Теософист

Покинув Россию около девяти лет назад и едва ли сохранив там какие-либо связи и знакомства, я не знала, кому написать, чтобы получить адрес моего дядюшки, генерала Р.А.Фадеева, которому собиралась отправить срочное письмо. Он, скорее всего, в Петербурге, но вполне может оказаться и за границей. А Вы, дорогой князь, наверняка это знаете.

Прошу простить меня за вольность, с которой я к Вам обращаюсь, и лелею надежду на то, что Вы не откажете мне в любезности и через Вашу канцелярию перешлете это письмо дальше, а также на то, что Вы не осудите подобные неофициальные манеры Вашей старой знакомой, которую Вы хорошо знали в прошлом, в те счастливые дни — в Тифлисе и в иных краях, и которой сейчас выпало быть прикованной к одному из горных пиков в Гималаях, подобно Прометею, благо хищных птиц в Симле предостаточно.

Не зная официального этикета, утратив всяческие воспоминания о том, как в свете принято обращаться к высокопоставленным лицам, и уповая лишь на Вашу безграничную доброту и снисходительность, я с величайшим уважением подписываю это письмо.

Ваша преданнейшая и наипокорнейшая соотечественница

Е. П. Блаватская

Письмо 2

Е.П.Б.

Секретарь по переписке

Теософского Общества Арья Самадж

5 декабря 1881 г.

Бомбей

Дорогой князь!

Полагаю, совершенно излишне говорить о том, как счастлива я была, получив ваше столь доброе, любезное и... такое неожиданное письмо. Я долгое время была убеждена, что в России обо мне позабыли — и, наверное, поделом. Поскольку обстоятельства вынудили меня, дабы не лишиться фермы и небольшого имения, приобретенных мною на Лонг-Айленде, близ Нью-Йорка, натурализоваться[268] в Америке, я, по-видимому, утратила все свои права в России. Точно так же, как г-н Журден всю жизнь говорил прозой, не осознавая этого, я, сама того не подозревая, оказалась повинна в государственной измене! Правда ли это? Сие, мне неизвестно. Все, что я знаю, — это то, что моя любимая страна никогда не имела дочери более преданной, чем я, а наш император (точнее, императоры, ибо я пережила троих из них) — наиболее лояльной и верной подданной, нежели их покорная служанка.

Однако теперь это все бесполезно. Жребий брошен, и отныне судьба моя связана с Индией, Сиамом, Тибетом и Бирмой. Еще несколько лет — и этот мешок костей, именуемый Е.П.Блаватской, будет сожжен на погребальном костре по обычаю малабарских вдов, станет пеплом и будет развеян по ветру. И этим все будет сказано. Впрочем, нет, не все: я наверняка оставлю после себя несколько сот безутешных теософов, буддистов и брахманов. Пригоршню праха, оставшуюся после меня, по крупицам разместят в раках[269], над ними в качестве надгробных памятников возведут ступы и пагоды[270], а бедные глупцы обожествят мой пепел наподобие пепла Гаутамы Будды и Кришны.

Дорогой мой князь, вы интересуетесь моей жизнью? Да, вы правы, ибо еще ни одного из ваших соотечественников насмешливая судьба не вовлекала в ситуации более оригинальные и неожиданные, нежели меня, не ставила в положения и жуткие, и гротескные, чреватые взлетами и падениями: сегодня вознесет за пределы солнечной системы, к звездам, а завтра низвергнет в бездонную пропасть. Вот такие у меня жизнь и судьба, которые постоянно делают ставку то на мой взлет, то на мой крах, как пьяные биржевики. Сейчас я на взлете и, ей-богу, там и останусь, даже если бы мне пришлось позволить моей армии теософов наградить меня титулом царицы-пророчицы Цейлона или Ассама[271], причем под самым носом у англичан, из которых здесь, в Индии, половина мною восхищается, а другая половина ненавидит!

Держу пари, что вы не в состоянии ничего из этого понять и, возможно, сочли меня безумной. С ума я, по крайней мере, не сошла и раз уж вы просите рассказать вам о моей жизни, то вынуждена сделать это в исторической последовательности. Возможно, это к лучшему, и в России появится по крайней мере одна влиятельная фигура, которой станет ясно, какой шанс упускает Россия, игнорируя меня с такою надменностью, как сейчас. «Ха! — скажете вы себе, — это все политика!» Никоим образом: это — история, и каждый реальный факт зафиксирован с фотографической точностью, что легко проверить, особенно человеку с вашим положением.

Вот вам факты, статистические данные о теософах, необходимые цифры. Я возглавляю армию фанатиков — мистических квиетистов[272], к тому же до смерти преданных вашей покорной слуге. Нас 49 560, давайте округлим до 50 000[273]. В это число входят буддисты — сингалы[274], непальцы, тибетцы, сиамцы[275] и бирманцы, индусы всех каст (по большей части брахманы). Из этих пятидесяти тысяч всего лишь 3 473 американца, 703 британца и прочих европейцев (включая французов, итальянцев и жителей острова Корфу). Если последние (то есть европейцы, американцы и австралийцы) видят во мне редкое явление, которое они не понимают, но которым гордятся, словно какой-нибудь двуглавой обезьяной, то азиаты смотрят на меня как на женское воплощение Будды или богини Сарасвати[276]. Доказательство: вот что пишет обо мне одна английская газета, сетуя на то, что столько чести оказывают какой-то там русской:

«Говорят, что буддистки Цейлона считают госпожу Блаватскую божеством, спустившимся с облаков, и, несмотря на ее бурные протесты, настаивают на оказании ей пуджи!»

Пуджа — это санскритское слово, означающее «божественное поклонение». Индусы совершают пуджу в своих храмах перед изображениями Богов. Да, буддисты воспринимают меня как божество, сошедшее с небес. Я не могу воспрепятствовать им, как бы я ни старалась, падать ниц передо мною лицом в пыль — туда, куда ступила моя нога[277]. Боже мой, как это глупо! Глупо, однако, это правда. Ну и что? Я старею с каждым днем, гораздо быстрее других, из-за непомерных трудов и огромной ответственности, которую я взвалила на свои плечи. Я могу помереть со дня на день, и какой тогда прок, какая выгода от всех моих трудов, от всех этих геркулесовых подвигов, что я совершила?

Я ничего не смыслю в политике; более того, политикой в нашем Обществе заниматься строжайше запрещено. Никто не вправе вести речь о подобных низменных предметах нашего бренного мира, и только убедившись, что наше Общество — это чисто философская и религиозная организация, основанная на принципах всеобщей филантропии, в нашем движении стали принимать участие проживающие в Индии англичане, многие из которых сделались членами Теософского Общества. Но вы, вероятно, хотите знать, как это все происходило? Я вам расскажу, однако должна вас предупредить, дорогой мой князь, что все это очень похоже на сказку.

Мне было 35 лет, когда мы с вами виделись в последний раз. Давайте не будем говорить о том мрачном времени, заклинаю вас позабыть о нем навсегда. Я тогда только что потеряла единственное существо, ради которого стоило жить, существо, которое, выражаясь словами Гамлета, я любила, как «сорок тысяч братьев и отцов любить сестер и дочерей своих не смогут». Несколько недель я провела в Одессе у своей тети госпожи Витте, которая по-прежнему живет в этом городе. Там я получила письмо от одного индуса, с которым при весьма необычных обстоятельствах познакомилась в Лондоне 28 лет назад и который убедил меня предпринять мою первую поездку в Индию в 1853 году[278].

В Англии я виделась с ним лишь дважды, и во время нашей последней встречи он мне сказал: «Судьба навсегда свяжет вас с Индией, но это произойдет позже, через 28-30 лет. Пока же поезжайте и познакомьтесь с этой страной». Я туда приехала, почему — сама не знаю! Это было словно во сне. Я прожила там около двух лет, путешествуя, каждый месяц получая деньги неведомо от кого и честно следуя указанным мне маршрутом. Получала письма от этого индуса, но за эти два года не виделась с ним ни разу. Когда он написал мне: «Возвращайтесь в Европу и делайте что хотите, но будьте готовы в любой момент вернуться», — я поплыла туда на «Гвалиоре», который у Мыса потерпел кораблекрушение[279], однако меня и еще десятка два человек удалось спасти.

Почему этот человек приобрел такое влияние на меня? Причина мне до сих пор не ясна. Но вели он мне броситься в пропасть — я бы не стала колебаться ни секунды. Я побаивалась его, сама не зная почему, ибо не встречала еще человека мягче и проще в обращении, чем он. Если вам захочется побольше узнать об этом человеке, то, когда будет время, прочтите «В дебрях Индостана»[280].

Вещь напечатана в «Московском вестнике», где я выступаю под псевдонимом «Радда Бай». Пусть они вышлют вам ее отдельной брошюрой. Мой индус представлен там под именем Такур Гулаб Сингх. Из этой книги вы узнаете, чем он занимался и какие необычайные явления связаны с ним. Обратите особое внимание на письмо XX («Московский вестник» от 27 апреля 1880 года, № 115) и письмо XXI (№№ 117 и 129). Уверена, что вам это будет интересно. Теперь он навсегда покинул Индию и поселился в Тибете (куда я могу отправиться когда захочу, хотя, уверяю вас, туда ни за что не проникнуть ни Пржевальскому[281], ни кому-либо из англичан), и из Тибета он переписывается с англичанами из нашего Общества, которые по-прежнему целиком находятся под его таинственной властью.

В качестве еще одного доказательства позволю себе отправить вам с той же почтой весьма любопытную книгу — «Оккультный мир» А.П.Синнетта[282], редактора газеты «The Pioneer», самого консервативного англичанина, тори[283] до мозга костей; одно время он являлся самым ярым оппонентом покойного еврея Биконсфилда[284] — ныне же это мой ученик и преданный слуга. Тот самый Синнетт, который еще пару лет назад презирал индусов до такой степени, что его тошнило от этих «черномазых», теперь в крайне самоуничижительных выражениях посвящает свою книгу индусу — одному из моих друзей (который тоже живет в Тибете)[285].

Она, видите ли, посвящена «Тому, кто благодаря своему пониманию природы и человечества стоит настолько выше европейской науки и философии, что лишь наиболее разумные, наиболее выдающиеся их (науки и философии) представители способны осознать наличие в человеке такой силы, какую постоянно проявляет он, Кут Хуми Лал Сингх, чье дружеское расположение дало автору право добиваться внимания европейского общества...» Mirabile dictum![286] Англичанин, смиренно распростершийся ниц перед индусом, униженно умоляющий меня выступать посредником между ним и Кут Хуми Лал Сингхом! В хорошем же положении я оказалась — и, надо сказать, в уникальном, не правда ли?

Однако я отклоняюсь от темы. В 1869 году я поехала в Египет, а оттуда — снова в Индию и возвратилась в 1872 году. Затем, уже будучи в Одессе, в 1873 году я получила письмо от моего таинственного индуса, в котором он велел мне отправляться в Париж, и отбыла туда в марте 1873 года (кажется, второго числа). Сразу же по прибытии я получила еще одно письмо с указанием отплыть в Северную Америку, что я и сделала без всяких возражений. Там мне пришлось доехать до Калифорнии, а оттуда — плыть до Иокогамы, где после девятнадцати лет разлуки я снова повстречала своего индуса: он, оказывается, обосновался в маленьком дворце, то есть в загородном доме в трех-четырех милях от Йокогамы.

Пробыла у него лишь неделю, ибо он с подробнейшими наставлениями отослал меня обратно в Нью-Йорк. Там я с ходу приступила к работе. Для начала индус велел мне проповедовать против спиритуализма. В результате в Соединенных Штатах на меня ополчились 12 миллионов «блаженных», которые успели уверовать в возвращение во плоти своих тещ, скончавшихся и съеденных червями много лет назад, а также эмбрионов, которым так и не удалось появиться на свет, но которые, развоплотившись, растут и взрослеют там наверху (если вас интересует точное местонахождение, справьтесь в спиритуалистском руководстве по географии).

Не могу вам пересказать, что я говорила во время публичных лекций перед аудиторией из четырех-пяти тысяч человек. Однако в то время как я считала, что несу бессмыслицу, оказалось, что, опять же как г-н Журден, я, сама того не ведая, обращалась к ним с выразительными речами, которые и привели к рождению Теософского Общества. Основанное мною и полковником Олькоттом, прежде фанатичным спиритуалистом, но с тех пор как он повстречал меня, буддистом и оккультистом в духе средневековых розенкрейцеров и столь же фанатичным антиспиритуалистом, Теософское Общество заметно росло. Все спиритуалисты, разочарованные в материализовавшихся тещах, которые у себя на том свете успели позабыть имена своих невесток, бывшие фанатики всех мастей, ныне протестующие против протестантизма, католицизма, спиритуализма и прочих «измов», — все эти люди клюнули на новую философию, свалившуюся с неба, и стали членами нашего Общества.

