду я уже готова. Если вам действительно нужны какие-либо факты из моей жизни для написания биографии, спрашивайте, не стесняйтесь.

До свидания.

Искренне ваша

Е. П. Блаватская

Адельберту де Бурбону[514]

(Гаага, Голландия)

Е.П.Б.

секретарь по переписке Т.О.А.С.[515] в Бомбее

4 сентября 1881 г.

Симла (Гималаи)

Ротни-Касл[516],

Джакко Штаб-квартира «Эклектического

Теософского Общества Симлы».

Дорогой сэр и брат!

Ваши фото, письмо и «Magikon» прибыли в полном составе, преодолев высоту 10 000 футов, чтобы добраться до меня. Что касается первого, то обнаружилось удивительное сходство (по крайней мере, с одним из ваших предков, чей портрет имеется у нас в семье); второму я безмерно обрадовалась: и его объективному содержанию, и тому, что субъективно прочла между строк; третье — прекрасная вещь для библиотеки нашего Общества, но лично я прочесть ее не в состоянии, поскольку, хотя отец мой и был немцем из Финляндии и носил имя барон Ган Ган, немецкого я все же не знаю.

«Et voila pourquoi votre fille est muette»[517] Тем не менее, от имени Общества благодарю вас за этот подарок.

Теософское Общество «Post Nubila Lux»[518] — хорошее название. Таким оно и будет увековечено. Я одобряю ваши начинания, поскольку S.∙.Т.∙.Р.∙. et S.∙.V.∙.Р..∙. едва ли могут ошибаться в подобных организационных вопросах. Кстати, вы ведь не вышли из «Grand Orient»[519], не так ли? У нас тут жуткая война с шотландской «Голубой Ложей» в Англии. Масонам, принадлежащим к этой ложе, знаете ли, строжайше запрещено поддерживать любые отношения с собратьями из «Grand Orient» из-за разногласий в связи с «Principe Createur»[520]. Шотландские масоны не откажутся от своего старого доброго Иеговы, а в нем-то как раз и нет никакого «Principe Createur». Что ж, всяческих им радостей и счастья в их тамплиерских[521] ложах с грошовыми газовыми фонарями под «Неопалимой Купиной»[522]. Сама я принадлежу к Мемфисской Ложе[523] Изначального Общераспространенного Ритуала Удочерения[524], ибо в другие ложи женщин — этих несчастных «самок» — не принимают!

Моп cher Monsieur de Bourbon, tout cela с 'est de la blague[525], лунный свет и томление духа. В мизинце любого нашего тибетского шаберона[526] или индийского йогина больше знания реальной, подлинной символики вещей, нежели во всех ваших Великих Ложах. Если я окажусь в какой угодно опасности, то реальную, действенную помощь я ожидаю не от троекратного воздевания рук — le joli geste a trois temps[527] — и не от обращения к Господу Богу моему призыва «помочь сыну вдовы», а от применения моих знаний сил природы, от наведения гипнотических «чар» на своих врагов. Но так как меня переименовали из простой «ученицы» в «шотландскую леди и венценосную принцессу розенкрейцеров» (excusez du peul[528]), то мне надлежит испытывать благодарность и не проявлять к ним излишнюю строгость. Полагаю, вам известно, что я в полной мере стала буддисткой (de facto, а не de jure[529]) и не признаю ни Иегову, ни какого-либо иного небесного аристократа. Rien de tel que se bien comprendre de prime abord. Si vous etes bon Catholique — (helasl) reniez moi tout de suite[530] — я не желаю ни лицемерить, ни приобретать друзей с помощью притворства. В нашем Обществе есть место для любой религии, мы проявляем уважение к любой вере, к любому мнению. Это чисто философское и научное Общество, никоим образом не религиозное и не сектантское. К человеческим догмам и религиям оно не имеет никакого отношения.

Есть, правда, одна вещь, которая меня утешает. Если вы — масон, то вы не можете быть добрым католиком. Остаться таковым вам не позволил бы ваш исповедник, и сам факт вашего вступления в наше «безбожное» Общество послужил бы основанием для немедленного отлучения вас от церкви. Dixi[531].

Однако мой эпистолярный воздушный шар отнесло на целые мили от нашей темы. Вернемся же к делу.

«Вступительные взносы», насколько мне известно (ибо в данный момент я с этим делом никак не связана), высылаются каждым отделением раз в три месяца, то есть ежеквартально. Точнее вам может сообщить Дамодар Маваланкар[532], секретарь-регистратор.

«Общая сумма расходов», сделанных от вашего имени? Каких еще расходов? Никаких расходов не было. Пересылка грамот, дипломов, устава и прочее — все это покрывается «вступительными взносами». Каждый платит раз в жизни (или вообще ни разу не платит по причине крайней бедности) 10 рупий или 25 франков, и больше ему не приходится ничего выплачивать до конца дней своих. Если вам самим захочется потратить какую-либо сумму на нужды вашего собственного, равно как и любого другого отделения, это ваше личное дело, и нас оно совершенно не касается. Сверх «вступительного взноса» Общество не требует от своих членов ни гроша. Нехватку денежных средств до сих пор в течение семи лет восполняли мы с полковником Олькоттом.

Просто мы не намерены брать пример с масонов: устанавливать точную сумму взносов за целый год, обязывать людей оплачивать всяческие регалии и параферналии, не говоря уже об обедах и ужинах во время собраний, когда (по крайней мере, в Англии и Индии) каждый масон норовит напиться к вящей славе Божией. Единственный источник регулярных денежных поступлений для Общества — это наш журнал «Theosophist». Наши члены, желающие подписаться на журнал, подписываются; те же, кто предпочитает взять почитать его у друзей, вольны поступать так, и из-за этого к ним не относятся хуже. Наше Теософское Общество — это Великая Республика Совести, а не прибыльное предприятие.

Теперь о посвящении. Г-ну ван Столку гораздо лучше было бы съездить за этим в Англию, а не во Францию. Во Франции у нас есть то ли 28, то ли 30 теософов, но не думаю, что им уже удалось создать свое отделение Общества. Леймари уже несколько раз проходил посвящение, но, et malgre cela[533] когда в Париж приезжал г-н Синнетт[534], то, по его словам, Леймари перепутал все знаки и пароли — вышла какая-то жуткая каша. Почетным членом Общества является Камиль Фламмарион, однако я не знаю, проходил ли он вообще когда-нибудь посвящение по всем правилам. Но пусть г-н ван Столк отправляется в Лондон, в Британское Теософское Общество — либо к его президенту, д-ру Дж.Уайлду (Камберленд-сквер или плейс?, дом 11), либо, еще лучше, к г-ну Ч.К.Мэсси (Честер-сквер, 71, Лондон) — он славный малый, достойный собрат и мой лучший друг, и он представит г-на ван Столка Британскому] Теософскому Обществу и организует ему посвящение. К письму прилагаю свою визитную карточку, на которой я черкнула пару слов для г-на Мэсси; сегодня я сама написала ему письмо с сообщением о приезде г-на ван Столка. C'est entendu[535]. Я направила в Бомбей указание срочно выслать вам два диплома — для вас и для г-на ван Столка, а также наш устав.

Почему вы просите меня проявить «терпение»? Нетерпением я никогда не отличалась. То, что вы делали до сих пор, у вас получалось прекрасно. Говорите, вас обзывают «китайцем»? Ну, это лучше многих словечек, которые мне приходилось выслушивать в свой адрес. Не далее как вчера, в воскресенье, сам епископ с кафедры провозгласил меня дьяволом во плоти, «антихристом», явившимся в Индию, дабы искушать добрых христиан. По мне так лучше быть дьяволом, чем тупым методистским херувимом, у которого нет ничего, кроме луженой глотки для изрыгания проклятий да подвешенной к подбородку золотой волынки, которую он постоянно заводит.

Ну вот, думаю, я вам уже поднадоела. J'ai la jievre depuis 15 jours et — je radote souvent.

J'espere que vous ne m'en voudrez pas. Je ne vous enverrai pas mon portrait maintenant, pour deux raisons: 1) Je ne I 'ai pas. 2) I! pourrait vous donner le cauchemar.

Mes respects fraternels a tons les «freres» et a Vous, cher Monsieur, mes sentiments les plus occultes. Que I'ombre de Siddhartha Bouddha, mon Seigneur et maatre, Patron de tous les Adeptes et Hierophantes, vous protege dans votre entreprise[536].

Ваша в нирване

E. П. Блаватская

Холлис Биллингс

2 октября 1881 г.

Симла

Мой дорогой, добрый друг!

Конечно, вы давно уже должны были отказаться от переписки со мною, решив, что это дело безнадежное и овчинка выделки не стоит. Но тут я снова появляюсь на горизонте и клянусь вам, что даже не десять, а раз сто хотела вам написать, да только захлестнувший меня поток забот, связанных с журналом «Theosophist», и прочих важных дел, а порою усталость, но отнюдь не лень, вечно вынуждали меня переносить написание письма вам на следующий день. Поверьте мне, дорогая г-жа Биллингс, что никогда, никогда я вас не забуду и не стану меньше любить. Вы все это время были для меня добрым старым верным другом, и я тоже намерена оставаться таковым для вас всегда, пока мое дряхлое тело не сожгут, а пепел не развеют по ветру. Я настолько небрежна и невнимательна, что серебряные браслеты, которые я храню для дорогой Салли, лежат у меня вот уже почти два года, и лишь моя халатность и серьезная непрекращающаяся болезнь помешали мне выслать их ей и покончить с этим делом.

Сейчас я нахожусь в Симле, на 10 000 футов выше равнин Индии; надо мною со всех сторон высятся вечные снега, и чувствую я себя гораздо лучше. У меня было заболевание почек, да и сейчас еще не прошло, и водянка в начальной стадии. Однако теперь я чувствую себя лучше, хотя еще не совсем поправилась.

Теперь о делах.

Почему, скажите на милость, вы не рассказываете людям истину о нашем Брате Ски, как вы рассказали мне, коль скоро и вы, и он оба знаете, что это — правда? Почему вы позволяете людям считать, что он — развоплощенный «дух», между тем как он является ныне живущим духом, который жил и будет жить столько веков, сколько захочет, временно сбрасывая свое тело, которое будет спать, когда он устанет от земной жизни, и странствовать в межпланетном пространстве, путешествуя по иным мирам, сколько ему хочется? Почему от тех, кто готов воспринять истину, вы должны утаивать, что он был посвященным и знал больше всех «знахарей», вместе взятые? Наши Братья знают его, а он знает их. Как вам известно, Мориа — его лучший друг, и он привез Олькотту из его обители шелковый шейный платок. Мориа (М.∙.) хочет, чтобы Ски смело явил себя миру и рассказал ему правду.

Ведь в противном случае теперь, когда наше Общество становится столь могущественным и в него ежедневно вступают самые образованные англичане и самые влиятельные представители англо-индийской администрации, имеющие собственное представление о «духах» согласно тому, как учат К. X. и М.∙. (прочитайте внимательно статью, которую я вышлю вам примерно через неделю, в октябрьском номере журнала «Theosophist»), — теперь как раз Ски и «Джим Нолан» (а это одно и то же лицо) будут вызывать сомнения и их будут называть «оболочками», элементалами и привидениями. Начните, милая, новую жизнь. Постепенно открывайте это и пришлите мне свой адрес.

К. X., то есть Кут Хуми, сейчас погрузился в сон на три месяца, чтобы подготовиться во время этого самадхи[537], или продолжительного транса, к своему посвящению — предпоследнему перед тем как он станет одним из высших адептов. Бедный К. X.! Его тело, холодное и застывшее, лежит сейчас в изолированном прямоугольном каменном здании[538] без окон и дверей, попасть в которое можно по подземному переходу, ведущему из двери в тунг-тинг (усыпальницы — комнаты, которая есть в любом тхатен — храме), или ламасери; дух же К. X. совершенно свободен. Адепт может лежать так годами, если его тело заранее тщательно подготовлено к этому посредством месмерических пассов и т. п. Дивное это место, где К. X. лежит в прямоугольной каменной башне. Справа — Гималаи, возле монастыря — прелестное озеро. За телом К. X. присматривает его Коган[539] (духовный учитель, наставник) — настоятель этого тибетского монастыря. М ∴ также время от времени навещает его. Ужасная загадка — этот каталептический сон в течение столь продолжительного времени, однако Ски описывает его, и, когда вы получите брошюру, вы сможете прочитать об этом.

Вам известно, что буддисты не верят в личного Бога. Они верят в единый вселенский разум, который дает толчок всему творению, но не управляет естественной эволюцией и развитием человека и не вмешивается в них. Этот Разум состоит из бесчисленного количества разумов — Планетных Духов, которых называют Дхиан Коганами[540], и эти духи были в свое время людьми. Гаутама Будда — один из пяти главных Небесных Будд, или Дхьани-Будд[541]. Они перевоплощаются в далай-лам либо в таши-лам, а также в некоторых высших адептов. Они отказываются от обретения высшего блаженства в нирване, дабы иметь возможность воплощаться в виде людей на благо человечества. Далай-лама проживает в Лхасе, а таши-лама — возле Шигадзе.

Сейчас Мориа живет большей частью вместе с Кут Хуми, у которого есть дом на пути к горам Каракорум, за Ладакхом, находящимся в Малом Тибете и относящемся в настоящее время к Кашмиру. Это большое деревянное строение, похожее на пагоду в китайском стиле, между озером и красивой горой. Братья считают, что мир еще недостаточно созрел для того, чтобы учить его оккультизму на высшем уровне. Мир слишком сильно верит в личного Бога и в христианство, в божеств и в прочую чепуху. Они крайне редко являют себя миру. Однако они могут проецировать свои астральные формы куда угодно.

Мориа решительно против оккультных феноменов, но Синнетт, автор «Оккультного мира», постоянно жаждет феноменов и при этом ни за что не откажется ни от вина, ни от танцев, ни от чего-либо подобного. Хьюм, президент нового Эклектического Теософского Общества Симлы, в меньшей степени за феномены и в большей — за философию. И эти люди уверены, что ритуал, которого жаждет Джадж, — просто ерунда. В Нью-Йорке никто не желает работать для Общества, и оно катится ко всем чертям. Вот если бы вы смогли занять мое место в Нью-Йорке и вдохнуть жизнь в нью-йоркское Общество, то Братья наверняка бы вам помогли. Только распространяйте их идеи и попросите Ски рассказать правду — и все будет сделано.

Скажите мне, а Эглинтон[542] — действительно медиум? Вы бы лучше написали ему, чтобы он и дальше следовал по теософской стезе в Индии, если хочет здесь добиться успеха. Бесплотные ангелы тут чрезвычайно непопулярны, и он ничего хорошего не добьется, а только настроит против себя теософов, если станет здесь выносить на обсуждение слишком много теорий об ангелах и возвращающихся тещах.

Пусть демонстрирует феномены и не дает никаких объяснений, это будет куда лучше. Г-н Хьюм, являющийся здесь самым влиятельным человеком, не желает иметь ничего общего с этим медиумом, поскольку считает, что тот компрометирует Теософское Общество. Сообщите об этом Эглинтону.

А теперь прощайте, милая. Сделаю для вас все, что пожелаете, только прикажите. Не знаю, какие «вопросы» задавать, но вы устройте сеанс для Джаджа, и пусть Ски поучит его теософии, а мы это напечатаем.

Передайте от меня Салли, что я ее люблю, и верьте, что я на веки вечные ваша

Е. П. Блаватская

А где сейчас Биллингс? Решительно пошел ко всем чертям?

Письма К.Бильеру

Письмо 1

августа 1880 г.

Бомбей

Нашему весьма известному Брату

г-ну К.Бильеру.

Сударь!

Заговаривая о теософской «школе», мы оказываемся на зыбком фундаменте. Какая еще «школа», скажите на милость? У нас нет школы — ничего, кроме [Теософского] Общества в целом и моей скромной персоны в частности. И здесь, дабы не повторяться, отсылаю вас непосредственно к тому письму, которое я только что написала г-ну Фовети в ответ на его послание. Это нечто вроде циркулярного письма в форме отдельного выпуска. Но оно объяснит вам определенные вещи, о которых вам, теософам, не знать нельзя.

Говорить о теософской школе и отождествлять ее с Теософским Обществом — это все равно как если бы некто, говоря об отдельном растении или о цветке одной-единственной разновидности, называл его «садом». Ведь именно «сад» составляет красоту нашего Общества, то есть у нас нет ни религии, ни школы, ничего специфического, ибо Теософское Общество состоит из всех религий, из самых разнообразных школ, и каждый его член имеет право излагать собственные идеи, выносить их на обсуждение на общих собраниях и отстаивать их. Прочитайте, уважаемый г-н Бильер, непременно прочитайте мое письмо к г-ну Фовети.

Не знаю, являюсь ли я «великой душой», но знаю, что предпочла бы вообще не иметь души и не видеть, как она разрушается, а вместе с нею и мое тело. Эта старая туша уже давно мне надоела, а моя «великая душа» собрала вокруг себя лишь неблагодарных да клеветников; стало быть, она просто «дурочка». Но это — мое личное мнение. Я — буддистка до мозга костей, и вот уже многие годы утверждаю это. Я верю в существование души, но души материальной, которая в итоге исчезает, как и подобает всякой честной душе, равно как и всякой частице материи, формы существования и длительность которой не могут быть бесконечными во времени, а следовательно, не обладают бессмертием.