На следующий, 1875 год, численность его составляла уже от восьми до девяти тысяч человек. Тут я получила еще одно письмо, заставившее меня оставить лекторскую работу (меня заменил полковник Олькотт), сесть и написать книгу, которая в напечатанном виде составила 1400 страниц мелким шрифтом, — два толстых тома под названием «Разоблаченная Изида»!

Не стану о ней говорить, ибо не было газеты, которая не упоминала бы о ней — либо для того, чтобы разнести в пух и прах, либо для того, чтобы уподобить величайшим творениям всех философий прошлого, настоящего и грядущего. Я писала ее совсем одна — рядом не было никаких помощников, писала на английском, который тогда едва знала, однако, как и в случае с моими лекциями, оказалось, что я писала на классическом английском без единой ошибки, подкрепляя свое небрежное изложение цитатами из известных и неизвестных авторов, порою из книг, существующих в единственном экземпляре где-нибудь в ватиканской или в бодлианской библиотеке, — книг, к которым у меня тогда просто не могло быть доступа, но которые со временем помогли подтвердить правильность написанного мною и отомстить клеветникам, ибо выяснилось, что я точно процитировала все до последнего слова. Эта работа была и остается сенсацией. Она переведена на несколько языков, включая сиамский и хинди, и является Библией наших теософов.

Написала ли я ее сама? Нет, она была написана моею рукою и моим пером. В остальном же я от своего авторства отказываюсь, ибо сама в этой книге до сих пор ничего не смыслю. Но десять тысяч экземпляров первого издания по 36 шиллингов за штуку разошлись буквально за месяц; мне же в качестве прибыли от продаж пришлось довольствоваться лишь славой, не получив ни гроша, так как, будучи убеждена, что все это — праздная болтовня, не стоящая и одного-единственного издания, я продала ее издателю, как говорится, за спасибо, тогда как он заработал на ней сто тысяч долларов, ибо за последние три года книга эта выдержала шесть изданий. Вот так-то.

Собрав весь урожай авторских почестей, а в качестве материального вознаграждения получив только оскорбления со стороны моих фанатичных критиков, я получила распоряжение выбрать семь теософов, готовых при надобности пожертвовать жизнью ради успеха своей миссии среди язычников, и вместе с этими делегатами сесть на корабль, отплывающий в Индию[287]. С 1865 по 1868 год, когда все думали, что я в Италии или где-нибудь еще, я побывала в Египте, откуда я должна была отправиться в Индию, но отказалась это сделать.

Именно тогда я вернулась в Россию вопреки советам моего учителя, желавшего, чтобы я поехала в ламаистский монастырь Топ-Линг за Гималаями, где я так хорошо себя чувствовала, — вернулась, изменив маршрут, влекомая желанием вновь увидеть [...][288] (нет, простите, но я, видимо, не в силах это выговорить) — скажем, свою родную страну, и приехала в Киев, где потеряла все, что мне было дороже всего на свете, и чуть не лишилась рассудка. Впрочем, с тех пор я наверняка безумна, ибо временами мне кажется, что я сплю и все это вижу во сне! Однако...

Сразу по прибытии в Лондон, где было основано наше первое «Британское Теософское Общество» с графом Карнарвоном и Балкарресом (лордом Линдсеем) во главе (смотрите Устав, который я вам посылаю), мы возобновили наше путешествие. В Суэце, в Адене и везде, где только можно (в первую очередь во Франции, на Корфу и на Мальте), мы основывали наши Общества, ибо друзья, собратья были у нас уже повсюду. Прибыв в Бомбей, я оставила в покое англичан, потому что хотела посвятить все свое время коренным жителям. Увы, последствия не заставили себя долго ждать! Как только мы сошли на берег по просьбе поднявшейся на борт корабля депутации из двухсот индусов, на набережной нас приветствовала толпа из пятидесяти тысяч человек, и англичане были вне себя от ярости.

Меня приняли за русскую шпионку!! Англо-индийское правительство с проницательностью, присущей милордам с Оксфорд-стрит, которых направляют в Индию вместо обычных лордов, решило, что меня подослал генерал Кауфман[289] — мой бедный невинный красноносый друг Константин Петрович! Я не виделась с ним с 1848 года; тогда, в Абаз-Тумане, он имел обыкновение попусту объясняться мне в любви, восседая на куче картошки с морковью.

Представляете? Эти глупые англичане стали тратить огромные суммы денег на слежку за дочерью моего отца. Краснощекие агенты тайной полиции с пышными выцветшими усами целых семь месяцев ходили за мною по пятам, проехав на поезде около пяти тысяч километров, следя за мною всю дорогу от Бомбея на север Индостана в Раджпутану[290], оттуда — в Центральную Индию, затем в Пенджаб, Кашмир, Дарджилинг, где по истечении семи месяцев я покинула британскую территорию, на прощание показав шпикам нос. Им запрещено ступать на территорию Тибета, и я отправилась туда одна, расставшись с индусами и американцами — моими спутниками, которые остались дожидаться меня в Дарджилинге. Я отправилась в монастырь к своим друзьям-ламам, совершая паломничество «в поклонение Будде», как я в насмешку написала в записке, отправленной шпику, который следил за мною до самого конца пути. Возвратившись через три недели, я снова встретила и своих спутников, и шпиков, поджидавших мою опасную персону. Уверена, что англичане и по сей день считают, что у меня в Тибете была тайная встреча с Кауфманом, переодетым в далай-ламу[291].

Поняв, что с этими глупцами-англичанами ничего не поделаешь, я принялась понемногу с ними знакомиться и обнаружила, что в глазах туземцев они стали просто посмешищем, но закончилось все тем, что они «успокоились в собственном волнении», как говаривала моя старая няня, раскладывая карты для гадания. В конце концов мы отбыли на Цейлон по приглашению наших друзей, теософов-буддистов. Итак, в прошлом году наша делегация из девяти человек, посланных девятью Обществами, в составе которой были представлены самые разные народы: американец, русская, индус, англичанин, итальянец, парс, пенджабец, непалец и раджпут[292] — высадилась на Цейлоне, и клянусь вам, дорогой мой князь, такой прием, как нам, не оказывали и принцу Уэльскому!

В течение трех месяцев одно триумфальное шествие сменялось другим: процессии, во главе которых шли сотни высокопоставленных буддийских священнослужителей и слоны (я сама ехала на слоне кофейного цвета); вдоль дороги через весь Цейлон — гирлянды из цветов и триумфальные арки через каждые десять шагов; женщины из центральных провинций, украшенные, вернее, одетые в алмазные ожерелья в качестве единственного предмета облачения; процессии сингальских аристократок, разодетых наподобие средневековых голландских дам, подходившие ко мне, чтобы простереться передо мною ниц; священнослужители сиамской секты[293] в желтых накидках на голое тело, перекинутых через левое плечо, и так далее.

Англичан снова охватила ярость, однако они не стали ничего предпринимать: боялись революции, народного восстания. «Убивайте индусов и буддистов, но не трогайте их религии, иначе они сами поубивают вас», — гласит местная поговорка. В глазах туземцев я была пророчицей, которую послал им Будда. Как они до такого додумались, откуда у них столь странное наваждение — не знаю! Тем не менее это неоспоримый факт, и поэтому англичанам приходилось со мною считаться. Я быстро выучила санскрит и пали; скоро буду читать лекции на обоих этих языках. Сингалы выбрали меня своим третейским судьей в религиозных вопросах.

На Цейлоне есть две буддийские секты — сиамская и секта Амарапура[294], постоянно враждующие друг с другом. После семи веков вражды я их примирила. Я дискутировала с ними по религиозным проблемам и объясняла им тот или иной метафизический вопрос из Трипитаки и Абхидхармы[295] — буддийских священных писаний. Откуда мне известны эти столь абстрактные и метафизические вещи? О! В этом-то и заключена страшная тайна. Но я чувствую себя в силах держаться с достоинством перед величайшими знатоками санскритской учености и побеждать в публичных дискуссиях как брахманов, так и буддистов, которые на своих священных писаниях собаку съели.

Вам достаточно пролистать мой журнал «Тhеоsophist» — издаваемый мною в Бомбее ежемесячник, куда пишут величайшие пандиты[296] (ученые, астрологи, богословы и прочие), скромно получая наши критические отзывы и замечания. Где я этому научилась? Наверное, в другом воплощении, но истина в том, что я все это знаю.

Впрочем, полагаю, пора заканчивать сие и так уже слишком длинное послание. Дорогой князь, вы, вероятно, уже жалеете, что попросили меня рассказать историю моей жизни. Но коль скоро я поспешно откликнулась на вашу просьбу, я вынуждена послать вам доказательства того, что излагаю, — в противном случае вы можете решить, будто я в Америке научилась врать, как... газовый счетчик[297]. Однако честь имею отправить вам три номера журнала, который я издаю, «Theosophist». Высылаю вам также Устав и Постановления нашей организации, дабы вы могли прочесть (помеченные красным карандашом) имена моих лучших европейских и азиатских учеников. Возможно, вы все это отправите в огонь, но не раньше, чем ваше любопытство позволит вам удостовериться в том, что я говорю правду.

Но я должна закончить свою историю и рассказать вам о том, как вышло, что мне пришлось приземлиться здесь, в Симле — центре англо-индийского правительства, среди аристократии, которая меня выслеживает, обожает, ненавидит и боится. Будет свободное время — возьмите «Русский Вестник» за май, июнь и июль 1881 года. Там вы найдете публикацию «Дурбар в Лахоре», дневник русской женщины за подписью «Радда Бай» — я всегда подписываюсь этим именем.

После возвращения с Цейлона и моего буддийского триумфа вышеупомянутая аристократия начала со мною заигрывать. Из Симлы ко мне стали поступать настойчивые приглашения провести там жаркие месяцы — сезон, когда на равнинах Индостана все горит, изжаривается и превращается в пепел. В прошлом году я провела этот сезон в гостях у г-на Синнетта (сезон чудес, описанный в его «Оккультном мире»). В этом году я получила приглашение в Ротни-Касл, расположенный в десяти тысячах футов выше уровня моря, от г-на Хьюма, которого только что назначили губернатором северо-западных провинций[298]. (Позже вам станет ясно, почему я об этом упоминаю.)

Прошел месяц, и маркиз Рипон, который три года назад обратился в католичество и всецело находится в руках иезуитов, перепугался и... принял меня за дьявола! Сказать-то он ничего не осмелился, хотя и является вице-королем, однако его партия принялась подрывать мое влияние в тех кругах, где я властвовала безраздельно. В ход пошло все: злословие, ложь, клевета и прочее. Все это делалось по наущению рипоновского духовника-иезуита — отца Керра, этакого venticello[299] о котором говорит, вернее, поет дон Базилио[300].

Общество раскололось на два лагеря, причем большинство осталось со мною. Все дамы, все придворные и великое множество военных — молодых агностиков — бросились на мою защиту, готовые стоять за меня насмерть, причем возглавил их сам г-н Хьюм. Последний пошел гораздо дальше. Он набрал около пятидесяти светских львов и львиц и, когда все они вступили в Теософское Общество, основал его параллельную ветвь под названием «Эклектическое Теософское Общество Симлы», был избран председателем оного и под предлогом того, что дела Общества занимают все его время и требуют полной самоотдачи, подал вице-королю прошение об отставке, отказавшись от поста губернатора провинции и заявив, что службе Ее Величеству он предпочитает теософию[301]! Общественное положение и богатство позволили г-ну Хьюму осуществить все это.

Однако поскольку это отделение Общества подчинено нашему, «материнскому» Обществу, истинным руководителем которого являюсь я, выбор г-на Хьюма расценили как оскорбление и вице-король, по-видимому, отметил, что г-н Хьюм предпочитает служить не Ее Величеству королеве-императрице, а г-же Блаватской (смотрите прилагаемую брошюрку с нашим Уставом[302]). Полковник Олькотт, хотя и числится нашим председателем, на самом деле мой ученик и обязан мне во всем повиноваться. В прессе поднялся страшный шум. Боже праведный! Меня принимаются рвать в клочья. Католические миссионеры преследуют меня со всею odium theologicum[303], на какую только способны. Но я никого не боюсь. Я могу отправиться в Тибет, в Лхасу, когда мне вздумается, а им этого не дано.