Я верю в вечность материи как принципа, а не как формы, которая всегда преходяща. Не верю в личное бессмертие души, или эго, но зато верю в бессмертие и вечность Универсального Духа, или безличного Высшего Эго, и именно в нем, погрузившись в великое Целое и растворившись, моя бедная крохотная «великая душа» обретет свое уничтожение, свою нирвану и во Всеобщем Небытии наконец найдет отдохновение от бурных и ничтожных жизней. Ее лихорадочная активность утонет в Духовном Бездействии, жалкий одиночный атом исчезнет во Вселенской Всеобщности, и тогда Е.П.Блаватская из мутной капельки воды превратится в беспредельный Океан без конца и без начала. Вот каковы мои устремления! Я никогда не удовлетворюсь тем, чтобы утвердиться в качестве индивидуальной души где бы то ни было — в нирване или в традиционном раю.

Воистину прелестное зрелище: бессмертные души Джека, Питера и Сьюзен красуются в Вечности, ковыряя в зубах золотыми зубочистками и водрузив на дверях отдельных жилищ гербы своих Сущностей. Очень философская идея!

Моя цель — стать, в конце концов, Всем, окончательно кануть в нирвану и раствориться в ней подобно тому, как отдельная капелька воды, поднявшаяся вверх с испарениями, вновь растворяется в океане, и, утратив собственную индивидуальность, заменить ее безличной индивидуальностью Вселенской Сущности, которую христиане и прочие деисты[543] называют Богом и которую моя школа (не являющаяся теософской школой) называет Универсальной Причиной — причиной, которая не имеет ни разума, ни желания, ни воли, ибо сама является абсолютным Разумом, абсолютным Желанием и абсолютной Волей. Засим желаю вам доброй ночи.

Вы хотите увидеть «мою старую мордашку» — к вашим услугам, милостивый государь. Только берегитесь: не приснились бы вам кошмары!

Между тем примите искренние приветствия от той, которой, надеюсь, вскоре уж не будет на этом свете.

Е. П. Блаватская

Письмо 2

7 января [1883]

Мадрас

Милостивый государь и собрат!

Сдается мне, что какой-то злой рок, понять который я не в силах, вмешался в нашу с вами переписку. Получила от вас три письма, а написала вам четыре! Правда, одно мое письмо, адресованное вам, мне только что вернули из службы возврата корреспонденции с неверным адресом: ваш адрес был указан неправильно. Я обнаружила, что вслед за вашим именем в нем значится «улица Комартэн, 157»! Как такое могло случиться? Не знаю; должно быть, я впадаю в детство и несу чепуху. По правде говоря, я была чересчур занята и чрезвычайно больна, отсутствуя три месяца. Поехала в Сикким и пробралась оттуда на тибетскую территорию, чтобы встретиться с нашими Братьями, которые исцелили меня от почти неизлечимой болезни. По крайней мере, именно такой приговор ранее вынесли мне доктора, объявив, что жить мне осталось от силы несколько недель. Достойнейшие люди, хорошо обученные — и пророки до мозга костей!

Парижское «Теософское Отделение» свидетельствует мне «свое исключительное почтение»? Я им весьма признательна, но они заслуживали бы большей благодарности от меня, если бы это славное «отделение» несколько лучше справлялось со своими обязанностями. На самом деле оно достигло изумительного успеха! Явный случай непрерывного разложения до тех самых пор, пока не угаснет естественный пыл. Вы мне станете говорить, что если ваша группа и перестала собираться на заседания в течение последних трех недель или месяца, то это лишь потому, что у вас не было ни какой-либо программы в качестве руководства, ни какого-нибудь Кут Хуми, чтобы вас обучать...

Ах, милостивый государь, я очень боюсь, что все как раз наоборот и что ваша «группка» дожила до сегодняшнего дня именно из-за отсутствия какого-нибудь теософского руководства. Услышь вы наставления Кут Хуми с самого начала, ваша ветвь еще пару лет назад отвалилась бы от материнского древа вместо того, чтобы только сейчас умереть красивой смертью.

Сформулируйте же все как есть и назовите вещи своими именами, если вы действительно теософы, а ведь лично вы являетесь таковым в большей степени, нежели сами это осознаете. Скажите, что среди рядовых членов Общества возникли разногласия, заметные и в большом количестве. Что большинство французских спиритов, которые претендуют на то, что ищут только истину и ничего кроме истины, на деле оказываются людьми столь же нетерпимыми, как и те фанатики, каковых нынче предостаточно. Что они поступают подобно папе римскому, отлучая без права подачи апелляции всех, кто имеет смелость думать по-своему, а не плестись, словно стадо овец, за своим бараном-вожаком. Согласитесь, что все, мною здесь излагаемое, — правда и что если я до сих пор хранила молчание, то всего лишь, с целью не задеть чувства своих лучших друзей в Париже.

Однако я знаю все, и причем давно. Знаю, что если французские спириты более вежливы и менее агрессивны, чем английские и американские спиритуалисты, то ненавидят они нас ничуть не меньше; во всяком случае, ненавидят теософские доктрины. Знаю также, что доказательства этого у меня имеются. Ведь если бы было иначе, то административный комитет журнала «Revue Spirite» никогда бы не закрыл свои страницы для г-на Д.А.Курмэ, нашего собрата из Тулона, из-за расхождений между учением теософов и доктриной г-на Аллана Кардека[544] и не отказался бы публиковать перевод «Фрагментов оккультной истины»[545]. Эти господа из Комитета стали сектантами, а последователи Кардека, эта секта, хотят непогрешимых, неприкосновенных догм?

Что ж, уважаемый г-н Бильер, терпеливый мой собрат и корреспондент, мы поищем где-нибудь в другом месте, вот и все. В том, в чем нам отказало руководство «Revue Spirite», нам не откажет наш собственный теософский журнал, и вскоре у нас в Париже таковой появится. Каким же умником надо быть, чтобы пытаться остановить восточную теософию, которая стремительно набирает силу? Я могу помереть завтра, а вслед за мною — и президент, но Теософское Общество никогда не умрет. Пробил час великого Откровения, и мир волей-неволей будет нам внимать: в одной только Индии за четыре года было основано пятьдесят семь обществ.

Ежедневно к нам присоединяются наиболее разумные европейцы. Эти фрагменты оккультных истин, опубликованные в настоящее время в журнале «Theosophist», были продиктованы г-ну Синнетту одним из величайших восточных адептов — Кут Хуми, героем «Оккультного мира», книги г-на Синнетта[546]. Вот какую книгу надо бы перевести: ее экземпляры расходились бы, как горячие пирожки. А чего же боятся карде-кианцы? Разве пристало истине страшиться дневного света (если то, чем они располагают, действительно истина)? Пришлите нам какую-нибудь статью, полную догм, диаметрально противоположных истинам оккультных учений, и мы ее для вас напечатаем в нашем журнале без всяких комментариев.

Почему? Да потому, что мы — не сектанты, а вольнодумцы, философы, готовые принять истину, откуда бы она ни исходила, если только нельзя доказать научным, математическим методом, что мы движемся в неверном направлении. Так действуйте же! Мой друг Леймари совершенно неправ.

Готов ли перевод «Изиды»? В этом случае вы, вероятно, могли бы прислать его мне? Вот только если я сама его не редактировала, то я не несу никакой личной ответственности за ошибки в переводе. Надеюсь, таковых не окажется; в противном случае вынуждена буду отрицать свои ошибки!

С братским приветом

Е.П.Б.

Пришлите мне свою фотографию; тот ваш снимок, который у меня имеется, совершенно выцвел, остались только белые пятна. Е.П.Б.

Письмо 3

Январь 1884 г.

Мадрас-Адьяр

Милостивый государь и друг!

Желаю вам счастья и всего наилучшего. Не желайте мне того же самого, ибо это не пойдет мне на пользу.

А теперь собираюсь попотчевать вас известием о неожиданном событии, о смене декораций: 20 марта или около того я высаживаюсь в Марселе и поднимаю флаг теософии в Канбьере! Как вам это понравится? Что до меня, то я от этого совсем не в восторге. Я-то надеялась, что помру в Индии, что меня возложат на погребальный костер, подобно какой-нибудь малабарской вдове, и сожгут на нем весь, до последней крупицы, мой казацкий жир, а тут меня посылают умирать в какие-то иные края! Что ж, тем хуже для вас для всех. Однако вот вам факты.

Пять лет я работаю денно и нощно. Это и журнал «Theosophist», и моя переписка с половиной мироздания, и мои статьи для российских газет — единственное, за что мне платят. Другие мне тоже платят, но только черной неблагодарностью. Что ж, теперь я уже не молода, как когда-то. Благодаря нашему изнуряющему климату и каторжному труду я превратилась в заезженную клячу, в старую развалину или, скорее, в спущенный воздушный шар!

Нервы мои дошли до такого состояния, что напоминают скрипичные струны, которые слишком сильно натянули, и теперь они лопаются одна за другою. Еще три месяца такой работы — и я стану круглой идиоткой (что, впрочем, никого бы не удивило, ибо я всю жизнь была ею) и выживу из ума. Не то чтобы это меня огорчало до слез; я уже достаточно успела пожить на этом свете. Я стремлюсь к нирване, я взываю к ней, издавая громкие стоны из самых глубин души моей, ибо я устала, устала, устала! Но Общество не желает, чтобы я умирала. Это глупо, но это так.

Ну и вот, врачи заявили, что если меня не вывезут силой в какую-нибудь другую климатическую зону, где я буду соблюдать абсолютный покой в течение нескольких месяцев, то больше трех месяцев я не протяну. Теперь меня вывозят силой, а вместе со мною и мою индусскую прислугу: горничную, камердинера, да еще мою голову, которой я больше не владею.

Полковник-президент вынужден ехать в Лондон, чтобы примирить английских теософов, которые судятся и ссорятся друг с другом вместо того, чтобы изучать теософию. Полковник собирается отплыть (со мною под руку) около 20 февраля, чтобы добраться до Марселя, где он со мною расстанется. Куда я отправлюсь потом? Не знаю; быть может, в Ниццу на несколько дней — повидаться с герцогиней, затем на несколько дней в Париж. Зачем? Это мне вообще неведомо. Но хотелось бы увидеться со своим старым другом Леймари и с доктором Фортэном, его врагом (посмотрите, как любят друг друга эти два христианина!), а также с г-жой де Морсье и лично с вами; мне хотелось бы с вами посмеяться немножко, ведь вы истинный парижанин, хотя и теософ.

Но пробуду я у вас разве что несколько дней: нет у меня желания оставаться в этом вашем вавилонском столпотворении Луизы Мишель и К°. Я хочу абсолютного покоя. Уеду подальше от всего этого шума, за город, где смогу заняться проверкой и редактированием французского перевода «Изиды» (который я получила сегодня, 27 января: пришел как раз вовремя!). Все, чего мне хочется, это чтобы вы не раскрывали моего секрета; иначе я вообще не приеду.

А бедный Габорио пишет мне, что едет сюда, что его комната ожидает его, и приезжает-то он в свой собственный дом в Адьяре! Это домашний очаг для всех бродячих и измученных теософов. Я оставила распоряжения, которые Габорио должен воспринять так, словно он — это я; так ведь он же вместо этого станет несколько месяцев смиренно дожидаться моего приезда. Что ж, пусть до тех пор изучает английский. А если он еще не уехал, то сможет хотя бы помочь мне с истолкованием и редактированием «Изиды», ибо черта с два я достигла каких-то особых высот в классическом французском.

Короче говоря, посылают меня сюда на отдых, а я взваливаю на свои плечи «Изиду», точнее, загружаю ею свою голову, которая в данный момент очень больна и едва на этих плечах держится. В конце концов, дорогой мой г-н Бильер, я действительно больна, даже если внешне и не выгляжу таковой. Прежде всего, у меня почти отнялись обе ноги, к тому же у меня больше не работает голова. Шарниры во мне ржавеют так стремительно, что начинаешь пугаться. Мой Махатма и достопочтенный гуру уже дважды чинил меня на скорую руку. В прошлом году врачи вообще поставили на мне крест. Я уже болела брайтовой болезнью в последней стадии, когда впервые узнала, что почки бывают не только у овец и что у меня они тоже имеются, причем в весьма отвратительном состоянии, точно так же как и печень.

Что ж, я отправилась в Дарджилинг, в Сикким (который захлопывает двери перед каждым приближающимся к нему англичанином) недалеко от въезда в Тибет, и там мой возлюбленный Учитель (не Махатма Кут Хуми, а другой) вылечил меня, исцелил почки и печень, и через три дня я была здорова как никогда. Мне сказали, что это чудо. Наставник лишь поил меня семь раз в день отваром из какого-то гималайского растения. А сейчас Учитель сам посылает меня подышать свежим воздухом. Думаю, в конце, концов я отправлюсь в Альпы. В любом случае пишите мне в Марсель до востребования и сообщите, где я смогу с вами увидеться и пожать вашу руку. Между тем, салам.

С братским приветом

Е. П. Блаватская

Письмо 4[547]

Уважаемый г-н Бильер!

Поскольку вы написали мне, что хозяйка замка отказалась сдать нам квартиру и предложила намного меньшую на том же этаже, а когда мы просили обеспечить нам помещение, имелась в виду именно первая квартира, в которой добрая госпожа нам отказывает, то я считаю, что лучше всего изменить наш план. Кроме того, мы получили послания от Учителя, который вознамерился высказать нам свои пожелания. Нам требуется подходящая квартира, и особенно — достаточно большая гостиная, где могли бы собираться наши члены (а их у нас здесь девятнадцать человек!). Об этом я и телеграфировала вам вчера вечером и просила подыскать квартиру за триста франков поближе к центру, то есть поближе к герцогине.

А теперь я получаю вашу телеграмму! Коротенькую телеграмму, из которой явствует, что вы разгневаны, бросаете нас в беде и передаете нас г-же де Морсье, а это равносильно тому, что мы теряем доктора Фортэна. Вы вместе с упомянутым доктором находитесь посередине между всеми этими склоками, которые затеяли два (или три?) парижских общества. Вот почему относительно вас двоих мы были уверены, что это не вызовет претензий ни у той ни другой стороны. Потому-то мы и не обратились со своей просьбой подыскать нам квартиру ни к г-же де Морсье или к доктору, ни к г-ну Леймари. А теперь вы нас бросаете! Что же, наконец, стряслось? Это правда, что герцогиня написала своей секретарше и заместительнице, г-же де Морсье, письмо с просьбой помочь нам подыскать квартиру поблизости от нее. Однако это письмо, написанное лишь сегодня, еще не могло дойти до г-жи де Морсье. Так почему же вы явно гневаетесь? Велик аллах, да я — не его пророчица! Но сдается мне, я чую еще одну потихоньку разгорающуюся вражду — на этот раз между вами и г-жой де Морсье. Это просто какая-то эпидемия среди парижских теософов, явно занесенная сюда из Лондона, где вцепились друг другу в горло г-н Синнетт и г-жа Кингсфорд[548].

В заключение жду вашего письма, которое, как я надеюсь, разъяснит мне эту новую тайну. А пока что желаю вам пребывать в добром здравии и не кашлять, как я.

С братским приветом

Е. П. Блаватская

Письмо 5

Понедельник

Улица Нотр-Дам-де-Шан, 46.

Милостивый государь и собрат!

Получив распоряжение вскрывать любые письма, поступающие на имя президента из Парижа и отвечать на них, я, в соответствии со своим положением генерального секретаря и главного ответственного за переписку, отвечаю вам сама.

Я была свидетельницей всего, что происходило между вами и еще одним членом Общества со дня нашего прибытия в Париж, и ни один человек не сожалел о происходящем больше меня. Вы знаете об этом, потому что я вам говорила. Я сделала все, что могла, чтобы примирить враждующие стороны. Я очень серьезно разговаривала с г-жой де Морсье, и, хотя мне так и не удалось выяснить, что же она имеет против вас, я убедилась, что она, как это свойственно истинной женщине, затаила на вас злобу, а мне как женщине ничего не остается, кроме как горько сожалеть обо всем этом недоразумении. Герцогиня осуждает происходящее и хотела бы изменить положение дел. Она принялась расспрашивать меня, почему вас не уведомили о собраниях Общества, но все напрасно. Она преуспела в этом деле не больше меня, ибо г-жа де Морсье является генеральным секретарем, и заставить ее пригласить вас нелегко. Это прискорбно. Но утешайтесь тем, что, помимо вас, есть еще многие другие. Если вы окажете мне честь и явитесь попрощаться со мною (я уезжаю в четверг утром), то я изложу вам все в устной форме.

И все же вы ошибаетесь, заявляя в письме, что вас «таким образом отлучили от материнского Общества», ибо это не так. У нас здесь не было теософских собраний, кроме одного, и вы на нем присутствовали. Вы вдруг перестали нас посещать и, следовательно, это вы сами отделились от нас. Вот уже почти полтора месяца я почти не выходила из дома: у меня гостили мои тетка и сестра. За все это время вы ни разу не позвонили нам в дверь. В конце концов, вспомните, если угодно, что все теософы со мною во главе считают вас одним из своих братьев, и несправедливо с вашей стороны возлагать на нас ответственность за капризы одного единственного теософа. Тем не менее, поскольку г-жу де Морсье некем заменить и поскольку, кроме данного каприза, ее не в чем упрекнуть, мы не в силах исправить положение.

Но одно вам следует хорошо усвоить. Не признавая общество г-жи де Помар, вы отвергаете единственны"; способ уладить это дело. Ведь сам циркуляр доказывает вам, что все изменилось. Г-жа де Морсье больше не будет секретарем Общества и вообще не будет состоять в нем, поскольку она выходит из него, чтобы образовать другую группу. Напротив, вы оказали бы большую услугу г-же де Помар, помогая ей в реорганизации ее общества, которое из-за этой новой переделки рискует развалиться на куски. Непременно сходите и повидайтесь с нею. Я посылаю ей письмо с объяснением сути дела. Напишите ей, но пусть все это останется между вами; попросите ее хранить это дело в тайне. Это дружеский совет.

Всегда верьте в мою искреннюю братскую преданность.

Е. П. Блаватская

Письмо 6[549]

Мне действительно хотелось бы встретиться с вами, чтобы объявить вам еще более важные новости, которые вас поразят.

Буду дома во вторник, завтра вечером.

Письмо 7[550]

Уважаемый г-н Бильер!

Мне ясно одно: будучи французом, вы все истолковываете превратно, даже лучшие намерения ваших друзей. «Выдающийся секретарь» Теософского Общества» не боится ни самой г-жи де Морсье, ни вообще никого на свете. Я хотела избавить преданного друга, явившегося в мой дом, от ничем не спровоцированной дерзости со стороны того, кто хорошо знает, как ее проявить, тем более перед лицом иностранцев. Эти иностранцы прибыли по делу, и то, что я сделала, было сделано по предложению еще одного человека; она знала всю эту историю и сказала мне по-русски, чтобы я была настороже, ибо она заметила взгляд, которым вас смерила та дама. Дошло до того, что я написала той даме письмо, в котором выразила недовольство ее поведением. Но бесполезно рассказывать вам что-либо дальше.

Вы восприняли происшедшее не так, как оно было на самом деле, а, повторяю вам, совершенно превратно. Это прискорбно для меня. Я считала вас другом, обладающим интуицией, а нахожу в вашем лице обидчивого критика. Вам хотелось бы, чтобы я поставила себя в такое положение, когда мне пришлось бы выставить из моего дома г-жу де Морсье, а ведь она тоже мой друг, ибо, в конце концов, все ваши ссоры меня не касаются и я желаю жить в дружбе со всеми на свете, как требует от меня теософия! Ведь если бы тогда г-жа де Морсье оскорбила вас еще раз, я бы просто не могла не порвать с нею. Разве этого вы добивались?

Я сожалею о том, что во Франции, насколько я могу заметить, нет ни одного здравомыслящего человека и что в этой стране все безумны, но поверьте, уважаемый г-н Бильер, что я искренне сожалею, если, полагая, что поступаю правильно, я все-таки вас обидела. Я не очень-то боялась этой дамы; в тот же день, когда я прямо изложила ей свою позицию и в присутствии двух человек встала на вашу защиту, — в тот же самый день г-жа де Морсье вручила свое прошение об отставке, заявив, что перестает быть не только секретарем, но и членом Общества. Вам об этом рассказали?

Похоже, что нет. Сожалею, что получила ваше письмо слишком поздно. Не будучи в состоянии даже предположить эту новую снежную лавину, сегодня утром я приложила к своему письму длинное послание Фортэну. Ради бога, порвите это письмо на клочки. Уж лучше это, чем [не] хранить веру.

Желаю вам счастья и процветания; считайте меня вечно и самым искренним образом преданной вам.

Е. П. Блаватская

Письмо 8

25 июня 1884 г.

Париж

Дорогой г-н Бильер!

Историю, о которой я вам поведала вчера, я описываю сегодня, надеясь, что вы, сторонник мирного подхода и убежденный теософ, сунете ее под нос г-ну Фортэну, если не захотите увидеть его на скамье подсудимых в полицейском суде по обвинению в клевете.

Со всех сторон мне сообщают, что г-н Фортэн рассказывает обо мне жуткие вещи, что он порочит меня, распространяя неправдоподобные истории и выдвигая обвинения, которые ему придется доказывать, ибо то, что позволяет себе этот господин, является систематической и непрерывной клеветой. Или же пусть он оставит меня в покое. Вот что я советую этому «кудеснику», который вплоть до марта месяца насыщал свои письма мне, кои я храню до сих пор, невероятной лестью и который с тех пор совершил стремительный поворот на сто восемьдесят градусов.

Сам он сочиняет эти постыдные истории или же ему рассказала их эта девица Смирнова с Вандомской площади, — мне все равно. Дело в том, что он их повторяет, а герметические ламы не удосужились его просветить относительно того, что, поступая таким образом, он рискует оказаться привлеченным к полицейскому суду вместе со своей подругой и заказчицей Смирновой, чей змеиный язык известен всей России!

Как только я узнала от г-жи Глинки о тех мерзостях, которые распространяет обо мне эта старая дева, состоящая при императорском дворе (хорошо бы показать ей это мое письмо), едва я прочитала письмо, написанное ею госпоже Глинке, — письмо, полное грязной лжи, в котором Смирнова порочит мою сестру и всех моих родственников, — я сразу же написала послание этой особе и передала ей через свою сестру, отправившуюся в дом к Смирновой в сопровождении г-жи Глинки.

Знайте же, что сестра моя, овдовевшая всего три года назад, прожила в Тифлисе двадцать три года вместе с мужем и детьми. Все это время она поддерживала близкое знакомство с Великой Княгиней Ольгой — супругой Великого Князя Михаила, генерал-губернатора Кавказа, и постоянно общалась с Великой Княгиней, что было связано с положением ее мужа. И эта гадюка Смирнова осмелилась написать, будто моя сестра довела своего мужа до безумия и загнала его в гроб своей супружеской неверностью, а также, что, овдовев, она поселилась в Одессе, где продолжила свою распутную жизнь! По правде сказать, моя сестра, которая всего три года как овдовела, поселилась в Одессе, когда ей было уже за пятьдесят! В такие сплетни вряд ли можно поверить.

Смирнова в присутствии моей сестры пришла в полнейшее смятение, готова была сквозь землю провалиться и пыталась все отрицать, однако ей это не удалось, поскольку у сестры было на руках ее письмо и рядом находилась г-жа Глинка. Сестра моя вела себя с этой фрейлиной как она того заслуживает и посоветовала клеветнице навести о ней справки у Великого Князя и его супруги. Жаль только, что там не присутствовал один из сыновей моей сестры, который служит офицером на Кавказе. Уж мой племянник определенно имел бы полное право надрать уши этой придворной даме.

Пусть это мое письмо покажет ей сам доктор Фортэн, которому вы можете оставить сие послание в качестве сувенира. С письма, которое я написала Смирновой, я сняла несколько копий: одну для моего адвоката, другие же разослала всем моим русским знакомым и всем, кому она на меня клеветала. Русские хорошо знают эту особу. Они все говорят, что она достаточно безумна, чтобы запереть ее в сумасшедший дом, поскольку она захлебывается собственным ядом. В это я могу поверить.

Смирнова до сих пор говорила и писала, что я была шлюхой, что с самого начала я с головою окунулась в грязь, что я жила в гаремах, предавалась пьянству в Тифлисе и, наконец, что всю свою жизнь я всех обманывала, воровала и т. д., за каковые славные деяния мне грозит уголовное преследование, почему я тридцать лет не могла приехать в Тифлис, ибо, вернись я туда, меня бы арестовали, посадили в тюрьму, а затем отправили бы по этапу в Сибирь, потому что я совершала кражи.

Вот о чем говорит г-н Фортэн, которому хватило наглости поинтересоваться у г-на Кейтли (молодого англичанина, присланного полковником Олькоттом, чтобы попросить д-ра Фортэна вернуть свою хартию), известно ли теософам прошлое обоих основателей.

Что ж, если доктор не возьмет назад свои слова и не оставит меня в покое, то ему придется отчитываться за них в полицейском суде, ибо я сделала следующее.

Генерал-губернатор Кавказа — мой близкий друг, знакомый со мною и с моими родными вот уже около сорока лет. Это князь Дондуков-Корсаков. Я незамедлительно написала ему письмо, в котором воспроизвела обвинения Смирновой; в то же время я направила ему официальное прошение о том, чтобы его подчиненные, порывшись несколько минут в архивах, тут же выслали мне в Париж официальный документ полицейского управления в Тифлисе.

Из этой бумаги станет предельно ясно, фигурировала ли я когда-либо в полицейских списках как воровка или женщина легкого поведения. Я написала также в полицейское управление Санкт-Петербурга. Вооружившись этими двумя документами, мы посмотрим, чем постыдные сплетни Смирновой, повторяемые доктором Фортэном, обернутся для этих двух особ. Восемь дней назад князь Дондуков, которому я, на случай, если буду в Лондоне, сообщила адрес г-жи де Барро, прислал по данному адресу телеграмму следующего содержания: «Передайте г-же Блаватской, что ее письмо получено сегодня. Возмутительно. Запрашиваемые официальные документы будут экстренно высланы послезавтра. Князь Дондуков».

Рассчитываю получить эти бумаги сегодня или завтра. Итак, когда я уехала с Кавказа в 1848 году и путешествовала со своим отцом по Европе, когда я потом почти двенадцать лет жила в Индии, Южной Америке и Африке, когда в 1859 году я прямо из Америки возвратилась в Санкт-Петербург и поселилась там вместе с отцом и сестрой, о чем знал весь Петербург, а затем в 1861 году, отправившись в Тифлис, жила там у своего деда — личного советника императора (и у моего мужа, г-на Блаватского — губернатора Эривани) больше года, вплоть до последовавшей довольно скоро кончины дедушки, а затем в 1864 году уехала с Кавказа и больше туда не возвращалась, — была ли я в тот период, в ту эпоху падшей женщиной, каковой меня изобразила г-жа Смирнова? Именно это ей придется доказывать, когда мой адвокат представит мое официальное досье судье и присяжным.

Д-ру Фортэну лучше было бы оставить меня в покое, и в особенности не рисковать — не писать и дальше в том же духе, в каком он уже успел высказаться на бумаге. До сих пор я была для него, о чем свидетельствуют его письма ко мне, любимой, почтенной, «уважаемой мадам» и т. п., а теперь стала, согласно его голословным заявлениям, воплощением всего самого постыдного? Быстрая же перемена во мнении для человека, способного опереться на свое ясновидение, астрологию и прочие подобные вещи. Я давно его раскусила, еще в Мадрасе, хотя и не была тогда полностью уверена. Однако мне было достаточно в течение часа пообщаться с ним у себя дома, чтобы уяснить себе, что у нас с ним никогда не будет взаимопонимания. Человек, который, идя на поводу у своего раздражительного и деспотичного характера, опускается до того, чтобы, как это сделал г-н Фортэн, у себя дома, в присутствии двадцати гостей, оскорбить двух честных людей, таких, как д-р Турманн и Эдар, назвав их ворами и мошенниками и вышвырнув их из дома, «как двух лакеев», — такой человек способен на все!

Я предупреждаю его: пусть угомонится; хорошо бы и вам предостеречь его также.

Я выезжаю в Лондон, но оставляю здесь адвоката и своих друзей, которые проследят за тем, как развивается это дело.

Пожалуйста, милостивый государь и Брат, примите уверение в моем совершенном почтении и братском уважении.

Е.П.Блаватская

Францу Гартману[551]

5 декабря [1885г.]

Остенде

Уважаемый доктор!

Вы должны действительно простить меня за кажущееся невыполнение долга перед вами, мой старый друг. Честное слово, я до смерти загружена работой. Каждый раз, когда я сажусь писать письмо, все мои идеи рассеиваются и я уже не в состоянии продолжать «Тайную Доктрину» в этот день. Но ваше письмо (последнее) настолько интересно, что я просто должна на него ответить, как вы просили. Вы прекрасно поступите, послав материалы этого вашего эксперимента в журнал «Theosophist». Это чрезвычайно важно в связи с ложью Ходжсона и выдвинутыми им обвинениями, и я счастлива, что вы получили столь независимое свидетельство; во всяком случае, астральный свет не может лгать в мою пользу[552].

Я буду говорить только о четвертом послании, ибо о правильности трех других вы и сами знаете. Это похоже на уединенный храм таши-ламы близ Шигадзе, построенный из материала, напоминающего «мадрасский цемент»; он сверкает, как мрамор, и называется, насколько я помню, «Снежный лхаканг»[553] (храм). На крыше его возвышается не «солнце или крест», a algiorna дагоба[554] — треугольной формы, на трех колоннах, с золотым драконом и шаром. Однако на драконе изображена свастика, которую можно принять за крест. Не помню никакой «посыпанной гравием тропинки», да там и нет такой, но храм стоит на искусственном возвышении, и к нему ведет вымощенная камнем дорога со ступеньками — сколько их, не помню (меня ни разу не допустили внутрь); я видела его только снаружи, а интерьер знаю лишь по описаниям.

Почти во всех храмах Будды (Сангьясы[555]) полы сделаны из желтого полированного камня, который добывают в горах Урала и в северном Тибете у границы с территорией России. Не знаю его названия, но по виду он похож на желтый мрамор. «Господин» в белом — возможно, Учитель, а «лысый» — это, пожалуй, какой-нибудь старый «бритоголовый» жрец. Мантии у них обычно очень темные, почти черные (я привезла такую Олькотту из Дарджилинга), но откуда взялись серебряные пряжки и штаны до колена, я совершенно не представляю[556]. Они носят, как вам известно, высокие, до икр, ботинки из войлока, нередко расшитые серебром, как у того посыльного от Бабаджи. Возможно, это причуды астрального зрения, связанные с проблеском ассоциативных воспоминаний о картинах, виденных ею раньше.

В таких храмах всегда бывают движущиеся «картинки» с различными геометрическими и математическими задачами для учеников, изучающих астрологию и символику. «Ваза» — должно быть, одна из причудливых китайских храмовых ваз самого различного предназначения. По углам храмов стоят многочисленные статуи всевозможных божеств (дхьяни). Крыши всегда (почти всегда) опираются на ряды деревянных колонн, которые делят крышу на три параллелограмма, а над самой башенкой часто устанавливают зеркало «мелонг» из полированной стали (круглое, как солнце). Я сама однажды приняла его за солнце. На куполах иногда бывает конусообразный шпиль, на котором вертикально установлен золотой диск и наконечник грушевидной формы и часто полумесяц, а поверх — шар со свастикой.

Спросите у той женщины, не видела ли она «Ом трам хри хум» — знаки, которые иногда чертят на медном диске зеркала-«мелонга» для защиты простонародья от злых духов. Возможно также, что она видела ряд деревянных пластинок (маленьких кубиков), а на них вот это:

Если это так, то я знаю, что она видела. Такие храмы всегда окружены «сосновыми лесами», их специально строят среди сосен и где растут дикие опунции и деревья с китайскими плодами, из которых жрецы делают чернила. Там есть озеро, верно, и много гор — если это там, где находится Учитель; если же это возле Шигадзе — там только невысокие холмики. Статуя Мей-лха Гьялпо, двуполой повелительницы саламандр и духов воздуха, похожа на описание этого «сфинкса», однако нижняя часть ее тела скрыта в облаках и вовсе не рыбья; она не прекрасна, а только символична. Женщины-рыбачки же пользуются одними лишь подошвами наподобие сандалий, и все они носят меховые шапочки. Вот и все; поможет ли вам это? Но вы непременно это перепишите.

Искренне ваша

Е.П. Б.

Два письма Вильяму Хюббе-Шляйдену[557]

Письмо 1

4 января 1886 г.

Дорогой г-н Хюббе-Шляйден!

Только что получила письмо от профессора Селлина. О чем оно? То, что он собирается уйти из Общества, я поняла, еще, когда профессор находился здесь. Однако что он имеет в виду, говоря, что надеялся только на то, что феномены в Эльберфельде окажутся подлинными, но «из показаний Хюббе следует, что и эти феномены фальшивы», или что-то в этом роде? Он заявляет, что больше не верит в Махатм, что все Общество состоит из мошенников, и он убежден, что из Общества не просто выйдут несколько десятков членов, но все оно целиком развалится в течение нескольких недель.

Так будьте добры, объясните мне: что же все это значит? Если профессор Селлин предпочитает верить в то, что моим Учителем является Бабула (!!), что все Его письма были написаны этим пареньком, не знающим ни единой английской буквы, и что я — «русская шпионка» и единственный автор «Разоблаченной Изиды», представляющей собою плагиат, а также автор писем Махатмы К. X., — прекрасно, ради бога! Но чтобы вы давали показания в пользу поддельности феноменов в Эльберфельде, когда я в течение трех недель была не в состоянии написать ни слова собственной рукою при том, что мне в одиночку пришлось бы подделывать письма, воспроизводя почерки несуществующих Махатм, — это что-то новенькое, и, пока вы сами не напишете мне, что говорили такое, и не скрепите это своей подписью, я не смогу поверить в то, что вы это сделали.