Тем не менее, убедившись, что я никакая не русская шпионка, мои недруги измыслили очередную инсинуацию: будто я не госпожа Блаватская, а некая особа, знакомая с нею и укравшая ее документы, которую здесь принимают за госпожу Блаватскую. Настоящая же госпожа Блаватская умерла, и люди говорят, будто «она похоронена в Адене... мы сами видели имя этой дамы на могильной плите». Насчет плиты все верно, ибо я специально заказала могильный камень с выгравированным на нем моим именем — это было в Лондоне более двадцати лет назад. Я брала этот камень с собою во все путешествия, чтобы, случись что со мною, меня могли бы опознать. Но в конце концов это надгробие стало обузой. Когда в 1871 году я сошла на берег в Адене, у меня умерла Коко—моя абиссинская обезьянка. Я так горько оплакивала ее смерть, что пожертвовала своей любимице собственную мраморную плиту, которой предназначалось в один прекрасный день прикрыть мои останки. Я лишь приписала черной краской перед своей эпитафией слова «favourite monkey of...»[304], после чего надгробная надпись, первоначально гласившая:

HELENA P. BLAVATSKY died .........

теперь приобрела следующий вид:

The favourite monkey of

HELENA P. BLAVATSKY died in 1871[305].

Однако слова, дописанные краской, смыло дождями, а мое выгравированное имя осталось. Ходили слухи, что эту мраморную плиту с тех пор успели похитить. Вот почему в Симле меня стали принимать за мою же собственную служанку или горничную! Более того, поговаривали, что я не дочь моего отца, не племянница моего дяди и даже (о, если бы я только могла пригубить этот волшебный нектар!) не возлюбленная супруга старика Блаватского.

Как-то раз на вице-королевском балу в связи с подобными слухами разгорелась ссора между г-ном Синнеттом, издателем «The Pioneer», и г-ном Примроузом, личным секретарем лорда Рипона. Синнетт в ярости подошел ко мне в сопровождении сэра Лайэлла и леди Лайэлл и поинтересовался, не желаю ли я написать своему дяде (имя которого здесь хорошо известно) или графу Лорис-Меликову[306] письмо на предмет опознания моего почерка и попросить их сообщить мне о результате, что помогло бы идентифицировать мою личность. Я жутко разозлилась.

Во-первых, Лорис-Меликов не знаком с моим почерком. Во-вторых, я не знала, на какой адрес писать моему дяде. Я отказалась. Но, вернувшись с бала, Синнетт обнаружил конверт с письмом от своего индуса (Кут Хуми), который вдруг откуда-то выпал прямо у него перед носом (конверт, а не индус). В письме были следующие слова: «Передайте ей, пусть напишет князю А.Дондукову-Корсакову, генерал-губернатору Одессы, и попробует все уладить через него. Князь ее знает». Так что они о вас наслышаны, эти таинственные индусы с Тибета!

Я сделала то, о чем меня просили, боясь потревожить вас своей просьбой и страшась, что вы пошлете меня с моим письмом к черту. «Если генерал Фадеев, — заявили мне сэр А.Лайэлл и г-н Хьюм, — признает ваш почерк и ответит на ваше письмо, направив свой ответ на имя г-на Примроуза, дабы тот прочел его и затем вручил вам, то в этом случае мы разобьем наших врагов».

И вот, прежде чем до меня и г-на Синнетта дошел ответ моего дяди, когда я была еще в Симле, прямо на большом званом обеде у г-на Хьюма мне принесли письмо от вас. На вас, мой князь, явно снизошло вдохновение свыше, когда вы писали эти слова: «Узнав ваш почерк, я вспомнил...» и так далее! Полный триумф, сокрушительное поражение моих недругов! Вы, князь Дондуков-Корсаков, один из российских «сильных мира сего», пишете такое письмо, и кому — «мелкой авантюристке»!

Господи, какой потрясающий эффект возымело письмо князя, настоящего, живого князя в среде всех этих парвеню[307], этих лавочников, из которых в основном и состоят официальные круги и аристократическое общество Симлы и Индии в целом! Это вам я обязана тем ежедневным ворохом визитных карточек, которые я лично получала следующие пару недель. Вы ведь простите мне, не правда ли, мою нескромность (ввиду критической ситуации, в которой я оказалась), с коей мне пришлось потрясать вашим письмом перед носом у моих врагов, демонстрируя им вашу подпись и первые строки послания? А теперь, мой дорогой князь, я к вашим услугам.

Мой дядя пишет, что он обратился с просьбой к вам как к губернатору того края, откуда я в прошлом отплыла в чужие страны, выслать мне официальное свидетельство о том, что я — это в самом деле я, и никто другой. Если таковое возможно, то благодарность моя, дорогой мой князь, станет еще сильнее.

Как мне доказать вам свою признательность? Я всецело в вашем распоряжении. Быть может, если вам выпадет счастье избавиться от евреев, то вам придется однажды заселять бесплодные земли Бессарабии? Что если я направлю к вам тогда несколько тысяч бирманцев и прочих буддистов? Или, возможно, вам, которому случается проявлять деликатность, незнакомую ни одному английскому лорду, и отказываться от золотых медалей за ваши виноградники и вина, вдруг понадобится дюжина сингальских колдунов с их заклинаниями, дабы изгнать из своих виноградников это вредоносное насекомое — кузьку? Или потребуется армия индусских астрологов, чтобы составили вам гороскоп и защитили вас от дурного глаза? Все это я могу вам предоставить.

Dixi. Вот вам «невероятная история Роберта-Дьявола»[308] и т. д.

Между тем примите выражение вечной благодарности от бедного Вечного Жида[309] в юбке, который по-прежнему зовется

Елена Блаватская

Письмо 3

Редакция журнала «Theosophist»

7 февраля 1882 г.

Бомбей

Дорогой князь!

Получила ваше любезное письмо только прошлым вечером, а поскольку корабль, неучтивый, как и все английское, отплыл через несколько часов, не дожидаясь, пока я управлюсь со своими письмами, то я лишена удовольствия ответить сегодня же и на ваши вопросы, и на ваши скептические замечания. Поэтому попридержу свой пыл до следующего корабля и пока что ограничусь тем, что напишу о делах.

Вы получите все, чего желаете: я все отыщу и вам вышлю. Велите, приказывайте и помните, что благодаря вашей доброте, милостивому вниманию, вашему письму на английском языке, фотографии и прочему, вы приобрели в этой языческой стране преданного раба. Поверьте мне, эти выражения преданности — не показные; я никогда не вернусь в Россию, никогда вновь не увижусь с вами, но отныне я посвящаю себя служению вам. Приказывайте, и будет исполнено, ибо на этот раз я убедилась, что есть еще на свете истинные gentilshomme[310] (к черту джентльменов!). Высказав вам из глубины своего старческого сердца, переполненного горечью и злостью на высшее общество — на сливки общества — тибетское «Ом мани падме хум»[311] и воскликнув еще «Да здравствуют русские князья и нирвана!», я приступаю к разговору о делах.

Мой адрес? Е.П.Блаватской больше не пишите. В Индии я — что-то вроде белого волка, то есть существо, науке неизвестное. «Штаб-квартира Теософского Общества, Бомбей». Это наша Штаб-квартира. На морском берегу — большая гора с более или менее китайской пагодой на вершине[312] — вот мое жилище, вернее, пристанище, когда я нахожусь в Бомбее, с принадлежащим Обществу бунгало, с залом для собраний, библиотеками, лабораториями для химических и психологических опытов и прочим, а также, как вы изволите выражаться, с пятью десятками глупцов всех племен, индусами, парсами, монголами и англичанами, сотрудниками Общества, которые уже на полпути к достижению нирваны[313] и ловят Парабрахму[314] за хвост у подножия моей персональной пагоды. Именно там и «благоухает эта роза» и оттуда, если вам угодно, пишет вам в данный момент.

Ну, так чего же вы желаете? Вы пишете, что Чихачев раздобыл для вас мебель. Мне любопытно узнать, сколько же он за нее заплатил. Даю мою теософскую голову на отсечение, что вас с ним ободрали как липку! Здесь нет ничего дешевле резной мебели. Ремесленники получают 4 анны (50 сантимов)[315] в день за резьбу по дереву, достойную волшебника. Мой дом весь заставлен мебелью из черного и сандалового дерева, потому что она здесь дешевле, чем еврейская мебель у нас в Одессе.

Вчера за книжный шкаф в три аршина[316] длиной и два высотой (с маленькими стеклянными окошечками, весь из черного дерева, резной, словно изящное черное кружево, с вырезанными кругом пляшущими богами и богинями) я заплатила всего 40 рупий! В Париже или Петербурге за него давали бы от 200 до 300 рублей. А огромный круглый стол с большим, в пол-аршина, бордюром по окружности, на необыкновенно изящном пьедестале в виде хвоста дракона и трех ножках в виде драконьих голов? За всю эту тончайшую отделку наподобие изысканной дамской шкатулки или какой-нибудь драгоценной брошки я отдала всего-то 25 рупий.

Правда, эти вещи не новые, но, даже если бы они были новыми, их цена поднялась бы только на 10-15 процентов. Здесь учитывается стоимость дерева, а не самой работы. Сандаловое дерево стоит очень дорого, потому что индусы используют его при кремации своих покойников, и это подняло сандал в цене; но у нас в Обществе есть несколько лесопромышленников, и я обязываю их снижать для меня свои цены. Они не смеют мне отказать, ибо считают меня некоей святой, бедные глупцы!

Не смейтесь, мой дорогой князь! Мой дядюшка, подобно Жерому Патюро, сейчас в поисках «достойного положения», а его племянница — воплощение Шакьямуни Татхагаты[317], Будды; так что в наше время лучше быть воплощением Будды, чем русским генералом. Но все это — излишние подробности. Напишите мне точно, чего вы хотите, какой именно мебели и по какой цене.

Я попрошу теософов из Бенареса прислать мне бронзовой кухонной утвари. В прошлом году я отправила моей тетушке, г-же Фадеевой, массу всякой всячины. Если бы вы только видели эти вещи! Вы, должно быть, заметили у Стадовского в Одессе одну вазу всего за 15 рублей (или даже за 10, точно не помню). Напишите мне, каким пароходом вам предпочтительнее все это отправить. Думаю, лучше всего действовать через Австро-венгерскую компанию. Полагаю, их пароход заходит в Одессу. Я бы посоветовала вам приобрести кое-какие редкости: в Агре торгуют блюдами, шахматными столиками и прочим — все это из белого мрамора, прекрасная отделка, чудная мозаика из множества цветных камешков.

Просто восхитительно! Во дворцах раджей[318] таким образом бывают отделаны стены. Бенаресский махараджа[319] подарил мне такой столик, и я завешаю его после смерти Румянцевскому музею[320], ибо я собираюсь многие редкие вещицы передать русским музеям и университетам. Самые дорогие из вышеупомянутых блюд стоят от 50 до 100 рупий, а подобные столики — от 100 до 200 рупий. Дели и Лакхнау славятся своими ожерельями и ножными браслетами дивной ручной работы, очень дешевыми; они сейчас в большой моде. Вот поеду на Цейлон и лично вышлю вам оттуда в качестве сувенира, если вы, конечно, его примете, шкатулку и письменный стол, сработанный из 45-50 различных видов дерева, весь покрытый мозаикой. На Цейлоне у нас сейчас 8 000 теософов, а также 11 своих школ на Цейлоне и в Бирме. Попрошу, чтобы мне подобрали все самое лучшее.

Дакка известна своими тончайшими, под стать паутине, платками. Пятьдесят аршинов подобной муслиновой ткани можно продеть через кольцо. У нас много редчайших изделий, все лучшее, что только найду, буду отправлять вам. Помните, дорогой мой князь, все самое утонченное здесь связывают со священной коровой и богом-обезьяной. Разумеется, Елена, которую по мужу (?) называют Блаватской, преобразилась в Бодхисаттву[321], вашу преданную слугу до скончания времен. Но благодарность у меня в крови, несмотря на прочие мои пороки.

На этом заканчиваю свой доклад. Будьте так добры, мой дорогой князь, изложите мне свои желания во всех подробностях, дабы исключить малейшие ошибки и недоразумения. Я поручила нашей канцелярии послать вам все номера журнала «Theosophist», включая последний, февральский, и сама лично отправила посылку вам в Тифлис. Что касается «Разоблаченной Изиды», то в данный момент выслать ее не могу, поскольку все экземпляры распроданы. Я велела секретарю заказать некоторое их количество из Нью-Йорка, и сейчас он ожидает прибытия новой партии.

Книгу мою перевели на санскрит, и она пользуется потрясающим успехом. Я говорила вам, что ее написала не я, а моя рука, но если вы этому не верите, то тут уж ничего не поделаешь.

На следующей неделе я отвечу на все ваши вопросы, но сейчас я в страшной спешке. Фауст вызвал Мефистофеля, и последний не перестанет теперь забрасывать вас письмами, и каждое будет липнуть к вам, как банный лист. Но если вы пожелаете, чтобы я умолкла, я так и сделаю. Почему вы ничего не сообщаете об «Оккультном мире», который я вам выслала? Вы его получили? Если книга затерялась, я вышлю вам другой экземпляр. В ней вы столкнетесь еще с одним alter ego[322] моего таинственного индуса-чудотворца, который играл и продолжает играть в моей жизни столь важную роль. Не хотите ли вступить с ним в переписку? Он бы открыл вам все тайны Тибета и Индии. Он не станет ни одного письма посылать по почте: они будут поступать к вам непосредственно из Тибета, из Шигадзе, и опускаться прямо на ваш письменный стол. Вот только согласится ли он сам?