Будьте добры, если вы когда-либо испытывали ко мне дружеские чувства, напишите мне и объясните все это. Письмо г-на Селлина просто изуверское, и я не буду на него отвечать. Но я надеюсь, что вы не такой, как он; во всяком случае, вы не станете меня осуждать, не выслушав того, что я собираюсь сказать. Как там насчет того, что все уходят из Общества? Тем, кто верит в отчет Ходжсона[558], действительно лучше отказаться от членства в Обществе, это уж точно. Но могу вас заверить: Общество никогда не рухнет.

Как всегда, искренне ваша

Е. П. Блаватская

Пожалуйста, не бойтесь обидеть меня. Пишите правду; если уж я смогла выдержать письмо Селлина, то сумею выдержать все что угодно. Но я желаю правды.

Письмо 2

Доктору Хюббе-Шляйдену,

президенту Немецкого Теософского Общества

Если «научное» свидетельство экспертов по почеркам признано вопреки моим заявлениям и возражениям, причем наверняка теми, кто, подобно г-ну Синнетту и некоторым другим, не знает всех обстоятельств, связанных с феноменами, которые ныне объявлены мошенническими, тогда попытки защищаться для меня бесполезны. Зафиксировано пятьдесят случаев, когда ученые эксперты ошибались и за подделку осуждали невиновных. Называть «подделкой» письма Махатм — это абсурд, ибо для того чтобы быть подделанным, имитируемый таким образом почерк должен существовать где-то в этом феноменальном мире, а если я придумала обоих авторов писем, то тогда я должна была придумать и приписываемые им почерки, но в таком случае это мой собственный почерк или почерки, и это не подделка. Но это неважно. Раз уж меня объявили русской шпионкой, то точно так же можно назвать и «фальсификатором» и принять это все в целом.

Теперь отбросьте упомянутое научное свидетельство — и что же остается? Ни одного доказанного факта против меня, кроме тех, что основаны на обстоятельных, как называет их докладчик, свидетельских показаниях, а показания эти годами строились на клевете и злобных предположениях наших злейших врагов. В случае с Куломбами — на показаниях, которые г-жа Куломб постепенно готовила в течение пяти лет; в случае с парочкой Уимбридж и Бейтс (которые задолжали нам 1500 рупий тоже за пять лет и которые, будучи сейчас богаче, чем когда бы то ни было, желают оправдать свои неделикатные действия) — на ненависти и желании отомстить еще с тех пор, когда г-жу Бейтс исключили из Общества за клевету, злословие и сплетни, а вслед за нею последовал и Уимбридж.

Все враждебные свидетельства собраны г-ном Ходжсоном по кусочкам у наших злейших врагов — у дядюшки нашего Дамодара и у партнеров и закадычных друзей Уимбриджа, а также у нескольких скептически настроенных теософов, людей изначально ненадежных. На всем этом автор доклада выстраивает обвинительное заключение объемом в 200 страниц. Газетные вырезки украдены из моего письменного стола и рабочих бумаг; вырезки и фрагменты записей, которые не связаны друг с другом и могут означать все что угодно для тех, кто задался целью что-либо сфабриковать, Куломбы стянули с письменного стола Дамодара (к примеру, несколько строчек, написанных моим почерком, — перевод из какой-то русской газеты, повидимому, для газеты «Pioneer» г-на Синнетта, а также отрывок из послания Учителя к Дамодару).

На основании этих обрывков и враждебных свидетельских показаний, подозрений скептиков и т. п. меня обвиняют в самом отвратительном преднамеренном обмане, в десяти годах мошенничества, лжи, розыгрыша, махинаций и интриг; потребовалось бы просиживать целыми днями для того, чтобы подделать три или четыре различных почерка на языках, из которых ни я, ни Дамодар (мой предполагаемый сообщник, который сейчас находится в Тибете и не может себя защитить) не знаем ни слова! Если уж должны быть сообщники, то в качестве таковых следует указать не только Дамодара, но еще и десяток других, которые были бы в состоянии и подделывать почерки обоих Учителей, и писать на восьми-девяти языках и наречиях, и вдобавок поднаторели бы в воспроизведении стиля и манеры изложения Учителей.

Кто «сфабриковал» письмо Махатмы К. X. д-ру Хюббе-Шляйдену? Уж не полковник ли Олькотт, который находился рядом с ним? А если это сделала я, которая, будучи наделена пророческими способностями и ясновидением, написала это письмо и подготовила его заранее, то, должно быть, это полковник Олькотт разыграл трюк и подбросил послание, то есть сделал так, чтобы оно появилось в вагоне поезда за спиною д-ра Хуббе-Шляйдена?

Что ж, давайте и дальше черните низкими подозрениями, обливайте грязью честнейшего из ныне живущих людей — человека, являющегося воплощением честности, бескорыстия, доброты, благожелательности и филантропии, неспособного ничего утаить, когда его расспрашивают, ибо он краснеет до корней волос, стоит лишь чуть-чуть заподозрить его в неправде или в сокрытии чего-либо. Давайте, господа из Теософского Общества, продолжайте разрушать репутацию этого человека, губить его честь так же, как вы поступаете со мною.

Как могу я приступить к своей самозащите, если мне не дали даже издали посмотреть на те самые письма к Куломбам, на которые ссылаются обвинители? Как могу я отрицать то, о чем ничего не знаю? Что мне известно и что я в состоянии доказать, так это что отдельные обвинения, содержащиеся в докладе, совершенно абсурдны и не выдерживают сколько-нибудь серьезной критики.

Прежде всего, написанная красными чернилами записка (не знаю, от моего ли Учителя, ибо я держала в руках этот отчет лишь несколько минут) Дамодару, найденная среди его бумаг (кем найденная — говорится ли об этом в докладе?), не имеет ничего общего с телеграммой из Джелама г-ну Синнетту от Махатмы К. X. Начнем с того, что я находилась в Амритсаре, в двенадцати часах езды на поезде от Джелама, а Дамодар — в Бомбее, то есть в двух тысячах миль от Амритсара, а это четыре дня пути по железной дороге. Письмо Махатме от г-на Синнетта, отправленное из Аллахабада, я получила в Амритсаре, около двух часов пополудни, сидя за столом и будучи окружена людьми. Я отправила это письмо либо сразу же, либо через полчаса — сейчас не могу припомнить, ибо в данный момент у меня нет под рукою «Оккультного мира»[559], чтобы свериться с ним. Думаю, что сделала это, когда гости уже разошлись.

Так или иначе, телеграмма, найденная позже и написанная почерком Учителя К. X., была отправлена из Джелама спустя несколько часов, независимо от того, располагал ли Он физическим временем для получения письма от г-на Синнетта или нет. Так как же я могла, да и зачем я стала бы эту написанную красными чернилами записку посылать Дамодару за две тысячи миль, чтобы скопировать «джеламскую» телеграмму? Может быть, я отправила эту красночернильную записку по воздуху? Что ж, допустим, я принимаю данную гипотезу. Но, откуда же взять, несколько часов физического времени для того, чтобы моя записка (если это все-таки моих рук дело) дошла до Дамодара[560] и чтобы он успел скопировать «телеграмму-оригинал» и отправить ее обратно через Джелам г-ну Синнетту в Аллахабад? Нелепо, полный абсурд!! Пусть Ходжсон еще раз попытается найти какой-нибудь иной мошеннический феномен, который соответствовал бы этому документальному доказательству, написанному «красными чернилами». Подобные документы, написанные красными чернилами и синим карандашом, Дамодар ежедневно получал десятками, как и каждый чела, и поэтому он в Тибете и гораздо счастливее, чем мы здесь. Бедный, благородный, самоотверженный молодой человек! Даже он очернен, опозорен, предан своим собственным дядюшкой, который всегда ненавидел племянника и завидовал ему, и ненавидел столь же сильно, как и меня; этот самый дядюшка и распоряжается сейчас деньгами Дамодара.

«Письма, на которые покушались и вскрывали»? Вскрыто письмо Гарстина. Как странно, что г-н Гарстин не заметил ни малейших следов подобного покушения в тот момент, когда он получил это письмо через Мохини! Разве нам не рассказывали, что он сам (Гарстин) пытался выяснить, не подвергалось ли его письмо вскрытию, пробовал его раскаленным ножом, показывал десяткам людей в течение целого года? А теперь, когда оно тысячи раз прошло через разные руки, из-за того, что один его уголок выглядит потрепанным, это служит доказательством того, что его вскрывала я! Когда? Откуда у меня взялось бы на это время?

Г-н Гарстин тщательно запер письмо в «раку» перед ужином около семи часов вечера. С того времени и до момента, когда оно свалилось на голову Мохини, никто не выходил из комнаты — моей комнаты, где я могла бы проделать эту операцию и написать ответ. Мои покои были полны чела и гостей, пока я около десяти часов вечера не отправилась спать. Ответ, должно быть, пришел около семи (?), и я уверена, да и Мохини может это засвидетельствовать, что я ни на мгновение не оставалась одна. Кто же совершил эту операцию и написал письмо от Махатмы, вложенное в нераспечатанное письмо г-на Гарстина (заклеенное и запечатанное со всеми предосторожностями), которое, очутившись среди нас, было незамедлительно вручено Мохини г-ну Гарстину?

А как насчет письма г-ну Хьюму из Дома правительства (или из муниципалитета — не могу с уверенностью вспомнить). Это письмо было получено в 1881 или в 1882 году. На него никогда не падало подозрения; я никогда не слышала, чтобы г-н Хьюм кому-либо говорил что-либо подобное, а ведь он наверняка сказал бы, и первым делом — г-ну Синнетту. Если г-н Синнетт так и не услышал об этом ни от г-на Хьюма, ни от близких друзей и сотрудников, когда он (Синнетт) находился в Индии, то, значит, г-н Хьюм попал пальцем в небо спустя три-четыре года после подобного вскрытия. Как может кто-либо (а меньше всех — слуга-магометанин) помнить, что он передал одно из тысяч получаемых г-ном Хьюмом писем, и именно то письмо, о котором идет речь, человеку по имени Бабула? Кто мог бы это вспомнить, и почему слуга не вспомнил об этом в тот день, когда г-н Хьюм организовывал самое тщательное расследование на предмет того, кто принес это письмо, когда и как? Странным образом запоздавшее воспоминание! Однако это не удивляет нас с г-ном Синнеттом, ибо мы досконально знаем характер г-на Хьюма.

Еще в одном своем бесценном свидетельстве г-н Хьюм если и не выходит за рамки здравого смысла, то заходит достаточно далеко, чтобы в целом свести на нет плоды собственных усилий. Передо мною квадратный листок тибетской или непальской бумаги с записями Учителя, сделанными красными чернилами, и моими записями, на основе которых я действительно давала свои первые уроки тайной философии (из которых затем вырос «Эзотерический буддизм»[561] в музее и студии г-на Хьюма в его доме в Симле в 1881-1882 гг.). Г-н Синнетт и г-н Хьюм хорошо помнят этот листок, они видели, рассматривали и изучали его много раз. Так как же тогда г-н Хьюм заявляет, что Учителя стали писать на такой бумаге только после того, как я побывала в Дарджилинге, где, по его словам, я могла раздобыть подобную бумагу? Я поехала в Дарджилинг только в конце 1883 года — более чем через два года после того, как я обучала этих господ по записям на том самом листке. Так как же быть с этим действительно ложным свидетельством?

Пытаются ухватиться за любую ничтожную мелочь, чтобы обратить ее против меня. Стоит г-ну Синнетту в одном случае сказать, что «не прошло еще и тридцати секунд», а в другом — что «не прошло и минуты», как его тут же ловят на жутком противоречии между этими двумя фразами, и его свидетельство в мою пользу попросту обесценивается. Г-н Хьюм может высказать очевидную ложь, нечто совершенно не соответствующее действительности — умышленно или по забывчивости, не берусь утверждать, — однако он приводит ложное доказательство, и все ему верят. Разве это честно и справедливо? Разве это милосердно, разве это по-джентльменски, когда жизненную репутацию и честь беззащитной женщины ставят на карту — нет, рвут в клочья, разбивают вдребезги?

Меня обвиняют в том, что я одна, без посторонней помощи, написала «[Разоблаченную] Изиду», все статьи в журнале «Theosophist», все письма обоих Махатм, что я придумала и Их самих, и Их почерки, и Их философию. Прекрасно. Если будет доказано, что я сделала это не ради выгоды, то есть не ради денег, ибо на сегодняшний день я нищая и никогда не имела за душою ни гроша, поскольку все, что я получила за свои статьи и романы на русском языке (несколько тысяч рублей), я отдала Обществу; если впоследствии выяснится, что обвинение в том, что я являюсь русской шпионкой, откровенно абсурдно (вся Индия обхохочется, прочитав об этом), а г-ну Хьюму с г-ном Синнеттом это хорошо известно; и если от обоих этих мотивов обвинителям придется отказаться, то к чему же тогда понадобились все эти красочные небылицы, которые распространяются уже более двенадцати лет? Ради «известности и славы»?

Да разве я не добилась бы гораздо большей известности и славы, заяви я, что «[Разоблаченная] Изида» со всеми ее недостатками и несовершенствами (лишь теперь обнаруженными) была написана лично мною десять лет назад, когда я не могла правильно написать по-английски и двух фраз; что я — единственный автор всех философских статей в журнале «Theosophist»; что я — автор, придумавший «Тайную Доктрину» (подтверждения правильности которой теперь постепенно обнаруживаются в сотнях до сих пор непереведенных томов, написанных на древнем санскрите); я, работающая сейчас над «Тайной Доктриной» — книгой в сто раз более философской, более логичной и более насыщенной эрудицией, нежели «Изида», — в полном одиночестве пишущая ее в Вюрцбурге, окружив себя массой книг (отнюдь не справочников)?

Неужели идея того, что автором является одна-единственная женщина, которая сама, без всякой помощи, взяла все это исключительно из собственной головы, не казалась бы в десять раз чудеснее и не стала бы в десять раз более надежной дорогой к славе, нежели возложение ответственности за авторство на адептов?

Если бы я хотела прославиться, сделать себе имя, я бы заявляла, что все производимые мною феномены основаны исключительно на моей силе. Я могла бы аналогичным образом заявить, что они имеют неспиритуалистическое и немедиумическое происхождение, и утверждать, что эти чудесные феномены произвожу исключительно я сама, и мне хватило бы славы, уверяю вас. Но разве я когда-либо претендовала на какие-то личные способности? Нет, кроме случаев со звоном колокольчиков, с постукиваниями и прочими электрическими феноменами, а иногда с ясновидением, я никогда не произносила ничего, кроме одной и той же стереотипной фразы: «Если Учителя или их чела помогут мне, то я смогу то-то и то-то, если же нет — я ничего не сумею сама». Можно ли назвать это стремлением к славе? Я была сильным, очень сильным медиумом, пока Учитель полностью не избавил меня от этих опасных, губительных для души способностей. С тех пор я не могу ничего.

«Сходство стилей», одни и те же ошибки, особенности орфографии, галлицизмы и т. д. и т. п. Следовательно, я — это Махатма К. X., а он — это я. Но почему бы не истолковать это правильным способом? Расспросите Олькотта, Джаджа и всех, кто знал меня в Америке еще до того, как я написала «Разоблаченную Изиду». Они вам расскажут, что я тогда с трудом изъяснялась по-английски, что большинство страниц «Разоблаченной Изиды», где есть хоть что-то, достойное прочтения, было продиктовано мне Учителем К. X.; порою он диктовал мне по 30-40 страниц за раз, причем без единой ошибки, о чем знают Олькотт и д-р Уайлдер; они расскажут, что писать по-английски меня учил Учитель, и, как и Он, я писала в «Разоблаченной Изиде» слово «sceptic» через букву «k» («skeptic»), а вместо «Васchus» писала «Bakkus»[562] и т. п.

Я изучала английский в детстве, однако к 1868 году уже перестала на нем говорить. И только с февраля 1868 до 1870 года, примерно девять-десять месяцев, а затем еще около полугода я говорила с Махатмой исключительно по-английски, ибо не владела ни тибетским, ни хинди. Могу сказать, что свои скромные познания в английском, с которыми я в 1873 году приехала в Америку, я заново получила от Него. Писать по-английски я, безусловно, училась у него, в процессе работы над «Разоблаченной Изидой». Приехав в Индию, я начала писать слово «sceptic» (слово, к сожалению, слишком часто употребляемое в нашем Обществе) через букву «с», поскольку над прежним моим способом написания стали смеяться. К. X. же так и продолжал писать по-своему. Он торопился и написал через меня сотни писем, прежде чем я отправилась в Америку и повстречала там Олькотта, однако мой Учитель возражал, утверждая, что это — медиумизм.

Я тогда действительно думала, что первое письмо, которое Он послал г-ну Синнетту, было написано в Симле через меня, однако Он сообщил мне, что я ошибаюсь. И г-н Синнетт также в это не верил. Что же касается моего Учителя, то он не знает ни слова по-английски. Для каждого из написанных им писем ему приходилось заимствовать английские слова и выражения либо из моей головы, либо из головы кого-нибудь из своих чела, владеющих английским. Чудес в природе не бывает. Все происходящее должно иметь свою причину и свое следствие.