Бесконечно вам благодарна за вашу фотографию. Вы на ней по-прежнему необыкновенно красивы, мой дорогой князь, — вот почему вы пренебрегаете метафизикой и подтруниваете над философией. Когда вы постареете и подурнеете и, подобно мне, почувствуете, что все вокруг рушится, тогда вы, вероятно, станете претендовать на подобные знания. Никогда не забуду, как где-то за месяц до моей свадьбы на балконе у княгини Лидии Гагариной, в Тифлисе, вы прочитали мне проповедь на тему морали. Помните? Tempi passati[323].

На следующей неделе вышлю вам фотографию моей собственной физиономии. Только умоляю вас, постарайтесь, чтобы она не обернулась для вас ночным кошмаром.

Между тем примите искренние выражения глубочайшей преданности, от крайне вам обязанной

Е. П. Блаватской,

«злого духа» всей Британской Индии.

Письмо 4

1 марта 1882 г. Бомбей

Дорогой князь!

Следуя своему обещанию, высылаю вам снимок, запечатлевший обветшалые черты той, которая была, но которой уж нет. Requiescat in расе[324]. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы отправить вам более приличную и свежую фотографию (эта была сделана в 1880 году, когда я уезжала из Нью-Йорка[325]), но другой просто не оказалось, а чтобы сделать новую, понадобился бы месяц, ибо в здешнем палящем климате все становится сонным, еле ползает и в конце концов вовсе засыпает, за исключением вашей покорной слуги, которая «всегда начеку».

И опять же, так как даже «самая красивая девушка способна дать лишь то, что имеет», то вместе со своей фотографией посылаю вам снимок моего слона Ваньки — моего лучшего друга. Снимок сделан в Ратнапуре (Цейлон), где у Общества одна из штаб-квартир, каковые у нас теперь повсюду. Слона, в свою очередь, сопровождают несколько видов Цейлона — основной базы моей теософской деятельности — и несколько фотографий вождей Канди, потомков тамильских царей Цейлона, а также двух-трех красавиц, на которых одежды лишь самая малость, но тем больше в них добродетели; все это члены нашего Общества.

В Индии, дорогой мой князь, особенно на юге, добродетель, равно как и высокое социальное положение женщин, измеряется более или менее выраженным отсутствием одежды. Наши Лукреции и королевы роз индусского Понтуаза пренебрегают даже традиционными фиговыми листками. У нас тут только натш (баядеркам) и «нати»[326] положено прикрывать свою грудь до талии; ходить с полностью обнаженным торсом могут себе позволить лишь брахманки из высшей касты, вероятно, по принципу «Жена цезаря должна быть вне подозрений» и наоборот.

И, наконец, честь имею послать вам несколько групповых портретов более или менее прославленных теософов (из тех, кого вы называете «глупцами»), среди которых скромно стоит и дочь моего отца, их «духовная мать», опять-таки в духовном смысле, очевидно, по принципу «Стране слепых положен одноглазый король».

Любезно примите все это как весьма скромный дар моего почтительного восхищения, признательности, преданности (завершить эту фразу можно при помощи любого словаря синонимов). Если уж вы решите что-то вставить в рамку, то пусть это будет Ванька, мой слон, ибо так уж распорядилась капризная судьба, что это меланхоличное животное непременно станет фигурировать однажды в «истории религиозно-философского развития цивилизации Индии и Цейлона» в качестве лошадки, любимого ездового животного «махатмы Блаватской», и затмит исторического верблюда Магомета.

А вот вам и еще история! В «Новом Времени» упоминается некий «Амикус» из Санкт-Петербурга, которому принадлежит следующий пассаж: «Одна высокопоставленная особа (нетрудно догадаться, мой дорогой князь, что речь идет о вас) недавно получила из Бомбея письмо, содержащее необыкновенную информацию о русской женщине, госпоже Главатской, которая, по-видимому, играет в Индии роль своего рода миссионера... проповедующего религию собственного изобретения. В настоящее время у госпожи Главатской уже до 75 000 приверженцев» («Новое Время», № 2115).

О святой, несуществующий Моисей! И как только терпит мать-природа таких лживых журналистов? Когда это я изобретала какую-нибудь религию или веру? И зачем, если уж я не повинна в такой глупости, коверкать мою фамилию, которая и так уже имеет свойство несколько смущать меня и к тому же весьма неблагозвучна, — зачем же переделывать ее в «Главатскую», которая звучит еще хуже?! И все это враки. «Слышал звон, да не знает, где он». Ничего я не изобретала; не для того я отринула всяческую поповщину, отвернулась от разношерстных догматиков, чтобы на старости лет самой изобретать всевозможные религии и верования!

Моя вера — это полное отсутствие веры, даже в саму себя. Я давно перестала верить в видимых и незримых личностей, или в общепринятых и субъективных богов, в духов и в провидение — я верю только в человеческую глупость. Для меня всего, что обусловлено, относительно и конечно, не существует. Я верю лишь в Бесконечное, Безусловное и Абсолютное, но я не проповедую свои идеи.

В нашем Обществе, состоящем из представителей всех народов, всех религий, всех концепций, никто, от президента до последнего члена, не имеет права распространять свои представления, и каждый обязан уважать убеждения и верования ближнего своего, какими бы абсурдными они ему ни казались. Нас не 75 000, а скорее 300 000, если учитывать все союзные общества. И весь секрет моего «аватарства»[327] (в которое верят глупцы) в том, что я защищаю право каждого честного человека, будь то буддист, брахманист, джайн[328], иудей или поклонник дьявола, веровать и поклоняться как ему угодно, если только он делает это искренне. Вот почему я говорю христианину: если ты веруешь в своего Христа, то живи, как жил Христос, и старайся походить на Христа, а не на папу римского или на Лютера.

То же самое я говорю и буддисту, приводя в пример Гаутаму Будду, величайшего философа на свете, и доказываю собеседнику, что никто еще не возвестил учения более нравственного, более этичного, более практичного — единственного учения, которое ведет человечество к счастью и покою здесь, в этой юдоли слез и скорби, а не на гипотетических блаженных небесах.

И так с религией любого народа. Я говорю только о древних вероучениях брахманов, зороастрийцев, тех же буддистов — в них одна и та же Истина, один и тот же фундамент; все они основаны на единой, по-прежнему неразрешимой для нас проблеме: как просветлить земную судьбу несчастного, слепого, слабого и глупого человека. Поэтому то здесь, то там одна за другой возникали новые веры, а умные люди изобретали догмы, подобно наркотикам одурманивающие сознание стенающего младенческого человечества, вопреки присущему ему здравому смыслу.

Так появились различные религии, волшебные сказки о Бове-королевиче[329], о небесных царях, восседающих на белых престолах в окружении бесчисленных серафимов и херувимов, которым и восседать-то не на чем и у которых нет рук, чтобы почесать нос, но которые, несмотря на это, умудряются бренчать на арфах и петь целую вечность напролет. «Чем я прогневал Тебя?» — и так далее.

К чему все это ведет? Разве человечество стало хоть чуть-чуть совершеннее, нравственнее или счастливее благодаря всем этим верованиям? Обратитесь к статистике преступлений и сравните их количество в протестантских и католических государствах с данными по языческим странам. Сравните — и вы убедитесь, что (так называемая) христианская религия (!) вместо того чтобы улучшать нравственность, плодит фанатиков, как например, среди евреев, что всегда служило прикрытием и поводом для преследования политических преступников и иже с ними. На Цейлоне 10 преступлений приходится на пять миллионов его жителей, тогда как в любом европейском городе вы насчитаете 500 преступлений на всех горожан. В этом отношении полезно взглянуть хотя бы на Лондон. Такова статистика, а цифры врать не могут. И ведь буддисты не верят ни в Бога, ни в Христа и следуют лишь примеру Будды Шакьямуни и Его пяти заповедям.

Если бы человечество обратилось к своему разуму и вместо того чтобы глазеть вверх, на облака, где нет ничего кроме тумана, смотрело себе под ноги, то насколько же счастливее оно бы стало! Для него было бы во сто крат лучше, если бы не существовало иной религии кроме чистой, бескорыстной филантропии — коллективной и индивидуальной любви к человечеству. «Возлюби брата твоего и ближнего твоего, как самого себя» и «Не делай другим, чего не желаешь чтобы делали тебе». Эти слова были произнесены отнюдь не в первом веке христианства, а за 640 лет до Христа; их изрек Конфуций, как теперь доказано; именно это золотое правило — залог счастья всего человечества. Вот вам и новая религия, основанная «госпожой Главатской».

Наше Общество — это Братство Человечества, а не Петра или Павла. Разумеется, против меня ополчились все миссионеры. Они бы с радостью отравили меня, если бы могли. Они помышляют лишь о том, как бы извести этих несчастных. Из любых честных, работящих, непьющих язычников они делают христиан — католиков или протестантов, становящихся лгунами, ворами и пьяницами, но зато обращенными в христианство. Спросите кого угодно: ни один англичанин, даже миссионер, не возьмет в слуги новообращенного — все предпочтут язычника. Причина в том, что, как только индус или мусульманин начинает верить в то, что его грехи искуплены кровью Христа, он тут же принимается пить, красть и дурно себя вести. А что до миссионеров, то им и дела нет: добавили еще одного человека к списку новообращенных (часто это дети и младенцы, подобранные на улице в голодные времена) — и довольны.

Разве это та религия, которую проповедовали великие реформаторы? Для этих людей было бы лучше не верить ни во что или молиться на коровий хвост либо поклоняться какой-нибудь обезьяне, но оставаться честными людьми и «братьями» по отношению ко всему человечеству, захлебывающемуся в грязи, нежели становиться так называемыми «сынами божьими», «детьми Бога», о котором мы до сих пор ничего не знаем и который, видимо, не очень-то о нас и беспокоится. Вот практическая сторона моей веры, но я ее никому не демонстрирую, и она никого не касается. Так что не думайте, милый князь, что я атеистка.

На уровне физического сознания я материалистка, но того, что содержится в моем духовном сознании, не вместят и десять томов! Однако это мое и только мое дело. Мой Бог — не их Бог, и мне так же тяжело понять вашего Бога, как одному человеку — понять вкусы другого; поэтому никто не может понять мои вкусы и моего Бога. Все это вам, наверное, покажется и сложным, и глупым, но это потому, что я начинаю забывать русский язык, однако мои глупые слова несут в себе великую истину. Basta[330] «Муж-квакер»!?!! Убейте меня, но я не знаю, что имел в виду покойный князь Голицын[331].

Ни за кого я замуж не выходила, а уж тем более за квакера. Они обручаются со Святым Духом и танцуют под звуки флейты. А чтобы у них еще и жены были русские — о таком я и слыхом не слыхивала. Мне нечего скрывать. Между Блаватской 1845-1865 годов и той Блаватской, какой я стала за 1865-1882 годы, пролегла непреодолимая пропасть. Если вторая Блаватская стремится подавить предшественницу, то это больше во славу человечества, нежели ради собственной чести. Между обеими Блаватскими — Христос и все ангелы небесные и Пресвятая Дева, а за второй Блаватской — Будда и нирвана, с горьким и холодным осознанием печального и смешного фиаско сотворения человека — первого человека, по образу и подобию Божиему! Первую Блаватскую следовало уничтожить еще до 1865 года — во имя человечества, способного породить столь безумную диковину.

Что же касается второй, то она приносит себя в жертву, ибо первая верила и молилась, думая, что с помощью молитв грехи ей отпустятся, возлагая свои надежды на non compos mentis[332] человечество, — безумие, которое является результатом цивилизации и культурного общества; а вторая верит только в отрицание своей собственной личности в ее человеческой форме, в нирвану, где прекращается всякое бытие, где не могут помочь ни молитвы, ни вера, ибо все зависит от нашей кармы[333] (личных заслуг или прегрешений).

Подведем итоги: я не виновна в наличии мужа-квакера. Я заявляю: «невиновна», и я с удовольствием отдала бы остаток «дней моих суровых» за то, чтобы столь же несуществующим в моей жизни, как этот самый муж-квакер, оказался еще и Цинцинатус Блаватский из Чернигова. Последний внес свою скромную лепту в усугубление страданий человечества тем, что в своих имениях за тридцать лет произвел на свет без моего участия немало маленьких Блаватских. И мне одной придется разыскивать в нирване этих детей, связанных с моей кармой, как бусинки связаны с ниткой, на которую они нанизаны. Милый князь, жизнь отнюдь не прекрасна. Было бы лучше для нас, если бы по достижении тридцатилетнего возраста мы лишались памяти.