Теперь относительно доказательств того, что я придумала Махатм. На протяжении более чем двадцати лет, с 1858 по 1881 год, я старалась говорить о Них как можно реже. Сообщила по секрету лишь Олькотту и Джаджу. Все прочие вынуждены были довольствоваться какими-то полунамеками. Я старалась сохранять в тайне личности Учителей, их имена, местопребывание. И когда в Симле в эту тайну в конце концов были посвящены г-жа Хьюм и г-жа Синнетт, тогда-то и начались мои злоключения. Мне пришлось изо всех сил противостоять попыткам разглашения и профанации Их имен. Господа Хьюм и Синнетт знают об этом. Г-н Синнетт обратился к Махатме К. X., и Он дал ему разрешение на написание «Оккультного мира».

Приближался конец столетия, и надо было попытаться открыть глаза непросвещенной публике, а меня избрали в качестве жертвы — точнее, в качестве удобрения для возможного будущего урожая. Но мне не удалось избежать той самой огласки, причем слишком резкой, слишком неожиданной. Спиритуалисты и материалисты стали выступать с протестами, и счет моим врагам пошел на тысячи. Я упрашивала Олькотта не ссылаться слишком открыто на имена Учителей и на феномены. Он получил от Учителя приказ прекратить вести разговоры о Них. Но остановить Олькотта в его восторженном порыве — с тем же успехом можно было пытаться остановить бушующий ураган. Полковник и не думал прекращать. Тогда Маха Коган[563] велел мне передать Олькотту, что если тот и дальше будет продолжать в том же духе, то на нас обрушатся несказанные беды. Это было в 1883 году, когда полковник отправился на Цейлон.

Еще одно предупреждение пришло, когда он поехал со мною в Европу. Я писала ему из Парижа в Лондон: «Оставьте в покое ОПИИ[564]. Учитель говорит, что вы таким образом погубите все дело». Я упрашивала, умоляла Олькотта, но ничто не могло остановить его. Он пичкал их (психистов) рассказами о самых удивительных феноменах; дошло до того, что его стали считать либо помешанным, либо дураком, легковерным. Теперь это стало его личной кармой. «Слава»? Знаете, почему я ужаснулась, прочитав «Оккультный мир»? Там есть фразы вроде: «Это разрешил сам Махатма К. X.». Махатмы никогда ничего не запрещают, ибо тем самым они препятствовали бы свободному волеизъявлению людей, вмешивались бы в их карму. Махатмы смеются над всей этой нынешней возней — если, конечно, обращают на нее внимание, в чем я сильно сомневаюсь, хотя, разумеется, они о ней знают. Таким образом, постоянно проявляя с 1858 по 1880 год чрезмерную осторожность с тем, чтобы люди ничего о Них не узнали, я сейчас сталкиваюсь с обвинениями в свой адрес: я, дескать, Их выдумала.

В качестве полумеры я выбрала одно средство: сделать Их широко известными, но рассказывать не о том, кто Они такие, а о том, кем Они не являются, и теперь меня обвиняют в том, что я сама играла Их роль, изобрела Их почерки и т. д. и т. п. Конечно, я никогда не отвечала на расспросы о Них так, словно на расспросы о д-ре Хюббе-Шляйдене или о ком-либо еще. Я никогда не говорила неправды, однако о многом умалчивала и буду продолжать умалчивать обо всем, что касается Их, вплоть до своего смертного часа. Я связана клятвой и буду ей верна, даже если из-за нее меня публично сожгут на костре или повесят.

Г-н Хьюм усматривает доказательство неумения Махатмы К. X. разбираться в характерах людей и прочем на основании того, что Он хвалил того молодого человека, который Его обкрадывал? Бедный слепец! Г-на Синнетта Махатмы предупредили об обязательстве сохранения тайны с самого начала. Так же как и полковника Олькотта. Это г-н Хьюм навязал молодого человека Махатмам. Это г-н Хьюм полюбил его (молодого человека) за чистоту, способности к ясновидению и мистические наклонности; сам же г-н Хьюм называл моего Учителя несправедливым, жестоким, да какими только эпитетами не награждал Его за отказ взять юношу к себе в чела!

Что ж, прошел год, и мой Учитель написал молодому человеку: «Принимаю тебя на испытательный срок»; вот тут-то и выявилась его внутренняя природа, его подлые воровские наклонности, его лицемерие и все прочее. Г-н Синнетт был об этом предупрежден. Он знал, что и г-на Хьюма, и его секретаря подвергают испытанию. И еще за неделю до того, как г-ну Хьюму стала известна вся правда, мой Учитель велел полковнику Олькотту исключить молодого человека за растрату. Да что толку рассуждать о том, чего не поймет никто из несведущих ни в обычаях Махатм, ни в законах и правилах ученичества! Как можно подходить с обычными мирскими мерками к правилам и законам Восточного Братства, во всем диаметрально противоположным европейскому образу жизни!

Больше мне сказать нечего. Я готова ответить на любой вопрос, касающийся лично меня. Но об Учителях ничего не стану говорить. Они для меня священны, и я готова тысячу раз пойти за них на смерть, если это принесет какую-то пользу Им или пойдет на благо человечеству. В этом моя открытая общественная работа, а древо теософии познается по плодам своим. Сотни распутников, пьяниц и ужасных материалистов стали чистыми и добродетельными людьми, десятки вернулись к своим брошенным женам и семьям.

Порасспросите обо мне людей, живущих в Индии, ибо одна вещь из всего отчета соответствует действительности: я пользуюсь в Индии влиянием, выходящим далеко за пределы Общества. Расспросите их: кто пять лет трудился, стараясь примирить туземцев с их судьбой, вызвать в них братские чувства к англичанам, зародить в сердцах местных жителей благодарность к англичанам за благо, которое они приносят, просвещая коренное население, и пытаясь пробудить в них прощение за презрение и ненависть, выказываемые завоевателями по отношению к «низшей расе»? Спросите их, добро или зло творила я в Индии, а уж потом судите. Имя Учителя сделалось в Индии семейным талисманом, оберегающим от бед. В 1857 году Учителя спасли англичан в Индии от поголовного истребления, это Они спасли их от революции во время принятия билля Илберта, и об Учителях можно говорить как о Боге и о Христе. Если бы их не существовало, то их следовало бы выдумать — за то благо, которое одни лишь их имена приносят тем, кто верит в Них.

Что ж, если я их выдумала, то таким образом я принесла благо азиатскому человечеству. И пусть европейское человечество в своей традиционной каиновской манере побьет меня камнями.

Е. П. Блаватская

Письма Камилле Лемэтр

Письмо 1

18 ноября 1887 г.

Уважаемая г-жа Лемэтр!

Не окажете ли вы мне большую услугу? Разрешите мне перевести некоторые фрагменты о будущем теософии во Франции, присутствующие в вашем письме.

Они великолепны по своей правоте и красноречию и выражают больше, нежели все, что было написано о теософии до сих пор. В своем переводе я опущу имена и могу опубликовать все это в форме выдержек из письма. Я подпишу публикацию вашим именем, если захотите, либо поставлю «X», или что пожелаете. Только не откажите мне и разрешите напечатать эти фрагменты в журнале «Lucifer», ибо, еще раз повторяю, они великолепны, честное слово.

Пожмите за меня руку вашему мужу и передайте ему мои уверения в совершеннейшем к нему уважении, а вас позвольте обнять, как свойственно сестре, которая восхищается вами и ценит вас за человеколюбие.

И сердцем, и разумом всецело ваша

Е. П. Блаватская

Письмо 2

12 декабря 1888 г.

Лондон

Дорогая г-жа Лемэтр!

Мое письмо вас удивит, но надеюсь, что вы прочтете его внимательно и без нетерпения, а также без какой-либо предвзятости. Я взываю к вашей женской интуиции, дабы убедить вас в истинности того, о чем я вам пишу, ибо если мне не удастся добиться того, чтобы вы узрели истину, то это мое письмо окажется последним из когда-либо адресованных вам. Однако даже это никоим образом не изменит тех чувств подлинного уважения и симпатии, которые я к вам испытываю. Ведь я знаю вас не интеллектуально, а духовно, а духовные ощущения меня еще никогда не подводили.

Простите меня за предисловие, но оно необходимо. Теперь, когда я сообщила вам, что мне известно содержание писем, которые Габорио написал вам обо мне, что мне известно, что именно говорил он обо мне, и что я читала ваши ответы, — теперь вы поймете, почему я вам пишу. С тех пор как я получила ваше последнее письмо, многое изменилось. Вы, продолжая оставаться теософом, утратили желание поддерживать личное знакомство со мною. Почему же? Кто из нас изменился: я или все-таки Габорио? Из преданнейшего друга он превратился почти, что во врага. И я прошу вашего разрешения поговорить с вами именно о нас двоих.

В первую же очередь задайте себе вопрос: зачем, с какою целью стала бы я вас обманывать или играть на ваших чувствах? Я никогда вас не видела, и только в связи с тем, что скончался наш бедный друг Драмар, я впервые услышала ваше имя. Вы написали мне письмо, до такой степени проникнутое суровой правдой об Олькотте — о человеке и моем друге, вот уже четырнадцать лет работающем, впрягшись со мною в одно ярмо, которое калечит нас чуть ли не до смерти, — что, будь я на самом деле той женщиной, какой меня изображает вам Габорио, я вместо того чтобы выказывать вам уважение и симпатию за вашу искренность и прямоту, даже не стала бы подтверждать получение этого письма. Уже сам факт того, что я вам сейчас пишу, говорит сам за себя. Что вы можете сделать для меня или против меня? Ничего. Габорио мог бы написать целые тома против Общества или моей скромной персоны, так ничего этим и не добившись.

Теософское Общество, внешне совершенно обветшавшее, в основе своей незыблемо; фундамент его — несокрушимая скала, игнорирующая людскую клевету и бессильные попытки поколебать ее. Боюсь ли я грязи, которую швыряют мне в лицо? О господи! Да я настолько к ней привыкла, что начинаю пользоваться ею вместо мыла. Пусть швыряются, с каждым новым броском я становлюсь лишь еще чище для тех, кто меня знает. Я никогда никому не причиняла вреда и потому никого не боюсь и предоставляю все карме. Но я ценю вашу дружбу. Вы для меня — родная душа, и мне было бы горько сознавать, что вы испытываете в отношении меня несправедливые подозрения. Поэтому, прощая вас, — ибо вы меня не знаете и у вас нет оснований не верить тому, что вам рассказывает Габорио (а я его хорошо узнала за эти два года, уж поверьте мне!), — считаю своим долгом, раз уж вы теософ и не можете не быть им и впредь, предупредить вас о том, чего вы не знаете. Изменился Габорио, а вовсе не я. Я убеждена, что он с некоторых пор принимает гашиш. Если это не так, то, значит, им управляет некая мерзкая сила, под влияние которой он попал на одном из спиритических сеансов, которые он часто посещает. Суть в том, что Габорио изменился до неузнаваемости, даже для своего лучшего друга, Куломба, которого он обвиняет в том, что тот находится под моим влиянием!

Габорио только что произвел в нашу сторону свой первый пушечный выстрел — в последнем номере своего журнала «Lotus». Еще месяц — и он основательно займется Олькоттом, Обществом и мною. Надвигается повторение истории с г-жой де Морсье, которая сначала целует мне руки и подол моего платья, да так, что мне аж тошно становится, а затем начинает меня ненавидеть под совместным руководством г-жи Леонар и г-на Соловьева и принимается обеими руками забрасывать меня комьями грязи! «Bulletin of Isis», против лжи которого боролся Габорио, просто ничто по сравнению с последним номером журнала «Lotus» (за октябрь-ноябрь), напичканным примечаниями Габорио и его «комментариями редактора». Ах, сударыня, настало время возопить вместе с Исайей: «Как упал ты с неба, денница, сын зари! разбился о землю (ты, о Лотос!), попиравший народы»[565], — низвергся до уровня «Bulletin of Isis», столь обильного ложью и клеветою! А между тем этот бедняга Габорио — отнюдь не лжец и не безнравственный человек по своей природе. Он наверняка находится под каким-то внешним влиянием — это очевидно.

Давайте, сударыня, как «Папюс и К°», распространяться об Учителях больше, чем наговорил Габорио в своем первом комментарии (на первой странице?). Нет, я не «единственная» знакома с Учителями. С ними знакомы и многие другие, и Учителя действительно существуют. Где и когда даже самой г-же де Морсье удавалось продемонстрировать более сокрушительное презрение к теософам, которых она считает «любителями читать мораль другим», нежели это делает Ф.К.Габорио, посылающий своих сторонников заполнять съезды и гоготать (как гуси?), заранее хихикая над негодованием теософов по поводу прославления пьянства Нумы Пондуэна? И не лучше ли хотя бы читать проповеди против пьянства, пусть и не следуя им, нежели прославлять наслаждение оным даже в эклектическом журнале? Создается впечатление, что этот человек намерен порвать с теософией. И какое солидное «обозрение», какой журнал, руководимый «серьезным теософом», как он сам именует себя, занимался публичным полосканием своего «грязного белья» более открыто, нежели Габорио в своем «Little Theosophical Bulletin»? Это еще цветочки: в следующем номере появятся и ягодки.

И к чему все это? Что я ему сделала? Это правда, что полковник Олькотт был несправедлив к Габорио. Но если бы вы знали Олькотта так же хорошо, как я и многие другие, то вы бы поняли, что, прав он или не прав, он готов принести в жертву себя, меня и вообще кого угодно во имя того, во что он верит, — во имя интересов Общества. Он проявил несдержанность, поддавшись вкрадчивым уговорам врагов Габорио, и, кроме того, ему надоели упрямство, недовольство и злоба последнего. То, что Габорио шел на жертвы ради Общества, посвящая ему свое время, свои жалкие гроши, свои последние деньги, не могло растрогать Олькотта, как растрогало бы кого-нибудь другого, и причина этого очень проста. Олькотт — фанатик. Он пожертвовал своей семьей, счастьем, положением в обществе, карьерой преуспевающего адвоката в Соединенных Штатах, родиной и фактически своей жизнью ради человечества, и прежде всего — ради угнетенных, преследуемых и обездоленных.

Перед ним благоговеют тысячи индусов; десятки тысяч бедных детей, гонимых нуждою прямо в лапы миссионеров, полковник спас, определив их в теософские школы, где их стали бесплатно воспитывать за счет теософских лож Индии. А сам Олькотт сделался нищим. У него нет ни цента даже на то, чтобы купить себе ботинки, да он и тратит-то на себя не больше, чем я, то есть ни гроша, все деньги расходуя на нужды Теософского Общества и его работу — труд всей нашей жизни. Ибо у нас лишь одна цель: воспитать, насколько это возможно, новые поколения, детей теософов, в идеалах альтруизма и Всемирного Братства. Каждые двадцать пять франков, которые изыскивает полковник, идут на оплату учебы и пропитания тех несчастных, которые в противном случае угодили бы в сети, раскинутые миссионерами.

Ах, сударыня, сатира — дело нехитрое, а вот искусство — это тяжкое занятие. Габорио может насмехаться над этими маленькими кусочками бумаги, наклеенными на холст, но если бы вы знали всю правду об Олькотте, — вы, готовая отдать свою жизнь за бедных и за идеалы социализма, — вы бы прекрасно поняли, что отнюдь не Габорио мог бы поступиться во имя теософии хотя бы одной из идей, за которые он цепляется, между тем как Олькотт за четырнадцать лет ни разу не колебался. Обращал ли этот старик какое-либо внимание на задевающие его оскорбления, нападки недругов или на всякие сплетни? Разве его когда-либо останавливали соображения личного характера, уязвленное самолюбие или тщеславие? Какой человек способен отдать больше, чем наш полковник? Да, Олькотту часто недостает такта и учтивости. Он проявляет слабохарактерность, а нередко и легковерие, когда встает вопрос о необходимости понять мотивы, которые движут окружающими. Но он способен на поистине материнскую доброту к тем, кто в нем нуждается, и в то же время он тверд как скала, когда дело касается интересов Теософского Общества. Отсюда-то и вытекают его ошибки в суждениях.

Когда я убедила Олькотта по его возвращении, что он был несправедлив по отношению к Габорио, полковнику захотелось как-то исправить это. Однако было уже поздно, ибо Габорио заупрямился и заявил, что знать не желает Олькотта. Чья тут вина? Но я-то что сделала Габорио? Посмотрите, как он ведет себя по отношению ко мне — в благодарность за то, что я оказала ему максимальную поддержку и чуть было из-за него не рассорилась навсегда с Олькоттом. А ведь я, вероятно, пошла бы на это, рискуя развалить Теософское Общество в Европе, если бы, на мое счастье, Габорио не продемонстрировал обратную сторону медали — свою безудержную назойливость, деспотизм и непрошибаемое упрямство.

Что ж, он меня не сломит, даже если ему и удастся поссорить меня кое с кем из моих друзей. Меня, которую Габорио всего лишь несколько месяцев назад выставлял образцом всех добродетелей, он теперь порочит в письмах, адресованных своим друзьям. Я прочитала ему ваш ответ, уважаемая г-жа, который он переслал г-ну Куломбу, — ответ, исполненный такта и мудрости, в котором вы призываете Габорио не обращать внимания на цвет волос или глаз тех, кто несет нам истину, и в конце говорите, что неважно, насколько плохи мы (Олькотт и я), что это никоим образом не сказывается на тех истинах, которым мы учим и т. д.