Так значит, вы готовы принять «сверхъестественные феномены», но не приемлете того, что следует изучать природные силы, недоступные нашему разуму? Но где же, дорогой мой князь, нам провести демаркационную линию? Кто из наших физиков и самых мудрых богословов, пока природные силы не изучены, может сказать: «Вот черта, а дальше — ни шагу»? И разве может существовать что-либо сверхъестественное в природе, в естественном мире? Мы невежественны во всем, что есть в этом мире, и потому прибегаем к отрицанию. Я выслала вам «Оккультный мир» для того, чтобы ответить на ваши вопросы из области разума, но вы не сообщаете о том, что прочли эту книгу. Между тем она теснейшим образом связана с вашим вопросом о том, каковы те упоминаемые мною невероятные обстоятельства, при которых я впервые повстречалась с моим таинственным индийцем. Теперь, поразмыслив, я могу вам сказать, что вопрос о муже-квакере касается также и его. Вы просите меня об этом рассказать? Воля ваша.

Я искала встречи с неведомым. Обществу, особенно любителям злых сплетен, известна лишь внешняя, объективная сторона моей юности, и оно всячески раздувает эту сторону в чисто христианской манере. Но никто, даже мои родители, так ничего и не поняли в том, что связано с моей сокровенной внутренней жизнью, которую я в «Theosophist» назвала «жизнью души». С шестнадцати лет я всегда жила двойною жизнью, таинственной, непонятной даже для меня самой, до тех пор, пока не встретила моего еще более таинственного индуса. С четырнадцатилетнего возраста я каждый свой день встречала в физическом теле, а ночи проводила в теле астральном[334].

Вы скажете: «Ну что за вздор несет эта добрая женщина!» — и будете глубоко неправы. Думайте что хотите, милейший князь, но не идите против Истины, говоря себе, что все это чепуха. Я даже ходила к старой Марии Соломоновне Бабуне — да облегчится тяжкое бремя всей навалившейся на нее кармы!! — лишь затем, чтобы повидаться там со всеми этими кудианами, тифлисскими колдуньями, которые собирались у нее дома и готовили всякие приворотные зелья и прочие ужасы.

Ах, как они заблуждались, принимая меня за Екатерину Вторую! Никогда еще — рассуждая в терминах плоти — не было девушки или женщины холоднее меня. В сознании моем непрерывно извергался вулкан, а подножие горы окружал ледник. Если я примусь вещать вам о союзе, то есть о «бракосочетании красной Девы» с «астральным минералом», о философском камне (единении Души и Духа), то не захочется ли вам послать меня к черту? Но разве не следует мне, излагая конкретную тему, прибегать к соответствующей терминологии?

Вам, вероятно, доводилось слышать (или вы не прислушиваетесь к людской молве?), что у моего прадеда по материнской линии, князя Павла Васильевича Долгорукого, была необычная библиотека, в которой имелись сотни книг по алхимии, магии и прочим оккультным наукам. Я еще до пятнадцати лет успела с живейшим интересом их перечитать. Голова моя стала пристанищем для всей черномагической средневековой чертовщины, и вскоре ни Парацельс, ни Кунрат[335], ни К.Агриппа уже ничему не могли бы меня научить.

Все они рассуждали о «брачном союзе красной Девы с Иерофантом» и о «бракосочетании астрального минерала с сивиллой», о взаимодействии мужского и женского начал в определенных алхимических и магических операциях. Знаете, почему я вышла замуж за старика Блаватского? Да потому, что в то время как все молодые люди смеялись над «магическими» предрассудками, он в эти предрассудки верил! Он так часто говорил мне об эриваньских колдунах, о тайных науках курдов и персов, что я решила использовать его как ключ к этим знаниям. Но его женою я никогда не была, и я не перестану клясться в этом до самой смерти. Никогда я не была «женою Блаватского», хотя и прожила с ним год под одной крышей.

Не была я и чьей-то еще женою, как толкуют злые языки, ибо около десяти месяцев потратила на поиски «астрального минерала», в котором должна была содержаться чистая и совершенная «красная Дева», и такого минерала я не нашла. Чего я желала и искала, так это тончайшего магнетизма, которым обмениваются люди, «соль» человечества, а у старика Блаватского этого не было; и, чтобы найти, обрести ее, я готова была пожертвовать собою, обесчестить себя! Старику это не подходило, пошли ссоры, чуть ли не баталии, пока я наконец не сбежала от него — верхом — из Эривани в Тифлис, где укрылась у своей бабушки. Я поклялась, что покончу с собою, если меня заставят к нему вернуться. Ах, как печально, что мне не дали поступить так, как я хотела!

Выйдя замуж весною 1848 года, я в феврале (или в январе) 1879 года все продолжала искать ту самую «соль» и человеческий «минерал», да и с «Девой» (в самом прямом смысле этого слова) все было в полном порядке, ничто никуда не девалось — и это в то время как в Тифлисе репутацию мою разносили в пух и прах!

Теперь на свете остался лишь один человек (еще несколько лет назад их было двое), которому известен мой секрет и который знает, что все только что мною вам поведанное — чистая правда. Этот человек — князь Семен Воронцов. Второй из них, ныне покойный — мой бедный князь Эмиль Витгенштейн, мой лучший друг, с которым я много лет переписывалась.

О! Уж он-то меня никогда не презирал! Он бы ни за что не поверил в ту клевету, которую распространяли обо мне, ибо именно ему я в минуту отчаяния и безумия предъявила подлинное доказательство того, что на свете осталась, по крайней мере, одна женщина, которая, около года состоя в браке и пользуясь при этом репутацией куртизанки, — давайте же произнесем наконец это слово — тем не менее в плотском отношении по-прежнему чиста, как новорожденное дитя. Я говорю «в плотском», ибо, к сожалению, в нравственном смысле я таковою не была. Поскольку для моих изысканий, связанных с «красной Девой» и человеческой «солью», требовались и физиологические исследования, которым мой возраст уже явно не соответствовал, то воображение мое стало холодно развращенным. Я была погружена в поиски своего объекта...

А теперь об индийце, ибо печальное предисловие подошло к концу. Я уже рассказывала вам, что этот человек — дважды мой спаситель. В Афинах, в Египте, на Евфрате — где бы я ни странствовала, я всюду искала свой «астральный» камень (на сей раз без всяких метафор — буквально, если позволите). Я жила среди вертящихся дервишей, среди друзов горы Ливан, среди арабских бедуинов[336] и марабутов Дамаска. И нигде его не находила! Изучала некромантию и астрологию, кристалломантию и спиритуализм — и нигде ни следа «красной Девы»!

В Константинополе я сильно нуждалась в деньгах и хотела заработать 1000 монет — награду, обещанную тому, кто выиграет скачки с препятствиями: 18 прыжков через барьеры на диком скакуне, только что убившем двух конюхов.

Шестнадцать барьеров мне удалось преодолеть, но перед семнадцатым конь мой вдруг встал на дыбы, опрокинулся на спину и задавил меня. Это случилось в 1851 году. Я пришла в себя лишь через шесть недель; последнее, что я увидела, прежде чем впасть в свою нирвану(ибо это была полная нирвана), — это как мужчина огромного роста, просто великан, одетый совершенно не по-турецки, вытаскивает из-под коня мою разодранную и окровавленную одежду. И больше ничего. Запомнилось только лицо, которое я уже где-то видела.

Годы спустя, когда, уставшая от всего, не в силах более выносить бедную старуху, графиню Багратион, которая держала меня взаперти в гостинице «Майвартс», заставляя читать «Четьи-Минеи»[337] и Библию, я сбежала на мост Ватерлоо, охваченная страстным желанием умереть. Это искушение подбиралось ко мне уже давно. На сей раз я не пыталась с ним бороться, и мутные воды Темзы казались мне роскошным ложем. Я стремилась к вечному покою, отчаявшись найти «камень» и бесследно потеряв «Деву». Из этого состояния меня вывел все тот же человек; он меня спас, утешил и примирил с жизнью, пообещав мне «Камень и Деву». И теперь они у меня есть. Завершение этой истории вам известно из моего первого письма. Но, во имя тени великого Гаутамы Будды, какой интерес все это может представлять для вас? Ну вот, пароход отплыл, и вы получите это письмо уже после высланных вам фотографий! Черт знает, что за глупая история! — воскликнете вы. Глупая, зато правдивая.

А теперь поговорим о делах. Есть ли у вас в Тифлисе музей? Интересуют ли их старинные монеты? У меня имеется несколько весьма древних — времен императоров, неизвестных историкам; вероятно, эти монеты отчеканили за несколько тысячелетий до нашей эры. Если вы решите, что для них найдется место в вашем музее, то я с удовольствием вам их вышлю вместе с прочим антиквариатом и любопытными безделушками, сопроводив все это подробными описаниями, которыми меня снабдили мудрецы из Королевского азиатского общества Калькутты (хотя они, конечно, ослы).

Передайте эти вещи музею от имени Елены Петровны Блаватской, служительницы Будды, с условием, что, когда он призовет свою служительницу в нирвану, они (археологи), — а я не заставлю их долго ждать, — закажут заупокойную службу в храме гебров в Баку[338], с возжжением огней священной нефти и с танцами баядерок. Все уже заранее приготовлено; я умру здесь, и в саду уже есть место для могилы. Меня торжественно сожгут на погребальном костре, а затем мой прах разошлют моим ученикам. Я умру в Тибете, куда собираюсь поехать нынешней осенью, мои бренные останки бросят священным псам тамошних лам и Ку-Сунгов.

Вам, мой дорогой князь, я оставлю целебный бальзам — мазь, которую вышлю при первой же возможности. Поскольку ни один химик не сумеет объяснить вам, что же это такое, я вам все растолкую. Это небольшой круглый предмет, напоминающий кость или раковину, шарик, покрытый опаловой оболочкой, то есть нарост, который бывает в верхней части, у самого основания слоновьего хобота. Подобный нарост встречается очень редко, его находят только у одного слона из 25 000. Такой слон всегда бывает белого цвета и считается священным.

Этот талисман я получила от короля Сиама, почетного члена нашего Общества и великого покровителя цейлонских буддистов. Их во всем мире только три (не короля, а шарика). Один — у короля Сиама, второй принадлежит королю Бирмы, а третьим теперь владею я. Тот, кто носит на шее подобный талисман, будет неуязвим для любых стрел, пуль, огня, ядов, и ему подчинятся все слоны Сиама, Бирмы, Цейлона и Непала. Слон, отмеченный таким царским украшением, является царем слонов.

Талисман оберегает от врагов и заставляет всех проникаться любовью к его обладателю. Если этой штукой провести семь раз вокруг сердца, пять раз вокруг головы и три раза между бровей, то вам станут известны самые сокровенные мысли любого человека — стоит лишь пожелать. Я их и без того уже знаю, так что мне сия вещица просто не нужна. Мне известно, что вас беспокоило последние семь лет. Ну, зачем вы так изводите наших бедных англичан в Индии? Как не стыдно вам, русским, лишать их сна и аппетита тем, что вы постоянно прокладываете все новые железные дороги в районе Каспия? Вот «The Pioneer» пишет, что вам эти дороги совершенно не нужны и что вы так поступаете только ради того, чтобы дразнить бедных англичан и причинять им побольше страданий. Нехорошо мучить, таким образом, самых верных друзей, тех, кто вам лишь добра желает.

Выслала вам свою «Разоблаченную Изиду» — распорядилась об этом в канцелярии. Да ведь вы ее и читать не станете — только посмеетесь. Лучше прикажите тифлисским газетам открыть у себя археологические, политические и философские разделы и предложите меня в качестве корреспондента. Я стану поставлять им все новости об Индии. Но на русские газеты нельзя положиться. Даже «Московские Ведомости» учинили такое, что стоило мне больше года жизни.

Однако, пора и честь знать, так что на этом заканчиваю. Между тем остаюсь в жизни и смерти вашей верной слугой.

Елена Блаватская

Все свои послания, особенно адресованные вам, я отправляю заказными письмами, в противном случае ни одно из них не дошло бы. Их бы перехватывала и штудировала британская тайная полиция Индии. Но как они задирают нос, когда рассуждают о России! О, фарисеи, дети дьявола!

Е.Б.

Письмо 5

Редакция журнала «Theosophist»

17 мая 1882 г.

Южная Индия, Гунтуру

Дорогой князь!

Телеграмму вашу, пересланную из Бомбея, получила в неисследованных пустынях и лесах Рампаса или, точнее, при отъезде туда. Успею вернуться вовремя, чтобы получить ваше письмо и выполнить ваши поручения. Сейчас я на пути в Мадрас, плыву в гондоле по «Бэкингемскому каналу»[339] и пишу эти строки, держа письмо на коленях, пока мы плывем себе вперед. Два месяца я, как говорится, порхала с места на место, путешествуя от одного города к другому, из Бенгалии в Мадрас, а оттуда в Неллуру, Гунтуру, в горы того самого Рампаса (которые англичанами не исследованы и которые они по договору не имеют права пересекать), куда нас сопровождали йоги-брахманы — они-то и принимали нас в своих храмах; и вот я снова на пути в Неллуру. 85 миль дюжина носильщиков несла меня в паланкине по песчаным равнинам и почти девственным лесам, со свитой из сотни человек и религиозными церемониями через каждые две мили!!

Три кобры, убитые вчера, как раз тогда, когда эти добродушные пресмыкающиеся, украшенные капюшонами и очками, выразили решимость разделить со мной мое ложе в паланкине, несколько десятков раздавленных скорпионов и встреча с взбесившимся слоном, угробившим одного из наших кули[340] — вот и весь скромный набор событий последней недели.

В данный момент я плыву (точнее, мы плывем) по голубым водам озера Чилки (озера Попугаев) и канала в сопровождении дюжины крокодилов, умильно меня созерцающих. Воистину путешествовать по Южной Индии весьма приятно! Однако же я определенно стала для индусов богиней и Дэватой[341] Хотите посмеяться — почитайте Приложение к журналу «Theosophist». Полюбуйтесь на все эти обращения, в которых меня сравнивают с непорочной «Дэваки»[342] и называют «Спасительницей Индии».

Дравиды[343] никогда ничего не делают наполовину. Неллуру потратил около 10 000 рупий на прием в нашу честь, а Гунтуру — городишко в двадцать тысяч жителей — направил на другой конец канала двести человек с десятью паланкинами, двумя слонами и тридцатью пятью божественными музыкантами во главе процессии, проделавшей путь в 85 миль, дабы сопровождать нас к их древнему городу под звуки фанфар, свирелей и санскритских песнопений. За восемь миль до Гунтуру нас вышло встречать все городское население; во главе толпы двигались брахманы, баядерки и музыканты.

Представьте себе дочь моего отца в золоченом паланкине, который несет на головах дюжина кули, окруженную высшими (индусскими) чиновниками, пандитами и учеными мудрецами, поглядывающую сверху вниз на огромную охваченную восторгом толпу, простирающуюся ниц всякий раз, как я брошу на нее взгляд. И этой «величественной процессии из множества верблюдов» (как в песне Золушки) потребовалось три часа на то, чтобы пересечь весь город из конца в конец, и весь путь был отмечен фейерверками, триумфальными арками с яркими надписями вроде: «Добро пожаловать, уважаемая госпожа Блаватская!», «Добро пожаловать, теософы!», «Да здравствует в веках теософия!», «Благословение Брахмы возлюбленным основателям Теософского Общества» и так далее на языках телугу, тамильском и санскрите.

14 мая в семь часов вечера мы вступили в город в составе торжественной процессии, пройдя через одни из городских ворот, и только в одиннадцать часов прибыли в приготовленный для нас дом. Из окон своих домов высунулись несколько англичан, «страшно потрясенные и возмущенные»! Но тут уж они ничего не могли поделать. Они не осмеливаются затрагивать религиозные чувства масс. Разглагольствования миссионеров, пытающихся на углах улиц всячески дискредитировать нас, ни к чему не приводят; на днях некий падр[344] пережил неприятный момент, когда вскользь упомянул, что я — всего-навсего русская шпионка. Толпа чуть было не сбросила его в канал.

Ну и какую же выгоду мне все это принесло? Что проку во всех этих триумфах? Эх, дорогой мой князь, клянусь, что, будь я на 20-25 лет помоложе, в анналах российской истории появился бы еще один Ермак — Ермак в юбке, вступивший в Индию, и тогда эта «прекраснейшая жемчужина» засверкала бы иным блеском — уже не в английской короне, а в царском венце России. Я осуществила бы завоевание Индии, не пролив ни единой капли крови, и преподнесла бы эту страну моей родине.

А между тем — прощай, страна моя. Не видать мне тебя как своих ушей. Я умру здесь, и грешную мою плоть сожгут на погребальном костре, а пепел развеют на просторах Арьяварты[345]. Прислать вам чуточку? (Не Арьяварты, а пепла?) Между прочим, талисман ваш уже готов. Вышлю его, как только доберусь до дома. Здесь температура поднялась до 120 градусов в тени!

Надеюсь, это письмо дойдет до вас.

Ваша навеки преданная слуга, всегда готовая вам услужить.

Ваша соотечественница с несколько неопределенным статусом

Е. Блаватская

P.S. Дабы развлечь вас, высылаю вам несколько газетных вырезок.

Письмо 6

Редакция журнала «Theosophist»

25 июня 1882 г.

Бомбей

Я пишу это письмо в крайне угнетенном состоянии духа, что вызвано двумя причинами: во-первых, боюсь отказа, во-вторых, я никогда не просила ни за себя, ни за других. Терпеть не могу играть роль попрошайки, но больше всего опасаюсь, что вы подумаете, мой дорогой князь, что едва завязалась наша переписка, как я уже эксплуатирую ваше доброе отношение ко мне. Однако приключилось столь неприятное происшествие, что кроме как у вас мне не у кого искать спасения. Еще перед вашим назначением на Кавказ хотела я написать Великому Князю, но он даже не взглянул бы на мое прошение. Дело обстоит следующим образом.

У меня есть единственный брат, на десять лет младше меня. Едва он появился на свет, как умерла наша мать; отец же, мне думается, сына совсем не любил, и тот рос по существу сиротою. Мальчика воспитывал дед; он же и определил внука, помнится, в Гакке, в одну из тифлисских школ, после окончания, которой, юноша поступил в Дерптский университет и закончил учебу уже в Москве в 1860 году выпускником юридического факультета. Зовут брата Леонид Петрович Ган. Учебу он закончил с отличием. Он всесторонне развит, хорошо образован и даже эрудирован; такое редко встречается среди государственных чиновников. Хорошо знает и латынь, и древнегреческий, а в юриспруденции мало кто разбирается так, как он. По окончании университета он поступил на службу в Департамент управления государственным имуществом в Тифлисе, а вскоре был назначен судьей в Ставрополе.

Леонид так хорошо справлялся с обязанностями судьи, что за восемь лет пребывания на этом посту на него не было ни единой жалобы. Он честнейший человек, что может засвидетельствовать вся Ставропольская губерния, и простые люди любят его за острое чувство справедливости и беспристрастность. В молодые годы он не прочь был слегка развлечься, но кто из вас, государственных мужей, в юности сторонился развлечений? Однако он давно оставил все это, стал уравновешенным, остепенился. И вот тут-то и приключилась эта беда.

Мой брат потерял место из-за того, что суд в то время переезжал из одного здания в другое, а пьяный привратник возьми да и потеряй папку с документами. Как раз в это время в Тифлис пожаловал начальник департамента гражданских дел Квушин, которой, как мне рассказывали многие жители Тифлиса, по всей России прослыл бешеным псом. В Тифлисе его неоднократно пытались поколотить, никто с ним не здоровался, и вообще он творил такие безобразия, что через год его выгнали. Начал он с того, что уволил несколько сот служащих (а ведь многие из них были прекрасными людьми и ценными работниками) и заменил их своими людьми, всякими проходимцами.

Моя сестра пишет, что именно тогда мой брат лишился места из-за пропажи той злополучной папки и сам предстал перед судом. Для него были закрыты все возможности кроме как устроиться адвокатом, что он и сделал. Дело его слушалось в Тифлисе, и суд его полностью оправдал, но должность ему так и не вернули, ибо на Кавказе у него нет поддержки, поскольку все его родственники умерли.

И, тем не менее, сам Оголин, председатель суда, сказал моей сестре (Желиховской): «Леонид Петрович Ган был нашим лучшим судьей». Но когда сестра моя, Вера, спросила: «Так почему же его не восстановят в должности?», — Оголин ответил, что Квушин так оклеветал Леонида перед Великим Князем, что теперь его трудно переубедить. Однако сестра пишет, что все дело в лени и безразличии Оголина, который просто позабыл о Леониде, и в этом истинная причина. Все хвалят моего брата за ум, образованность и огромную преданность. Об этом мне писали мой кузен, полковник Александр Юльевич Витте из Ставрополя и генерал Броневский (мой родственник). Последний, начал хлопотать за Леонида, но, не успев ничего добиться, умер.

Вот и вся история, правдивая, но грустная, поскольку брат мой женат и у него есть семья. Мне сообщили, что он с семьей чуть ли не умирает с голоду. Вот почему, мой дорогой князь, я пишу вам в надежде, что вы устраните несправедливость, учиненную по отношению к бедному, но честному человеку. Мне говорили, что вы обладаете всей полнотой власти на Кавказе, во всяком случае, там ваше слово — закон.

Я не прошу ни о чем кроме справедливости, и я бы, не осмелилась, просить вас о таких мелочах, сложись все по-другому. Вам легко провести расследование и выявить истину. Я в таких делах ничего не понимаю, но верю, что в вашей власти спасти невинного человека от гибели. Он давно заслужил пост члена губернского суда, но, если в данный момент нет вакансии, его можно было бы, по крайней мере, назначить помощником прокурора или даже снова судьей, ибо у него нет иного желания кроме как служить и не прислуживаться.

Прошу вас, дорогой мой князь, не сердитесь за то, что я вам написала, так же как и Бог (О Господи! Если бы только можно было поверить в Его существование!) не должен сердиться, когда бедные люди просят Его о помощи. Сделайте это доброе дело, и я умру спокойно, благословляя вас и вашу семью, и вечно буду служить вам в этой жизни и после смерти. Если это не зависит от вас, значит, зависит от кого-либо другого, но вы можете распорядиться, и все будет устроено.

Я напишу брату, что я говорила вам о нем, чтобы у него оставалась хоть какая-то надежда, и попрошу его написать заявление или как это у вас называется. Во всяком случае, я посылаю это письмо вам, чтобы напомнить, кто он такой, если вы вдруг о нем позабудете; ведь не можете же вы помнить всех мелких чиновников! Думаю, мой дядя Вячеслав хотел представить вам Леонида, но, по-моему, у дядюшки было мало шансов на успех. Одному аллаху известно, почему за всю жизнь дяде удалось дослужиться лишь до чина генерал-майора.

Нет, удача обходит нашу семью стороною, мы, что называется, прокляты. И ведь все такие благочестивые, истинные, ревностные христиане! А каков результат? Разве у них больше счастья, чем у меня, жалкой безбожницы? Разве Бог любит и защищает их больше, чем меня? Я согласилась бы на двадцать лет страданий, я с готовностью приняла бы жизнь, полную физических мучений, если бы могла вернуть простую, горячую веру моей ранней юности! Моя вера умерла вместе с тем, кого я любила больше всего на свете. Так пусть же, по крайней мере, не погибнет мой единственный брат! В вашей власти, мой дорогой князь, совершить это благодеяние, если оно справедливо, в чем вам будет нетрудно удостовериться.

В любом случае и невзирая ни на что вечно вам признательная

Елена Блаватская

Письмо 7

25 июня [1882 г.]

Бомбей

Получила ваше любезное письмо, мой дорогой князь, вместе с еще одним письмом и чеком на сумму в одну тысячу сто восемьдесят пять рупий две анны и одиннадцать пайсов[346] (1185 р. 2 а. 11 п.). Все ваши указания будут исполнены. Многое из того, чего вы желаете, уже заказано, и я сделаю все, что смогу, чтобы вы остались довольны.

Вот только даккский муслин[347] неизменно продают отрезами по десять ярдов, и каждый такой отрез стоит от десяти до двухсот пятидесяти рупий. Манчестер своим дешевым хламом убивает подлинное искусство, и очень скоро даккский «муслинпаутинку» можно будет увидеть лишь пылящимся среди экспонатов забытого искусства в «Утраченных искусствах и науках древности». Но, с божией помощью, у меня есть такая возможность, и я смогу приобрести или специально заказать эту ткань, причем любое количество отрезов и по той цене, которая меня устраивает. Тут вы недоверчиво усмехнетесь. Вы пишете о «пятидесяти аршинах даккского муслина», но по какой цене? Пять отрезов по десять ярдов (вернее, четыре, потому что аршин короче ярда) обойдутся вам в 40 рупий за один «совершенный отрез», то есть в 1000 рупий за «все самое прекрасное» (как принято выражаться у коммивояжеров), а в таком случае нам не хватит на остальное. Надеюсь как можно скорее получить ваш ответ по этому поводу.