Это было благородное письмо, сударыня, но, к сожалению, Габорио не последовал вашему мудрому совету. Для этого человека его скромная персона является «Великим Все», а что же до наших маленьких личностей, то они, очевидно, существуют лишь для того, чтобы служить и удовлетворять его! Вскоре настанет день, сударыня, когда вы убедитесь, насколько изменился этот несчастный молодой человек, и вы будете верить его словам столь же мало, как и этот бедняга Куломб, его лучший друг с детских лет, человек, который любит Габорио больше, чем тот себе представляет, и который пребывает в отчаянии от того, что происходит. Куломб — истинный теософ, готовый, как и мы, пожертвовать собою ради блага других.

И он утверждает, что если Габорио не изменится, причем довольно скоро, то он тоже будет вынужден порвать и с Габорио, и с журналом «Lotus». Потому что Габорио забрасывает его письмами, полными клеветы и откровенных выдумок про Олькотта, про меня и всех прочих, и просит Куломба показывать их мне! И эти фантастические измышления, если их изучить, на поверку оказываются всего лишь выдумками, гашишными видениями. К тому же, не успев письменно изложить какой-либо нелепый факт, Габорио в следующем письме отрицает его. Это ненормально. Так, он утверждает, что идея добавить еще какое-нибудь слово к названию «Lotus», о чем я просила его, дабы отличать это название от издания «Lotus» г-на де Рони (обозрения, просуществовавшего уже семь лет), — это всего лишь, заговор, организованный полковником и де Рони, а они оба — масоны (!).

Начнем с того, что полковник Олькотт не является масоном, а если бы даже он и был таковым, то что он мог бы иметь против названия «Lotus»? Далее, Габорио обвиняет меня в том, что я дала Папюсу[566] или г-ну Арнолду ответы на мистические вопросы, в которых я отказала (по его словам) «Изиде». Никогда я ничего подобного не говорила ни Папюсу, ни г-ну Арнолду. Последний принадлежит к Эзотерической Секции, и неважно, является он президентом ложи «Гермес» или нет; он будет получать вместе с множеством других людей те же инструкции, что и прочие члены секции, не больше и не меньше.

Однако Габорио уверяет Куломба, что Арнолд был спиритистом и, потеряв жену, стремится лишь к одному: общаться с нею при моем вмешательстве!! Во-первых, я не медиум; во-вторых, я ненавижу спиритизм, и, наконец, Арнолд — не спиритист, ибо все, кто становится членом Эзотерической Секции, должны отринуть спиритизм и тонкие материализованные формы.

Г-н Габорио совершенно не выносит Эзотерического Общества. Он называет его чистейшим фарсом. Он был вправе отклонить хартию, которую я предложила ему, но не имел никакого права называть «единственную серьезную секцию Теософского Общества» чистейшим фарсом.

Я первая предложила Габорио не подписывать «Клятву»[567], ибо он ни за что не смог бы соблюдать свой обет. Посылаю вам текст «Клятвы», подтверждающий, насколько сильно, до неузнаваемости, должны измениться вступающие в секцию. Это единственный способ заставить их трудиться на благо человечества, работать ради бедных. Они не станут ничего делать, если я не обеспечу им вознаграждения, и я, как обычно, пожертвовала собою. Это будет еще одна обязанность, которая станет отнимать у меня все мое время и все силы, а в качестве благодарности я буду получать одни лишь жестокие удары. Но я убеждена, что по крайней мере кое-кого из этих людей я сумею сделать теософами и помогу им развить свое высшее, сокровенное Эго. А Габорио над этим насмехается!

Вот вам, сударыня, и вся правда. Я дала честное слово г-ну де Рони, что попрошу г-на Габорио прибавить к слову «Lotus» какой-нибудь эпитет вроде «философский», если слово «теософский» ему будет не по душе. Соображения, о которых здесь слишком долго рассказывать, заставили меня пообещать (и я была уверена, что Габорио мне не откажет, поскольку мое имя фигурирует на обложке журнала «Lotus»), что в случае, если он откажется выполнить мою просьбу, я потребую убрать мое имя как «вдохновительницы» данного обозрения.

Габорио отказывается из чистого упрямства; он не только приглашает меня писать для журнала «Lotus», как и в прошлом, но и просит позволить ему публиковать на страницах его журнала «Тайную Доктрину». Это невозможно. Когда он изменит название журнала — пусть сделает свой «Lotus» «белым», «синим», «красным», «эклектическим» или «философским» — и когда даст мне слово больше не третировать полковника в своих бюллетенях и не выносить сор из избы, тогда я сделаю для него все что угодно. Я ежемесячно буду писать для него статьи, я предоставлю ему исключительное право на перевод и дам разрешение публиковать в журнале «Lotus» отдельные главы из «Тайной Доктрины» или даже всю ее целиком. Что еще я в состоянии ему предложить? Но Габорио хочет всего этого, не изменяя ни слова в названии своего журнала и продолжая оскорблять полковника и прочих в журнале, «вдохновляемом Е.П.Блаватской», и не желает отступать ни на шаг. А когда я отказываюсь помогать ему на таких условиях, он обзывает меня «курильщицей», «лгуньей», «предательницей» и т. п.

Вам судить и решать, уважаемая г-жа. Если Габорио наговорил вам нечто, противоречащее тому, о чем я вам пишу, то это потому, что он не в себе и воображение подбрасывает ему иллюзорные картины.

Но позвольте вас спросить: разве, поступая таким образом, он не предает забвению и поруганию все то благо, что он успел принести Теософскому Обществу и нашему делу? Как может он называть себя серьезным теософом, если из-за слегка (или даже сильно, если ему угодно) уязвленного самолюбия и каких-то личных соображений он посылает теософию ко всем чертям и ведет себя в тысячу раз хуже Папюса и К°?

Вам, сударыня, решать, кто из нас двоих говорит вам правду: Габорио или я.

Между тем, как всегда, исключительно преданная вам

Е.П. Блаватская

Письмо 3

31 декабря 1888 г.

Милая и добрая г-жа Лемэтр, самая теософская из всех моих друзей!

Позвольте мне называть вас другом, ибо независимо от того, станете ли вы эзотериком, останетесь ли в Теософском Обществе, хотите ли вы быть моим другом или нет, я — ваш преданный друг, верный вам до самой смерти.

Почему? Постарайтесь понять, опираясь на свою интуицию. Я очень хорошо вас узнала; я увидела Камиллу Лемэтр во всей наготе ее души, ее сердца, и этого для меня достаточно. Если бы мы имели у себя в Теософском Обществе десяток теософов, подобных вам, то мы покорили бы весь мир, и множество разбитых сердец обрело бы утешение, и многие невольные материалисты прозрели бы и смогли бы ясно видеть во тьме.

Ах, как долго размышляла я над вашим прекрасным письмом, которое вы позволили мне перевести и опубликовать и которое вот-вот появится в январском номере журнала «Lucifer»! Размышляла ночи напролет и нашла-таки некую тропинку, скорее даже щель, которая, как бы узка она еще ни была, поможет пробиться лучу света во мраке и хаосе, царящих среди теософов Франции. Вы ведь помните ваше письмо? То самое, где вы излагали свои идеи — ваши с Драмаром идеи о том, как лучше вести пропаганду во Франции: посредством литературы, ворохами распространяемой во Франции среди простых людей, среди бедноты, нуждающейся в утешении и поддержке.

Что ж, полагаю, я нашла этот способ. Я говорила вам о г-не Арнолде. Кажется, я рассказывала вам, что он вступил в Эзотерическую Секцию, что это — бедная, страдающая душа, человек, который, когда умерла его жена, решил, что для него все кончено?

Некоторое время назад он написал мне пространное письмо — настоящую исповедь. Послание это сокровенно, и я не могу о нем рассказывать, но думаю, что мне удалось его утешить, показав ему Истину — ту, что ведет к высшему утешению, ибо только в любви к человечеству можно вновь обрести всю ту любовь, которую считаешь утраченной навсегда. Думаю, он на правильном пути, уверена в этом.

Недавно (недели две назад) я написала ему в письме, что я в отчаянии при виде того, что во Франции становится все тяжелее и тяжелее что-либо сделать. «Lotus» мы для себя потеряли, «Initiation», между нами говоря, никуда не годится: целый список дел! У Папюса нет священного огня; он любопытен и, боюсь, не из тех, кто обладает широким сердцем. В конце концов я заговорила с ним о необходимости иметь свой журнал, наш собственный орган — ультратеософский орган, чье направление стало бы сердцем и душою теософии: все во имя блага других, и никакому эгоистическому элементу не позволялось бы проникнуть в него.

Папюс с восторгом воспринял эту идею. Но что мы можем сделать? Папюс вынужден трудиться, чтобы заработать себе на жизнь, как и остальные из нас. Чтобы обеспечить существование журнала, потребовался бы капитал, по меньшей мере, в четыре тысячи франков в год. Я подумала о небольшой компании вроде нашей — об обществе по работе с документами. Пообещала изыскать здесь две тысячи франков, а может быть, и больше. Написала графине д'Адемар — американке, которая происходит из простонародья, несмотря на богатство ее отца, женщине, которая может претендовать на принадлежность к аристократии исключительно благодаря имени своего супруга. Ранее она хотела предоставить небольшую субсидию журналу «Lotus», но Габорио в резкой форме отказался и ни за что не захотел принимать ее. Я возлагаю на графиню большие надежды. Арнолд поедет на встречу с ней, и я надеюсь, что они поладят друг с другом.

У меня тут в Париже есть три-четыре американца, принадлежащих к Эзотерической Секции; они сделают что смогут. Но Арнолд пишет мне, что при всех его благих намерениях и готовности руководить журналом так, как я ему укажу, он не знает английского, а больше всего потребуются именно переводы: глав из «Тайной Доктрины», материалов из журналов «Lucifer» и «Path».

Кто мог бы этим заняться? Арнолду нужен помощник. Кто-то, знающий, что нужно людям, и умеющий подбирать лучшие статьи. И я подумала о вас. Вы бы согласились протянуть нам руку помощи, дабы воплотить эту мечту, которая ведь является вашей? Ибо я хочу, чтобы журналом действительно руководили бы вы, то есть я буду руководить Арнолдом и майором К., а вы будете направлять меня, и клянусь вам, я буду делать все, что вы мне скажете, поскольку вы-то знаете вашу Францию, а я ее не знаю вовсе. Скажите мне, пойдете ли вы на это? Рассказывая Арнолду о вас, я показала ему ваше письмо (ту его часть, которая будет опубликована в журнале «Lucifer»), я неспособна на еще большую неучтивость, и посмотрите, что он о вас пишет. Он думает, что вы испытываете к нему антипатию. Но вы же писали мне прямо противоположное.

Милый друг, Арнолд — достойный и благородный человек, вы это увидите, когда познакомитесь с ним поближе. Он пострадал при Наполеоне III, пробыл в ссылке целых девять лет и сражался за простой народ. Вместе с Арнолдом и с его помощью вы могли бы привнести в Общество социалистический элемент. Это можно устроить, сделав так, чтобы журнал печатал Малон (только ни в коем случае не Карр!) В конце концов, если вы согласитесь, я все это препоручу вам. Арнолд хочет вам написать, позвольте ему — и увидите, что он вам скажет.

А теперь будь что будет. Если вы скажете «да», я примусь за работу, чтобы изыскать здесь деньги. Без вас журнал невозможен, да я и не хочу. Будьте так любезны, напомните обо мне г-ну Лемэтру и передайте ему мой братский привет.

Что же касается вас самих, то позвольте мне вас обнять с любовью. Поздравляю вас всех с Новым 1889 годом.

Всего самого наилучшего.

Е. П. Блаватская

Верните, пожалуйста, письмо Арнолда, когда прочтете его.

Письмо 4

Лэндсдаун-Роуд, 17

Холланд-Парк, Уэст-Энд

Милая моя, сестра моя!

Благодарю вас от всей души, равно как и вашего уважаемого супруга.

Кое-какие новости. «Если гора (ох, что за сравнение приходится к вам применять!) не идет к Магомету, то (лже) пророк идет к горе». Через несколько дней я буду в Фонтенбло (отель де ла Вилль де Лион э де Лондр) с визитом к моему теософскому и эзотерическому другу, г-же Иде Г.Кэндлер. Она громогласно зазывает меня! Кроме того, я заезжена до полусмерти всеми этими историями и преследованиями, а также работой по четырнадцать часов в сутки, и врач настаивает на том, чтобы я слегка отдохнула недельки две. Мне нужно сменить климат.

Буду крайне рада увидеться с вами, ибо уверена, что вы приедете, ведь, правда же? Вы прочли статью г-жи Безант, члена Теософского Общества, в журнале «Lucifer»? Она горою стоит за теософию, равно как и за социализм. Она согласна с вами.

Обнимаю вас от всего сердца. Искренне ваша

Е.П. Б.

Не говорите о моем приезде никому, кроме двух-трех друзей: я не хочу ни с кем встречаться, умоляю вас!

Письмо 5

Суббота

Мои самые близкие друзья!

Я глубоко несчастна из-за того, что происходит! Вы мне писали, что между вами и графиней все улажено, и я не знала, что название «Altruist» так много для вас значит. Вот почему я поставила свою подпись под условиями графа и графини, почти не глядя на них! Какая мне была разница, если журнал — ее собственность, что только справедливо: ведь это она предоставляет средства? Какое значение имело для меня это изменение на обложке, где графиня д'Адемар фигурирует в качестве директора, поскольку «статьи, подписанные Е.П.Блаватской, и статьи, подписанные Амаравеллой, будут включаться как есть, без каких-либо изменений или погрешностей и без какого бы то ни было контроля»?

Коль скоро я могу ежемесячно делать альтруизм основой своих статей, я подумала, что это уже кое-что. У меня не было выбора. Графиня предоставила мне четыре тысячи франков, и если бы я отказалась, то никакого журнала не было бы вообще. Знаете, дорогие мои друзья, если сложить вместе все мое имущество — перекроенное верхнее платье, стоптанные шлепанцы да старые книги, — то они не будут стоить и ста франков; в конце концов, я периодически живу у некоторых преданных мне теософов, где мне не приходится ни за что платить. Так что же я могла поделать?

Что я хочу, прежде всего, так это издавать истинно теософский журнал, который мог бы сохранить наши позиции в пику спиритическому «Lotus» и масонскому «Initiation», издаваемым Габорио и Анкоссом, которые публика считает двумя печатными органами теософии во Франции. Если бы у меня было три-четыре тысячи франков, то я бы вам сказала: возьмите дело в свои руки. Давайте издавать журнал «Altruist» для бедных вместе с Малоном и давайте сделаем из него обозрение ценою в пять-шесть франков за экземпляр, чтобы оно было по карману каждому. Однако я не располагаю капиталом, я могу предложить вам лишь свой труд и свою жизнь! Возьмите их.

Но если бы я знала, что вы, мой дорогой друг, г-жа Лемэтр, будете для нас потеряны, я бы не стала подписывать эти условия, не пытаясь при этом протестовать. Умоляю вас, не отказывайте нам в вашей помощи. Графиня опечалена и спрашивает меня, что можно сделать. Видите ли, это ее муж все изменил, а она, очевидно, не желает идти против его воли и против его идей. Однако она вас искренне любит и сожалеет о том, что мы вас теряем! Не могли бы вы пойти на жертву, воистину небольшую жертву, и иногда помогать нам с редактированием, написанием статей или с переводами — в ожидании лучших времен? Кто знает, почему бы нам вскоре не набраться сил и не начать издавать свой еженедельник и простенькие брошюры, которые стоили бы совсем недорого и которые мы могли бы назвать «Theosophical Altruism»? Одно другому не помеха, и я готова трудиться не покладая рук.

Я, например, против идеи Арнолда ввести Анкосса в состав редколлегии! Ни за что. Или он — или я. Хотя он и не стал бы проверять и редактировать мои статьи, я все равно этого совершенно не желаю; я ему так и заявила. Слишком уж, большую поддержку получают от него Сент-Ив и Гуайяр, а со мною он чересчур хитрит. Короче говоря, я ничего этого не желаю. Пусть он время от времени пописывает для журнала, но у него рыльце в пушку, и пусть он не встревает в это дело, ибо я на это никогда не соглашусь.

Спасибо вам, дорогой г-н Лемэтр, за добрые и нежные слова обо мне, которые вы написали г-ну Арнолду. Но давайте забудем о моей скромной персоне и будем помнить лишь о теософии и о благе нашего общего дела. Я готова служить даже учеником в типографии под началом у графини, да и вообще у кого угодно, пока этот человек трудится для теософии.

И в конце концов, я все еще надеюсь, что вы нам будете понемногу помогать, мой самый дорогой друг. Давайте же в первую очередь сами будем альтруистами, давайте сами немного пожертвуем собою. Я так же, как и вы, была расстроена этими непредвиденными изменениями; однако первым делом — теософия, а уж потом — личные пристрастия. Вы получили инструкции № 1 и № 2? Их вам послали на английском языке. Если да, то напишите мне о них буквально два слова. Надеюсь, у вас все в порядке, и у г-на Лемэтра тоже.

Заверяю вас в том, что я навсегда и искренне ваша.

Е. П. Блаватская

Письмо 6

16 октября 1888 г.

Лондон

Дорогая г-жа Лемэтр!

Должно быть, в последние дни я казалась вам человеком, который с помощью теософии водит вас за нос. Почему я не ответила вам сразу же? На то были две причины.

Во-первых, ваши мысли сходны с моими; то, что вы почувствовали после прибытия президента, я ощущала в течение пяти лет, только что я знаю полковника Олькотта лучше и более реально оцениваю его. Во-вторых, я хотела предоставить вам доказательство того, что не все так мрачно, как вы думаете. Теперь все зависит от Габорио — и от вас, сударыня, ибо у вас гораздо больше энергии, чем у него. Если он проявит благоразумие, то сможет спасти Теософское Общество во Франции; если заупрямится — тут уж ничего не поделаешь. Позвольте мне обрисовать вам ситуацию, и вы поймете, что судили вы до сих пор по внешнему виду.

Начнем с того, что я вас понимаю, и ваш идеал Теософского Общества — это и мой идеал. Четырнадцать лет назад я основала Общество, призванное стать в первую очередь постоянным ядром истинного Братства, как представлял себе и г-н Драмар, а также центром мистической философии наших Наставников и их учения. В нем не было богачей и аристократов. Все были равны: не было ни богатых, ни бедных, ни великих, ни маленьких людей — никого, кроме теософов.

Принимали всех обездоленных, но честных людей, и они были в большем почете, нежели обласканные судьбою. Об этом говорится и в письме Учителя, несколько фрагментов из коего вы прочтете в книжечке, которую я вам пришлю со своими пометками. Мои идеи и устремления были те же, что и у Олькотта, и они до сих пор одинаковы, но, увы! сударыня, из хозяина он превратился в раба Исполнительного совета. Со времени моего отъезда из Адьяра (четыре года назад) члены Совета воспользовались моим отсутствием, а также скандалом, спровоцированным миссионерами, — этим заговором, который затеяли церковники и протестантские фанатики, дабы избавиться от меня в Индии, — чтобы связать руки полковнику Олькотту, подчинив его этому проклятому Совету, где у моих противников большинство голосов. Там заседают все мои недруги. Я была настолько больна, что они со дня на день ожидали моей смерти. Однако Учитель этого не пожелал, и меня исцелили.

Президент — сама доброта и честность, однако он слабохарактерный и к тому же американец, а вы прекрасно знаете, что для янки доллар — это всегда почет и никогда не может быть бесчестьем. Короче говоря, я мыслю не так, как Олькотт, и, понимая, что без меня он ни за что не сумеет избавиться от своего Совета и что Общество вскоре превратится в одну из множества вспомогательных ветвей, я приняла решение нанести сильнейший удар. Не принимая никакого участия в делах на протяжении пяти лет, я решилась потребовать и заново добиться восстановления своих прав, а затем и усиления оных. Как основатель Общества и постоянный секретарь по переписке, я настояла на буквальном следовании правилам и уставу, сформулированным Учителями.

Поскольку для этого не имелось никакой возможности в Теософском Обществе Индии, где члены Общества провозгласили себя экзотериками[568] и где сокровенное Знание изучается отдельно, я предложила разделить материнское Общество на три части, три секции: одна — в Индии, другая — в Европе, а третья — в Соединенных Штатах, а во главе каждой из них, соответственно, три основателя. Полковник Олькотт остается президентом вообще и будет руководить обществами в Индии, У.К.Джадж — в Соединенных Штатах, а я — в Европе. Каждая такая секция, однако, является sui generis[569] полностью независимой ни от Совета в Адьяре, ни от Генерального совета, не подчиняющейся никому, кроме президента; но, поскольку президент (Олькотт) является простым членом моей секции, он находится у меня в подчинении и, следовательно, не может действовать против моей воли. Возможно, это вас рассмешит, но дело обстоит именно так. Я хотела избежать скандала и спасти Теософское Общество, и я это сделала.

Вот, посылаю вам журнал «Lucifer», где на последней странице вы сможете прочесть объявление Эзотерической Секции Теософского Общества, действующей под моим единоличным руководством. Таким образом, я имею право выдавать хартии в Европе и даже в Азии. Ибо стоит какому-либо собрату из материнского Общества вступить в Эзотерическую Секцию как ему становится просто больше нечего делать в этом Обществе, если только он не захочет состоять сразу в двух отделениях, одно из которых экзотерическое, а другое эзотерическое, что вполне возможно и разрешено уставом.

Так вот, ввиду того, что Габорио отклонил экзотерическую хартию, я предлагаю ему хартию эзотерическую, подписанную в первую очередь мною и только во вторую — полковником как моим коллегой. Материнское Общество будет представлять собою тело, а его Эзотерическая Секция станет душою этого тела. Иными словами, мы возвратили Теософское Общество на его первоначальную основу, добавив лишь эзотерическое председательство (эзотерическое, но не тайное, ибо мы намереваемся возвестить об этом всему миру), и председателем его являюсь я. Все правила и предписания будут вам высланы. Секция упразднила вступительные взносы — платить ничего не нужно.

Единственное, что требуется от кандидата на вступление, это уже состоять в материнском Обществе, то есть быть его членом и иметь его диплом. Данное положение я не могла бы упразднить, не отделившись полностью от материнского Общества, что стало бы роковым для обеих организаций. В будущем, следовательно, председатели обществ в Европе, получающие хартию (Эзотерической Секции) от меня, будут пользоваться теми же привилегиями, что и новая британская секция Теософского Общества, образованная сейчас в Англии вместе с дюжиной маленьких отделений. Члены не платят вступительных взносов, только те, кто располагают средствами, вносят ежегодно небольшую сумму, думаю, она будет составлять пять шиллингов (это еще не решено), а те, у кого нет средств, не платят ничего. Деньги за них начисляются из добровольных пожертвований состоятельных членов Секции.

Итак, если Габорио пожелает, он получит хартию от меня, как только эти бумаги будут отпечатаны. Коль скоро его Общество будет эзотерическим, ему нельзя будет публиковать никаких правил, кроме общих; внутренние же правила будут выдаваться и объясняться только кандидатам. Господа из герметической ложи Папюса могут, если пожелают, хоть по канату ходить в теософских вопросах и принимать к себе каких угодно шарлатанов. Это — забота Адьяра, меня же это совершенно не касается. Но при первой же антитеософской выходке я аннулирую их хартию, даю слово. Так что пусть поостерегутся, ибо я начеку. Теперь я наделена всеми соответствующими полномочиями.

Спасибо вам, дорогая; если вы хотите помочь подлинному Теософскому Обществу во Франции, то нужно помочь Габорио сохранить его «Lotus». Я сделаю для этого все, что в моих силах здесь, Габорио же должен потрудиться во Франции. Но только прежде чем я смогу заняться этим, он обязан добавить к слову «Lotus» эпитет «теософский». Мы оплатим это изменение; к тому же, если Габорио не вырвет свой «Lotus» из лап Кайе, он в течение нескольких месяцев разорится. Ах, если бы г-н Малон помог нам своим советом, какую пользу он бы принес истинной теософии! В конце концов, все, чего я у вас прошу, это совета о том, что нужно предпринять во Франции. Без вас и без Габорио — прощай, теософия!

Между тем, сударыня, увязнув в работе по самые уши, прошу у вас прощения, если письмо мое получилось несколько сумбурным. Более подробные объяснения дам позднее. Передайте от меня привет вашему супругу, и да вознаградит вас карма за вашу любовь к простому люду и к бедным мира сего.

Желаю всего наилучшего. С уважением

Е. П. Блаватская

Письмо 7

7 января 1890 г.

Моя дорогая Камилла!

Сравнила ваш перевод «Тайной Доктрины» с оригиналом и нахожу его совершенным; это не просто комплимент. Лишь одно слово мне представляется лишним — там, где у вас написано «на семь ветвей» вместо «триада разветвляется», поскольку ветвей не семь, а скорее четырнадцать. Но это пустяки.

Не переживайте, моя маленькая Камилла, и тем более не совершайте резких скачков от оптимизма к крайнему пессимизму. Вам нужно только добавить несколько указанных мною строк в конце статьи «Почему я стала теософом» и внести несколько небольших исправлений, и брошюра будет спасена. Ведь именно из-за этой злополучной концовки, которую вы вырезали (трудно понять почему, ибо эти несколько фраз и составляют прекрасный эпилог), и разгорелся весь сыр-бор. Воспроизведите последний абзац слово в слово — и вы спасете эту вещь. Что же касается перевода «Тайной Доктрины», то, клянусь моей честью и моим Высшим Эго, он идеален. Никто не переведет лучше вас, друг мой, потому что вы обладаете интуицией и в вас горит священное пламя, в то время как у многих других людей в груди — огарок сальной свечки вместо сердца.

Я хочу, чтобы вы перевели «Голос Безмолвия»[570], делайте это и пришлите мне, дабы я ознакомилась переводом, одобрила его и должным образом скрепила своею подписью в конце. Вот вам пример эзотерики, то есть это — эзотерический заказ. Что же касается «Эзотерического буддизма»[571], сделайте из него фрикасе.[572] Если вы что-нибудь измените в этой книге или добавите в нее, это может лишь сделать ее менее материалистичной. Ее содержание вовсе не требует столь жесткого стиля, к которому прибегнул автор.

Высказываю то, что меня одновременно и печалит, и злит. Почему из-за такого сущего пустяка г-н Лемэтр позволяет себе болеть? Ну и ну! Я, разумеется, надеюсь, что к моменту получения этого письма он уже справится со своим недомоганием. Да защитят и благословят Учителя вас обоих! Что же до меня, то я обнимаю вас, ибо люблю вас обоих, и простите, если я, сама того не ведая, причинила вам боль.

Всем сердцем, всей душою ваша

Е.П.Б.

Письмо 8

24 марта 1890 г.

Дорогие мои друзья!

Я была настолько больна (полное нервное истощение), что была не в состоянии написать ни слова о чем-либо, кроме трансцендентной философии. Ибо она не требует никакой мозговой деятельности, никаких мыслей: мне приходится лишь открывать тот или иной выдвижной ящик в секретере моей памяти, а затем — просто воспроизводить.

То, что вы говорите о Каминаде, мне было известно. Он совершал и кое-что похуже, бедняга, но это потому, что он был невменяемым. Разве вы забыли о вечной клятве! Каминад был в очень тяжелом состоянии в течение нескольких месяцев, но теперь это миновало. Я назначила его президентом парижского Теософского Общества, и то, что он натворил, не должно помешать вам работать вместе с ним и помогать ему как двум добрым и верным эзотерикам. Арнолд не смог бы быть президентом «Гермеса» и Теософского Общества, не тратя гораздо больше времени, чем ему приходится, и не теряя при этом Каминада. Понимаю, что вас это удивит, однако поверьте мне: я сделала это, зная, на что иду. Так что погодите меня осуждать. Все хорошо, что хорошо кончается, причем вовремя. Моя же собственная миссия состоит в накладывании духовного пластыря для вытягивания всего дурного, застоявшегося в теле. Dixi.

Мое «разрешение на перевод моих книг»? Моя милая маленькая Камилла может переводить все, что захочет, я даю ей карт-бланш. Как вы можете просить меня об этом, дорогой друг и собрат! Вы с супругом — единственные люди во Франции, к кому я испытываю полное и безграничное доверие. Вы вольны переводить мои труды даже в разряд судебных исков против меня, и это не ослабит моей любви к вам (простите мне эту недостойную игру слов)[573].

Я рассчитываю на то, что вы будете держать меня в курсе всего, что происходит в Париже в области эзотерики. Не верьте тому, что скажет вам тот или иной человек: делайте скидку на человеческие слабости, но думайте в первую очередь сами.

Ох, голова у меня идет кругом. С ума сойти, сколько работы мне предстоит. Так вы не знаете, что мы строим Штаб-квартиру для Британского Теософского Общества в Лондоне? Там у нас будет свое оккультное помещение с притвором, где я стану преподавать избранным то, что не осмеливаюсь сообщать в письмах, не доверяя почте, — Инструкции Эзотерической Секции. Следующим летом собираюсь выслать билет на поезд моему другу Камилле — и она ведь приедет, правда же?

Между тем обнимаю вас обоих, так как люблю вас и уважаю больше всех. Всем сердцем ваша

Е.П.Б.

Письмо 9

12 мая

Мой дорогой друг и собрат — мой самый дорогой друг, Камилла!

Врач категорически запретил мне писать и даже читать, ибо я пребываю в полумертвом состоянии. Однако жизнь во имя теософии — не единственная моя обязанность, поскольку мой внутренний долг — писать вам.

Вы тысячу раз правы относительно журнала «Lotus». Но, друг мой любезный, не пытайтесь быть большей Немезидой, нежели сама карма. Милосердие, умение прощать, способность забывать себя, думая только о других, а следовательно, относиться снисходительно к чужим недостаткам — вот качества и обязанности истинного теософа.

Посылаю вам письмо бедняги Арнолда. Я раскритиковала его в пух и прах в журнале «Lucifer», а теперь я его прощаю. Сделайте так же.

Спасибо, огромное вам спасибо за ваш портрет и за спаржу, особенно за траву. Это благодаря зелени я вновь почувствовала себя счастливой. Когда прикасаешься к ней, кажется, будто прижимаешься щекою к свежей, атласной коже самой нашей Матери-Природы. Ох, до чего же я люблю зеленую, свежую травку! Быть может, в прошлом своем воплощении я была коровой?

Обнимаю вас обоих, ибо люблю вас. Я очень больна и слаба, так что вы уж простите мне эти каракули.

Всего вам наилучшего — по-теософски.

Е.П.Б.

Вышлите мне обратно письмо г-на Арнолда.

Письмо 10

Воскресенье

Спасибо вам за ваше письмо, оно оправдало мои ожидания. В этих четырех страницах вы вся, во всей своей цельности. Если уж вы называете меня Е.П.Б., как и все, кто меня любит, то я могу называть вас просто Камиллой. Итак, на том и порешим.

Ох, вы воистину благородная женщина, но я одного боюсь: вы слишком восторженны. Если вы позволите мне время от времени быть вашим регулятором — лишь изредка и в исключительных случаях, то это все, о чем я вас прошу. Все эти «клянусь... повиноваться беспрекословно и безотлагательно распоряжениям Главы Эзотерической Секции» — все это вздор. Я отнюдь не прошу и не требую ни от кого повиновения, кроме случаев, связанных с развитием психических способностей или с опасностями оккультизма, либо если считаю, что то, или иное действие одного из моих «эзотериков» ставит под угрозу Теософское Общество, то есть истинно теософское движение, поскольку экзотерическое управление меня не касается, вот и все.

Теперь о наших делах. В письме Арнолду я указала, чтобы он написал непосредственно вам, и он так и сделает. Он состоит в Теософском Обществе с 21 ноября и с тех пор стал самым послушным учеником на свете. Он — достойный человек. Бедный старик (ему 58 лет), он так несчастен, ему пришлось столько страдать.

«Ультра-республиканец»? Милое мое дитя, да на нас ополчится все Теософское Общество и его правление, и на этот раз не без основания. Первое правило Общества — пребывать вне политики. Благодаря тому, что каждый член имеет право на собственную религию и собственные политические взгляды и каждый другой член вынужден уважать частные и личные мнения всех членов Теософского Общества, наше Общество становится фактически единственной организацией, свободной от всякого сектантства, будь то религиозное или политическое.

Мы с вами в душе такие же социалисты, как и Христос — этот бедный великий еврей (Джошуа, или Иешуа), человек, которого унижали и оскорбляли, в то же время делая из него Бога! Но хотя я по природе социалистка, а по вере — буддистка, я предоставляю слово на страницах журнала «Lucifer», несущего свет всему миру, и социалисту, и роялисту, и консерватору, и либералу. Нет, это такое название, которое связало бы нас с г-ном де Рошфором, коего я весьма уважаю, но ведь он не теософ, он смеется над нами.

Давайте уж лучше назовем наше обозрение «Тhе Altruist», журнал воинствующей теософии. Давайте попробуем перестроиться и будем пытаться на его страницах смягчать сердца богатых людей, давайте сражаться до последнего вздоха за права и привилегии бедных и обездоленных во всех странах. Но, вероятно, можно было бы подыскать и более удачное название. Я не настаиваю на своих соображениях, противопоставляя их другим, однако, название вроде «Всемирный альтруист» («Universal Altruist») звучит, по-моему, неплохо.

Вы присоединились к «Гермесу»? Да зачем вам это? Ну их всех, вместе с их малыми календарными посвящениями и их независимостью. Г-н Арнолд (улица Станислас, 7) расскажет вам, что эти господа думают обо мне. Они меня не знают и знать не хотят; иные вообще не желают воспринимать ничего, что исходит из Лондона. Да помогут им боги в их праведных благих трудах, только пусть эти люди оставят в покое меня, а я отпускаю их с миром.