У меня есть друг, брахман из народности маратхи[348] — потомок Шиваджи (этого индийского Ильи Муромца), героя XVII века, который нанес поражение Аурангзебу и положил конец правлению в Индии династии Великих Моголов. У моего брахмана (а не у Шиваджи — тот давно помер) имеется небольшая, предметов двадцать, коллекция старинного оружия. Это единственный человек в Индии, которого не лишили оружия, ибо согласно «Закону о хранении оружия» англичане отобрали у всех своих счастливых подданных даже перочинные ножи и кухонные вертела, которые хозяева держали дома. Я не знаю ничего о самой стали, но по форме эти клинки весьма необычны.

В прошлом году я купила несколько штук и еще несколько послала своей тетке в Одессу для ее коллекции. По-моему, дядюшка Фадеев пришел от них в восхищение. Но по внешнему виду, по красоте это оружие уступает кавказскому, превосходя последнее лишь оригинальностью своей формы; кажется, там есть образцы с двойным и тройным лезвием — простите меня, я догадываюсь, что хотя и являюсь «перевоплощением», но уж, конечно, не Брюллова[349]. Еще есть прозрачный щит из кожи носорога и другие виды оружия, неизвестные в Европе.

Через месяц, а то и раньше я сама поеду в Бенарес и по пути загляну в Дели и Агру, чтобы купить там все, что вы заказали. В противном случае меня могут просто надуть. Я только что вернулась из Мадраса и, как только улажу все дела, связанные с журналом «Theosophist», собираюсь на два месяца в северо-западную провинцию Индии, затем в Дарджилинг, Бутан, Ассам и как можно дальше в Тибет, куда не добраться англичанам. Там меня специально встретят ламы из монастыря Тонг-Дум. Поскольку может случиться все что угодно, и я могу не вернуться из Тибета (перейдя в нирвану), то я постараюсь успеть закупить все вещи до отъезда и попрошу двух моих самых верных сотрудников — полковника Олькотта, президента Теософского Общества, и Дамодара К.Маваланкара, управляющего журналом «Theosophist», — выслать все вам. Я уезжаю только на два месяца и если не умру, то сама организую идеальную пересылку, но в предвидении возможных событий нельзя рассчитывать на исключительную точность.

На будущей неделе вышлю вам обещанный талисман — зуб, точнее, нарост под хоботом священного слона. Можете носить его как простой брелок, если не верите в его силу, или повесить его на шею, если так же, как и я, уверуете в его действенность, — ведь вы ни во что не верите самостоятельно, а верите лишь в то, во что верят другие. Я же верю сама по себе.

О дорогой мой князь, вы были не правы, браня меня за мое «издевательство» над религией, в которой я родилась и последователем которой вы являетесь. Никогда в жизни я не смеялась над тем, что для других свято; я лишь высмеивала «тартюфов» от религии, которых от всей души презираю. В протестантизме почти сплошь заправляют подобные «Тартюфы», а о католичестве и говорить нечего. Если бы вы знали, чего я только не натерпелась от этих «последователей Христа», вы бы поняли, что я издеваюсь не над религией Христа, а лишь над ее внешней оболочкой, над лицемерием так называемых христиан, которые гораздо хуже иудеев каждое мгновение распинают Истину и сам идеал Христа. Я не буду лгать и притворяться, но мне нет необходимости оправдываться, ибо я не несу ответственности за отсутствие в моем уме определенного конформизма — это вина Матери-Природы, к которой поговорка «велика Федора, да дура» подходит гораздо лучше, чем к России. Ergo[350], это не я сама, а мой мозг обратил меня из христианства в буддизм. Я даже не буддистка, а некая странная смесь, нечто непостижимое.

Я устала от жизни, мой дорогой князь, вот и все. Нравственные страдания сделали из меня, то же, что физические — из Гейне, хотя я и не Гейне. Внутренние переживания иссушили меня до глубины души, а смерть все не приходит, вот и все. Знаете ли вы, что я была в сто раз счастливее в те дни, когда голодала и ютилась на чердаке? Тогда, еще всецело придерживаясь веры своих отцов, я гневно накричала на католического священника, предложившего мне свое покровительство и сто тысяч франков, если я соглашусь использовать свои «необычные медиумические способности» для оккультных феноменов, призванных обратить египетского хедива[351] в католичество.

В ту пору я еще во что-то верила — по крайней мере, в русского Бога; теперь же, когда я живу в относительной роскоши и мне поклоняются язычники, равно как и глупцы-англичане, я перестала во что-либо верить. Я не верю ни во что, кроме человеческой глупости. Все мои идеалы исчезли навсегда, и у меня теперь нет причин жить ради чего-нибудь или кого-нибудь. Однако я живу, потому что жизнь не оставляет меня в покое и потому что самоубийство — вещь постыдная. Ну вот, начала за здравие, а кончаю за упокой. Простите меня. Все это вам вряд ли интересно.

Хотела у вас спросить: вы никогда ничего не слышали о некоем князе Александре Дмитриевиче Любавском (в Вязьме и в Гродно), который подписывается «Герцог Никотерский» и пишет о себе, будто бы он награжден 2 800 медалями и знаками отличия и принадлежит к 1 300 обществам? Он сумасшедший или просто дурак? Он отправил по письму во все наши отделения и филиалы нашего Общества на Корфу, в Лондоне, Австралии и Америке; уже из двадцати двух отделений Общества в Индии нам прислали его прошения о приеме его в члены Теософского Общества. Посылаю вам экземпляр этой его хвастливой писанины; направляю его прошение также Аксакову, вице-президенту нашего Общества. Может быть, этот странный человек — просто большой чудак, а может, и кое-что похуже. Он забрасывает меня письмами.

Боюсь, мой дорогой князь, что утомила вас. Когда у вас выдастся свободная минутка, прочтите мое прошение, мое скромное прошение. Вы мне пишете, что всю жизнь старались «делать добро». Охотно вам верю; я еще не утратила веры в вас и обращаюсь к вам с полной уверенностью, поскольку убеждена в вашей доброте, а более всего — в вашей справедливости.

Ваша вечно преданная слуга

Е. Блаватская

Письмо 8

Е.П.Б.,

ответственный секретарь

Теософского Общества Арья Самадж

1 сентября 1882 г.

Бомбей

Дорогой князь!

Вы, должно быть, обвиняете меня в беспечности и лени? Если это так, то вы ошибаетесь. Как только я получила от вас деньги, так сразу же занялась покупкой и заказами всего того, что вы изволили пожелать; однако в этой стране медитации и созерцания Брахмы в глубине пупка получить желаемое немедленно — дело немыслимое. Вот, например, вы выразили желание приобрести бронзовые вазы-канделябры, и мне пришлось заказать их специально. А если здесь какой-нибудь индиец обещает вам что-нибудь к завтрашнему дню, то можете быть уверены, что вы получите это месяца через два.

Видите ли, Индия — это такая страна, где все пребывает во сне, где все застыло, так сказать, кристаллизовалось, и статус кво сохраняется веками, тысячелетиями. Сегодня по-прежнему в ходу образцы произведений искусства эпохи «Рамаяны»[352] и великой войны, и было бы трудно заметить какой-либо прогресс в искусствах, науках и прочем, — напротив, повсюду лишь упадок и развал! И как у них не было канделябров во времена главнокомандующего Ханумана — бога-обезьяны[353], так нет у них этого добра и по сей день, и в Бенаресе у меня целый день ушел на то, чтобы объяснить им, чего я хочу, и попытаться им втолковать, какие они остолопы. Теперь вот получила письмо, в котором меня заверяют, что вазы готовы и что все будет выслано приблизительно к 15 сентября. Точно таким же образом мне пришлось заказывать в Агре мраморный столик.

Вернулась лишь пару недель назад, и ближе к выходным снова должна буду уехать; по пути загляну в Бенарес и Агру, где мне предстоит забрать заказанное и проследить, чтобы все тщательно упаковали в моем присутствии. Вышлю вам все через компанию «Остриан Ллойд». Я действительно в отчаянии от того, что заставила вас ждать, но, поверьте, вины моей в этом нет, а если не написала вам сразу же, так на то была веская причина.

Черт возьми, ведь теперь эти простаки англичане решат, что мы с вами переписываемся на политические темы! Вы и представить себе не можете, какой ужас вызывает у британцев Россия, — вы бы просто умерли со смеху. Объектом их особого интереса в настоящий момент является ваша персона. Сообщается о каждом вашем шаге, подробно изучаются маршруты и график ваших передвижений, все бинокли Симлы направлены в сторону Каспийского моря, все тщательно следят за вашими поездками в его окрестностях. И естественно, что, зная о нашей переписке, эти люди чувствуют себя не в своей тарелке.

Все вояки отбыли в Египет, и наши милорды теперь дрожат от страха. Чего они боятся? В прошлом году на вечернем приеме у генерала Мюррея сэр Альфред Лайэлл выразил недовольство, когда я, в шутку пощупав его пульс, объявила во всеуслышание, что у сэра Альфреда, равно как и у всех прочих, «нервная лихорадка», но ведь это правда, честное слово! Но чего я никогда не забуду, так это плохо скрываемой радости при известии о смерти бедного генерала Скобелева[354]. Еще одна тяжкая потеря для России! Кауфман[355] и Скобелев! А ведь им было рукой подать до просветления! Какие же все-таки злые и эгоистичные люди эти индийские англичане, хотя теперь мы и дружим!

Приобрела для вас еще дюжину оригинальных изделий. Украшенные мозаикой столик и плиты, все из резного мрамора, светильники из храмов богов и богинь; кроме того, заказала сотню картин духовного содержания, которыми вы можете украсить ширмы. Заказала также столик с инкрустацией из морских раковин, а наших теософов на Цейлоне попросила закупить самые лучшие изделия из черепашьего панциря. Там делают прекрасные вещи из перламутра и панцирей черепах. Ваш талисман (нарост под хоботом белого слона) два месяца пролежал у меня в шкатулке. Хотела отправить его пораньше, как и обещала, но это оказалось невозможно. Между Индией и Россией нет прямой почтовой службы по отправке посылок, и нельзя непосредственно пересылать ни крупные посылки, ни бандероли — все приходится отправлять пароходом.

Ну вот, кажется, представила вам полный отчет. Боюсь утомлять вас своими пространными посланиями, к тому же у меня столько забот, что некогда даже перевести дух. Учтите, мой дорогой князь, что в Индии я единолично возглавляю 37 обществ. Я для них и отец, и мать, и брат, и сестра, и никто из них не осмелится ни жениться, ни помереть без моего благословения (!!) Я нужна им при любых обстоятельствах. Представьте себе, на минувшей неделе полковник Чесни, автор знаменитой «Битвы при Доркине» (кажется, это так называется?), стал членом нашего Теософского Общества! Он просто помешан на философии Кут Хуми Лал Сингха. Полковнику устроили торжественное посвящение, на котором присутствовали посол Бирмы и г-н Пилчер, британский представитель в Рангуне. И все это — моя работа. О милые мои ослики! Когда я умру и вся философия и чудеса прекратятся, тогда они поумнеют. Ведь без меня — какая философия и откуда?

Впрочем, довольно. Остаюсь до гроба вашей преданной слугою.

Е.Блаватская

Письмо 9

1 октября [1882 г.]

Сикким-Гхум

на высоте 13 000 футов

Милый князь!

Вы так добры, что мне просто хочется кричать и петь от радости, прославляя вас и восклицая «Эврика!»[356]. По крайней мере в России есть хоть один истинный князь — князь и душою и телом. Мне стыдно и хочется просить у вас прощения за своего брата и за все, что с ним связано. Оставьте его: это ветреный человек, флюгер из флюгеров. Не хлопочите за него. Он писал тетушкам слезные письма, умоляя их написать мне. Он и меня растрогал до слез, и я потревожила вас (чего терпеть не могу делать). Он писал мне, что умирает с голоду, и вдруг я получаю от него записку в несколько строк: «Спасибо, сестра, за то, что обратилась к князю Дондукову... Дела мои пошли на лад — не стоило беспокоить князя» и так далее, а в конце пишет, что нашел какую-то работу на железной дороге. Он сумасшедший, как и вся наша семейка, ибо все мы от рождения несколько неуравновешенны.

Простите меня, дуру старую, за то, что доставила вам беспокойство. Отныне больше никто не завлечет меня в сети родственных чувств; короче говоря, все в этой семье безумцы.

Как видите, мой дорогой князь, сейчас я наслаждаюсь одиночеством в тиши Гхума[357]. Что такое Гхум? Это гора в Сиккиме, а на ней — монастырь, где останавливаются ламы по дороге в Тибет. Отсюда три остановки до Тибета и 23 мили до Дарджилинга (Дарджилинг — британская территория). Несмотря на то что отсюда до Тибета и собственно Гималаев 50 миль по прямой, англичан сюда не пускают, а меня принимают радушно. Расскажу вам об одном происшествии. Врачи велели мне срочно уехать из Бомбея, так как в начале сентября я страдала тяжелейшим и опаснейшим заболеванием печени и почек, и я поехала в горы.