Разумеется, я буду писать для вашего обозрения во Франции ежемесячно, как и «Амаравелла». Этот бедный достойный молодой человек, которого вышвырнул Габорио за то, что тот выступил против него в мою защиту, живет с нами. Он только что написал несколько превосходных страниц для журнала «Lucifer», потому что знает свой английский и пишет на нем так же хорошо, как и по-французски. Он — член Эзотерического Общества.

Если бы вы могли встретиться и провести деловую беседу с Арнолдом и г-жой д'Адемар, это было бы чрезвычайно полезно. В заключение позвольте мне на время проститься с вами, сестра души моей, и обнять вас с любовью.

Передайте от меня поклон и братский привет г-ну Лемэтру.

Искренне ваша

Е.П.Б.

[498] Это письмо хранится в Библиотеке конгресса США в Вашингтоне. Оно адресовано некой леди «Лукреции», которую в теософских кругах, по-видимому, называли «Недремлющая». К.Джинараджадаса предполагает, что это г-жа Дэниэлс из Провиденса (штат Род-Айленд), член Теософского Общества. В 1878 г. она часто бывала в гостях у Е.П.Блаватской и переписывалась с ней.

[499] ...свежеиспеченный «брат» г-н Эванс — предположительно, Мордехай Д.Эванс, вступивший в Теософское Общество в 1876 г.

[500] Ламасери — ламаистский монастырь. С легкой руки, одного из самых известных нью-йоркских репортеров, Дэвида Кертиса, так прозвали дом Е.П.Блаватской в Нью-Йорке на углу Восьмой авеню и Сорок седьмой улицы, где она поселилась летом 1876 года.

[501] Шин... грел свои голени... — игра слов: shin по-английски голень.

[502] Френология (от греч. phren — душа, ум и ...логия) — теория о связи между особенностями строения черепа и психическими качествами человека

[503] In propria persona (лат.) — собственной персоной.

[504] ...писать мое имя с двумя «л» — Геллиона ... — Е.П.Блаватская интерпретирует свое имя Елена — Helen, связывая английское написание имени Геллиона—Неllionа со словом hell (англ.) — ад, а имени Гелиона—Heliona — с именем древнегреческого бога Солнца Helios.

[505] Cholera morbus (лат.) — холера.

[506] Мотт Мемориал Холл — зал, где 17 ноября 1875 года на церемонии открытия Теософского Общества было зачитано «Торжественное обращение» Общества.

[507] ...развеивание в море праха барона фон Пальма... — О бароне Йозефе Генри Луи Пальма см. в кн.: Крэнстон С. Е.П.Блаватская. — Рига-Москва: Лигатма, 1999. С.193. Кремация барона фон Пальма и погребение его праха в море подробно описаны в книге Г.С.Олькотта «Листы старого дневника». (Olcott H.S. Old Diary Leaves. Vol. L - Adyar: TPH, 1974.)

[508] ...генерала Абнера Даблдэя... — Перед своим первым отъездом из Америки Г.С.Олькотт назначил «временным председателем» генерал-майора Абнера Даблдэя (1819- 1893) — героя Гражданской войны в США и создателя американского бейсбола (1839).

[509] Александр Уайлдер — см. раздел Краткие биографические очерки.

[510] Джадж У.К. — см. раздел Краткие биографические очерки.

[511] Мэсси Ч.К. — см. раздел Краткие биографические очерки.

[512] «Anathema maranathah (лат.) — «Да будет проклят!» Формула церковного проклятия и отлучения от церкви.

[513] Госпожа Бэйтс — Роза Бэйтс, англичанка, учительница, которая вместе с английским художником и архитектором Эдвардом Уимбриджем последовала за основателями Теософского Общества в Индию. Эта женщина пыталась вмешиваться в издание журнала «Theosophist» и в 1880 г., рассорившись с Е.П.Блаватской, уехала.

[514] Письмо адресовано председателю отделения Теософского Общества в Гааге Адельберту де Бурбону. Единственные доступные сведения об этом теософе — наследнике великой династии французских королей — содержатся в некрологе, напечатанном в приложении к журналу «Theosophist» за декабрь 1887 г.

«Из газеты "Madras Mail" мы узнали о смерти в возрасте 47 лет капитана Адельберта де Бурбона, члена Теософского Общества, офицера королевской гвардии. Покойный джентльмен был сыном небезызвестной личности, которая объявила себя пропавшим дофином Франции, сыном Людовика XVI и Марии-Антуанетты, о судьбе которого после гибели его родителей на гильотине никто ничего не знал. Бурбоны его притязания отвергли, однако спустя несколько лет в Голландии, в городе Дельфт, состоялись похороны этого человека, которого погребли под именем "Людовика XVII".

Несомненно, на фотографии нашего покойного коллеги запечатлено лицо человека с ярко выраженными чертами Бурбонов. Он был председателем отделения нашего Общества в Гааге (его Хартия датирована 1881 г.) и горячим приверженцем идей нашего Общества».

[515] Т.О.А.С. — Теософское Общество Арья Самадж.

[516] Ротни-Касл — дом А.О.Хьюма

[517] Вот почему ваша дочь нема (франц.)

[518] «Post Nubila Lux» — «После туч — солнце». Это была первая Ложа в Голландии.

[519] «Grand Orient» — «Великий Восток», первоначальная масонская организация Франции.

[520] «Principe Createur» — «Творческий Принцип»

[521] Тамплиеры, или храмовники (от франц. temple — храм) — члены католического духовно-рыцарского ордена, основанного французскими рыцарями в Иерусалиме около 1118-1119 г., вскоре после первого Крестового похода, и упраздненного папой Климентом V в1312 г.

[522] Неопалимая Купина — в Библии горящий, но не сгорающий терновый куст, в котором Бог (Яхве) явился Моисею, призывая вывести соплеменников в обетованную землю.

[523] ...я принадлежу к Мемфисской Ложе... — Полномочия на разработку Мемфисского обряда в 1872 г. были переданы из Соединенных Штатов английскому масону Джону Яркеру, который впоследствии официально действовал как Великий Иерофант; именно это звание и дало ему право выдать Е.П.Блаватской масонский диплом.

[524] Ритуал Удочерения — женская параллель мужскому обряду, не допускавшему участия женщин.

[525] Дорогой г-н де Бурбон, все это вздор (франц.)

[526] (тиб.) — великие святые и аватары Будды в ламаизме

[527] Милый троекратный жест (франц.)

[528] Не взыщите! (франц.).

[529] De facto (лат.) — фактически, на деле. De jure (лат.) — по праву.

[530] Нет ничего, что можно было бы понять сразу. Если вы добрый католик — (увы!) отвергните меня тотчас же (франц.).

[531] Dixi (лат.) — «Я сказал». Утверждают, что ученики Пифагора будто бы говорили «ipse dixit» — «сам [Учитель] сказал», чтобы положить конец спорам.

[532] Дамодар Маваланкар — см. раздел Краткие биографические очерки.

[533] Несмотря на это (франц.).

[534] Синнетт Альфред Перси — см. раздел Краткие биографические очерки.

[535] «Решено, договорились» (франц.).

[536] У меня уже пятнадцатый день лихорадка, и я часто несу бред. Надеюсь, вы мне этого не желаете. Пока что не стану высылать вам свой портрет — по двум причинам: 1) у меня его нет; 2) из-за него вам может присниться кошмар.

Братский привет от меня всем «братьям», а вам, милостивый государь, мои наиоккультнейшие пожелания. Да защитит вас в вашем начинании тень Сиддхартхи Будды, моего Господина и Учителя, покровителя всех Адептов и Иерофантов» (франц.).

[537] Самадхи (санскр.) — важнейшее понятие всех направлений йоги. Наиболее широко известно как состояние того экстаза, когда исчезает сама идея собственной индивидуальности (но не сознание) и возникает единство воспринимающего и воспринимаемого. Согласно «Йога-сутрам», самадхи есть остановка всей психической активности. В буддизме самадхи — состояние просветления, достигаемое медитацией; последняя ступень восьмеричного пути, подводящая человека вплотную к нирване.

[538] ...лежит сейчас в изолированном прямоугольном каменном здании... — Учитель Мориа в одном из своих писем А.П.Синнетту описывает пристанище Кут Хуми следующим образом:

«В одном месте, о коем не принято упоминать в разговорах с посторонними, есть ущелье, через которое перекинут непрочный мостик, сплетенный из трав, а под ним стремительно несется яростный поток. И храбрейший из членов ваших альпинистских клубов едва ли рискнет пройти по мостику, ибо он свисает подобно паутине; кажется, что он необыкновенно хрупок и не выдержит вес человека. Но это не так, и перед тем, кто отважится на подобное испытание и успешно его преодолеет, — когда захочет, ибо как раз на это ему и должно хватить смелости, — открывается исключительной красоты пейзаж: вход в одно из наших потайных мест и к одному из наших людей, и ни о том, ни о другом нет упоминаний в записях и беглых зарисовках европейских географов. На расстоянии броска камнем от старого ламаистского монастыря стоит древняя башня, в которой созревали целые поколения Бодхисаттв. Именно там сейчас покоится ваш безжизненный друг [К.Х.] — мой брат, свет души моей, которому я поклялся следить в его отсутствие за его работой». (The Mahatma Letters to A.P.Sinnett. — Adyar: TPF, 1962. Letter № 29.)

[539] Коган (тиб.) — «Владыка» или «Мастер»; предводитель.

[540] Дхиан Коганы (санскр. — «владыки света») — в теософии Е.П.Блаватской высшие боги, соответствующие архангелам римских католиков; божественные разумы, которым поручен надзор за космосом.

[541] Дхьяни-будды (санскр. — «имеющие сострадательное сердце») — в буддийской мифологии махаяны и ваджраяны эманации верховного Ади-будды.

[542] Эглинтон Уильям — см. раздел Краткие биографические очерки.

[543] Деисты — последователи деизма (от лат. deus — бог), религиозно-философской доктрины, которая признает Бога как мировой разум, сконструировавший целесообразную «машину» природы и давший ей законы и движение, но отвергает дальнейшее вмешательство Бога в самодвижение природы (т. е. «промысел божий», чудеса и т. п.) и не допускает иных путей к познанию Бога, кроме разума. Получил распространение среди мыслителей Просвещения, сыграл значительную роль в развитии свободомыслия в XVII-XVIII вв.

[544] Аллан Кардек — см. примечание к стр. 91.

[545] «Фрагменты оккультной истины» — серия статей, опубликованных в журнале «Theosophist» в 1880-х годах. Первые три из них были написаны А.О.Хьюмом, а последующие — А.П.Синнеттом.

[546] ...книги г-на Синнетта... — см. изд.: Синнетт А.П. Оккультный мир. — М.: Сфера, 2000.

[547] Письмо не датировано, место его написания неизвестно.

[548] Кингсфорд Анна Бонус — см. раздел Краткие биографические очерки.

[549] Краткая записка Е.П.Блаватской, адресованная: «Г-ну Бильеру, улица Фобур-Сент-Оноре, 30». Без указания даты и места написания.

[550] Письмо не датировано, место написания его неизвестно.

[551] Франц Гартман — см. раздел Краткие биографические очерки.

[552] ...астральный свет не может лгать... — Речь идет о психометрическом эксперименте Ф.Гартмана, описанном им в статье «Психометрический эксперимент» (F.Hartmann. Psychometrical Experiments. — «Theosophist», 1887, March. Vol. 8, № 6, p. 354-358).

В роли психометриста выступала немецкая крестьянка, совершенно несведущая в подобных вещах. Однако, как оказалось, она правильно описала один из буддийских храмов в Тибете и надписи внутри него, а также его служителей-лам и даже самого Учителя, а вдобавок еще и людей, работавших в окрестностях храма. «Эта картина не могла быть считана с моего сознания, ибо я никогда не видел подобного храма, а если я и бывал там в духе, то этот визит не оставил никакого следа в моей личной памяти», — писал доктор Гартман в своей статье.

[553] Лхаканг (тиб.) — «дом Бога», тибетский храм.

[554] Algiorna (итал.) — ажурная. Дагоба (сингал., от санскр. дхатугарбха) — мемориальное буддийское сооружение пирамидальной формы, подобное индийской ступе, на Цейлоне, в Бирме и других странах Юго-Восточной Азии.

[555] Сангьяса (тиб.) — Будда.

[556] ...откуда взялись серебряные пряжки и... — Гартман объясняет это следующим образом: «То, что в видении фигурировал господин в штанах до колена, можно объяснить тем, что в ту пору я был слишком занят духом известного оккультиста Карла фон Эккартсхаузена». [Карл фон Эккартсхаузен (1752-1803) — немецкий писатель, автор многочисленных сочинений алхимического и религиозно-мистического содержания, получивших широкую известность в Германии и России.]

[557] Вильям Хюббе-Шляйден (1846-1916) — президент Теософского Общества в Германии, близко общался с Е. П. Блаватской в период написания «Тайной Доктрины». Сведения о нем см. в разделе Краткие биографические очерки.

Содержание публикуемых здесь писем Е.П.Блаватской к В.Хюббе-Шляйдену связано с «разоблачительной» деятельностью против нее лондонского Общества психических исследований. В 1885 г. Е.П.Блаватская приехала из Индии в Европу. Побывав в Италии и Швейцарии, к середине августа она прибыла в Вюрцбург (Германия). Там она приступила к написанию «Тайной Доктрины». В конце года, когда работа была уже в самом разгаре, к ней присоединилась графиня Констанция Вахт-мейстер, ставшая ее верным товарищем и помощницей. Однако их размеренная плодотворная жизнь была прервана «разоблачительным» докладом Р.Ходжсона Обществу психических исследований. (Фрагменты этого отчета опубликованы в книгах: Оккультный мир Е.П.Блаватской. — М.: Сфера, 1996. С.315; А.П.Синнетт. Оккультный мир. — М.: Сфера, 2000.)

1 января 1886 г. Е.П.Блаватская написала А.П.Синнетту: «Вчера вечером, когда мы ужинали за чаем, появился профессор» Селлин со знаменитым и долгожданным "Отчетом Общества психических исследований" под мышкой. Я читала его, принимая все это в целом как мой кармический новогодний подарок или, пожалуй, как последний удар 1885 года... Меня в нем "публично и печатно" называют раз 25 фальсификатором, ловкачом, мошенницей и т. д. и в придачу русской шпионкой...» (См. в кн.: Е.П.Блаватская. Письма А.П.Синнетту. — М.: Сфера, 1996. Письмо № 57. С. 271-272.)

История эта подробно изложена в многочисленной литературе о Е.П.Блаватской, в частности, в книгах: Оккультный мир Е.П.Блаватской. — М.: Сфера, 1996. С. 315; А.П.Синнетт. Оккультный мир. — М.: Сфера, 2000; Е.П.Блаватская. Письма А.П.Синнетту. — М.: Сфера, 1996; С.Крэнстон. Е.П.Блаватская. — Рига-Москва: Лигатма, 1999.

[558] Ходжсон Ричард — см. раздел Краткие биографические очерки.

[559] ...нет под рукою «Оккультного мира»... — речь идет о книге А.П.Синнетта. (См. изд.: А.П.Синнетт. Оккультный мир. — М.: Сфера, 2000.)

[560] В то время с нами не было ни Деба, ни Бабаджи. Они приехали годом позже! «Деб» — это титул. — Е.П.Б

[561] «Эзотерический буддизм» — книга А.П.Синнетта. (См. изд.: Синнетт А.П. Эзотерический буддизм. - М.: Сфера, 2001.)

[562] Bacchus (англ.) — Бахус (Вакх) — в древнегреческой мифологии одно из имен бога виноградарства Диониса. В Древнем Риме почитался как бог виноделия, вина и веселья, в честь которого праздновались вакханалии.

[563] Маха Коган (санскр.) — руководитель духовной иерархии, глава трансгималайских мистиков.

[564] ОПИИ — Общество психических исследований в Лондоне.

[565] «Как упал ты с неба, денница...» — Книга пророка Исайи, 14:12.

[566] Папюс (псевдоним, наст, имя Жерар Анкос) — французский врач, оккультист и мистик, член многих эзотерических обществ и орденов, каббалист, масон, создавший в конце XIX в. в Париже орден мартинистов. Автор многих сочинений по оккультизму и магии.

[567] «Клятва» — см. в кн.: Е.П.Блаватская. Инструкции для учеников Внутренней Группы, М.: Сфера, 2000.

[568] Экзотерический (греч. exoterikos — внешний) — понятный всем, предназначенный для непосвященных, не составляющий тайны, общедоступный, в противоположность эзотерическому, или скрытому.

[569] Особого рода (лат.).

[570] «Голос Безмолвия» — см. изд.: Голос Безмолвия. — М.: Сфера, 2001.

[571] «Эзотерический буддизм» — см. изд.: А.П.Синнетт. Эзотерический буддизм. — М.: Сфера, 2001.

[572] Фрикасе (франц.) — нарезанное мелкими кусочками жареное или вареное мясо с какой-нибудь приправой.

[573] ...простите мне эту недостойную игру слов... — Во французском оригинале письма Е.П. Блаватской здесь употреблено слово «traduire» — «переводить», означающее также «вызывать в суд», «привлекать к дисциплинарной ответственности».

К началу страницы → Оглавление писем Е.П.Блаватской