Будучи проездом в Бенаресе, я получила ваши изделия из бронзы и, упаковав их, отослала в Аллахабад. Затем через Калькутту и Чан-дернагар отправилась в Куч-Бехар (раджа которого является теософом). Там я на три дня слегла от лихорадки из-за резкого перепада погоды: на смену жуткой жаре пришли холод, дождь и туман. Меня сопровождала дюжина теософов-бабу[358] из Калькутты вместе с тремя буддистами с Цейлона и одним из Бирмы. Вся эта полуодетая босоногая компания из тропических долин Индостана немедленно подхватила простуду. Одна я как русская сумела собраться с духом и продолжить путь. Но вместо пятнадцати человек в Сикким за мною последовало лишь пятеро: те четыре буддиста и один непалец — все остальные свалились.

Как вам известно, Сикким — это независимое государство между Куч-Бехаром и Бутаном. Сиккиму и Бутану удалось не угодить в когти к британскому льву, а Куч-Бехар стал «протекторатом» (то есть находится под опекой), и сие означает, что его правитель, раджа — по сути марионетка в руках англичан. Дорога, ведущая в Тибет, проходит по эту сторону границы. Нужно проезжать через Сикким, это почти независимое государство разбойников, затем через Бутан, где сам черт ногу сломит, или через Непал, где англичанину по этой дороге и шагу не дадут ступить. Я запросила в Министерстве иностранных дел пропуск через Сикким. Мне отказали. Министр написал мне следующее: «Мы не против вашей поездки в Тибет и проезда туда через британскую территорию, но за ее пределами мы не несем ответственности за вашу безопасность».

Конечно, они были бы только рады, если бы меня там убили. Тогда я заявила: «Не хотите выдать мне паспорт — ладно, черт с вами. Я все равно поеду». Ехать в Шигадзе, столицу таши-ламы[359], было уже слишком поздно, но я решила отправиться в ламаистский монастырь в четырех днях пути от Дарджилинга (этой второй Симлы), расположенный на границе с самим Тибетом. Я шла пешком, потому, что туда не проехать на повозке — только на яках или верхом, и нам пришлось карабкаться и взбираться наверх, причем не четыре, а все восемь дней. Часть пути меня несли в «дэнди» (что-то вроде паланкина). Несколько раз меня чуть не уронили в пропасть, и все же мы добрались до места — не в сам Тибет, а на границу с ним.

Вот тут начинается самое смешное. Граница — это стремительный горный поток, через который перекинут качающийся бамбуковый мостик. На другой стороне реки — казармы пограничников, ламаистский монастырь и деревушка. Это узкое ущелье, по которому могут пройти одновременно не более десяти человек. На бутанской стороне речки нам встретились двое англичан, переодетых нищенствующими монахами (я их сразу распознала), несколько индийцев из департамента геологических и геодезических исследований, а с ними караван. Мы узнали, что они вот уже целую неделю напрасно дожидаются разрешения перебраться на другую сторону. Пограничники переговаривались с ними через стремнину, были злы, крыли их, на чем свет стоит, но не пропускали. Кто-то мне сказал: «Зря вы сюда заявились, все равно вас не пропустят». «Посмотрим», — возразила я. Послала к стражам теософа-буддиста с письмом от ламы из монастыря Памйончи; его пропустили, а через час к нам вышел главный лама собственной персоной и преподнес мне чаю с маслом и прочие лакомства. Мы поздоровались; настоятель увидел, что мне пришлось по вкусу его угощение, и велел отвести меня к ним в монастырь. Меня с почестями провели по мостику, разрешив сопровождать меня трем сингалам; англичанам пришлось дожидаться меня на месте!

В монастыре я пробыла три дня. Боялась только, что меня не выпустят обратно. Жила в маленьком домике у самых стен монастыря и сутками беседовала с монахом Гилинджаником (он тоже — воплощение Шакья-Будды[360]), а также часами просиживала в их библиотеке, куда женщин не допускают, — трогательное свидетельство моей красоты и совершеннейшей невинности, — и настоятель публично признал меня одним из женских воплощений бодхисаттвы, чем я очень горжусь. Я прочла им письмо Кут Хуми (напечатанное в «Оккультном мире»), после чего проводники отвели меня к мосту другой дорогой. Когда мы перешли через мост, англичан на месте уже не было. Вот так я попала в Сикким, где сейчас и нахожусь, остановившись в еще одном монастыре, в двадцати трех милях от Дарджилинга.

Разумеется, англичане очень разозлились. Мне многое порассказали об их уловках. Они пускаются во все тяжкие, чтобы пробраться в Тибет. Они находят парней, как правило, обращенных, обучают их тибетскому языку, дают им буддийское образование, и, когда юноши заканчивают обучение, их наряжают ламами и дают им молитвенное колесо[361], в котором вместо «Ом мани падме хум» спрятаны всяческие инструменты. Однако ни одному из них не удалось добраться до Лхасы или хотя бы до Шигадзе. Их всегда ловят и выдворяют из страны. Кое-кто из них даже бесследно исчезает, а у англичан не возникает желания проводить расследование, поскольку они понимают, что их хитрость не удалась. Три года назад в Сикким с правительственным письмом на имя таши-ламы из Калькутты прибыл сэр Ричард Темпл, баронет правдоискатель. Его проводили до границы и показали его письмо пограничникам. Те не взяли письмо и не пропустили баронета. Он просил, умолял, но в ответ стражники лишь проводили рукою себе по горлу со словами: «Перережь нам горло — тогда и пройдешь». Так он и вернулся в Калькутту не солоно хлебавши. Почему же тогда пропустили меня? Да потому, что я — одно из воплощений Будды.

С Кут Хуми мне удалось пообщаться лишь в течение трех часов, и ваше письмо передали с одним из его учеников. Я спросила Его о причине вашего несчастья, но он ответил: «Я не имею права пользоваться своим ясновидением, чтобы узнавать секреты других людей. Скажите князю, что я отказался сообщить вам (то есть мне), в чем корень его бед, но сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему — и так или иначе разрешить кризисную ситуацию». Вот и все, но мне кажется, что и я догадываюсь о причинах ваших страданий.

Впрочем, довольно. Да ниспошлют вам силы небесные многие, многие лета. Я вернусь домой через две недели. Заберу в Агре ваш столик и мозаику — и сразу назад.

Искренне ваша

Е. Блаватская

«Самая прекрасная девушка на свете способна дать лишь то, что имеет». Не имея при себе конвертов, отправляю письмо прямо из тибетского монастыря. Эти два конверта мне дал лама. Передаю сие послание через одного надежного посыльного; в Бомбее наш управляющий перешлет это письмо на ваше имя. Если я отправлю письмо на ваш адрес прямо отсюда, то оно не дойдет до вас. Англичане задержат посыльного в Дарджилинге и конфискуют письмо[362].

Письмо 10

15 декабря [1882 г.]

Бомбей

Дорогой князь!

Если я еще не схожу с ума от взятой на себя ответственности, связанной со всеми этими деньгами и заказами, так это лишь потому, что мозги у меня уже давно вверх тормашками. Все эти свиньи: парсы, баньи[363], торговцы и прочие — просто измотали меня до предела. Запрашивают четырехкратную цену, и приходится целый месяц торговаться и переругиваться с ними (пардон), прежде чем они соизволят поставить товар по разумной цене.

Уж не знаю, рассердитесь вы или нет, но я не могла, клянусь вам, купить все это дешевле. За бронзовые изделия из Бенареса я заплатила десять процентов комиссионных агенту, Лори, через которого я посылала вещи, иначе вам пришлось бы ждать еще шесть месяцев. Остальные предметы я покупала сама и торговалась, как сущая еврейка. За мраморный столик (то есть за крышку столика) они просили 350, 500 и даже 600 рупий. А тот, что я вам отправила, продал мне один из друзей за 200, и я специально ездила из Аллахабада в Агру, чтобы этот столик забрать. Это все лорд Рипон — он развратил торговцев! Чтобы заработать себе популярность, он покупает по баснословным ценам.

Что же касается тех двух таинственных столиков из морских раковин, которые вам захотелось приобрести, то их не только оказалось невозможно найти, но никто даже не слышал о таких и не видел ничего подобного. Прочие же вещи продают только партиями из 21 предмета. Есть партия старинного оружия, но красивым его не назовешь; правда, раджпуты уверяют, что на нем английской крови больше, чем украшений, но это слабое утешение. Индийский ковер стоит от шести до десяти рупий за квадратный ярд, то есть ковер для большой комнаты обошелся бы вам в 400-500 рупий. Что же касается обивочных материалов, то попадается только бенаресская парча по 40 рупий за ярд, и за каждый лоскуток в качестве образца приходится платить по нескольку рупий.

Если угодно, могу заказать в Бомбее резную ножку для мраморного стола за 25-50 рупий. Но боюсь, вы рассердитесь за то, что я уже потратила на 474 рупии больше, чем вы мне прислали, хотя вы ведь велели мне при надобности потратить еще 50 фунтов; для вас это пустяк, вы ведь миллионер, даже я, «молодая, бедная, но честная женщина», могу себе позволить держать дома несколько антикварных вещиц. Кое-что мне пока найти не удалось, например резные изделия из слоновой кости или ценных пород дерева с Цейлона тончайшей работы, напоминающие изящные кружева. Милые вещицы попадаются и в Мадрасе. Я заказала резные фигурки в костюмах всех индийских провинций (35 рупий за почти столько же фигурок) и несколько светильников для пагод. Но, произведя все подсчеты, я пришла в ужас. Думаю, что лучше оставить часть из вещей себе, если только не получу от вас непосредственного распоряжения выслать их вам. Надо принять в расчет и две огромные вазы для ламп (крупнее, чем я заказывала); их тоже, видимо, придется оставить у себя, ибо я не могу заставлять вас ждать их еще целый год и денно и нощно переживать о том, что вы обо мне подумаете в связи с задержкой посылки.

И все же я надеюсь, что вы останетесь довольны. Если вам что-нибудь понадобится, то я всегда к вашим услугам. Отправляю вам три коробки через «Бакси Компани» с предварительной страховкой. В соответствии с вашим пожеланием я строго-настрого указала воспользоваться услугами «Остриан Ллойд». Уверена, что эти вещи вы получите через месяц. Пожалуйста, отыщите вложенный в каждую коробку адрес со списком предметов. Я описала каждую вещь, чтобы ничего не украли на таможне, поэтому, прошу вас, не потеряйте этот список и тщательно все проверьте. Послезавтра все наше Общество навсегда переезжает в Мадрас. Местное Теософское Общество приобрело там целый дворец[364] для теософской колонии и просит меня переехать туда и жить вместе с ними на юге. В одной только Индии в данный момент существует сорок два Общества, и когда я умру (надеюсь, что это случится скоро), то на мое место кто-нибудь да найдется.

Боюсь, что вы остались недовольны последней партией вещей, которую я вам отправила. Если это действительно так, то вы уж, как всегда, простите великодушно.

Остаюсь навеки преданной вам.

Елена Блаватская

Письмо 11

25 декабря 1882 г.

Мадрас

Дорогой князь!

Как видите, пишу вам из нового дворца, куда мы, то есть Теософское Общество (27 человек) недавно переселились[365]. Я чуть с ума не сошла после трехнедельного празднования нашей годовщины и переезда сюда, за тысячу миль, всех домочадцев с хозяйством. Уповаю на Будду и молю Его, чтобы он наполнил ваше доброе сердце пониманием и сочувствием к моему преклонному возрасту и чтобы вы простили мне задержку с отправкой посылок.

Но теперь, слава Богу, все позади. Я отправила вам три коробки, застраховав их на 200 фунтов, и теперь все их содержимое принадлежит вам. Посылаю вам также счет то ли за погрузку, то ли за разгрузку — черт знает, как называется эта бумага. Больше всего я волновалась за то, чтобы не разбились в дороге изделия из мрамора; их упаковывали в моем присутствии, и все время, пока упаковщики трудились, я не переставала их пугать тем, что если они не сделают все как надо, то вы тут же пойдете на них войною прямо из Тифлиса, переберетесь через горы и захватите Индию, во что им было легко поверить вследствие их страха перед вашими генералами на Кавказе и в Азии. Местные Джоны Булли[366] глуповаты!

Теперь я смогу спокойно спать только тогда, когда вы мне напишете, что получили все в целости и сохранности.

За что, скажите на милость, дорогой князь, вы так обидели нашего доктора музыки — раджу Сурендранатха Тагора?[367] Еще в июне (с моей помощью) он отправил вам из Мадраса диплом «Почетного члена и основателя Бенгальской филармонии» и жалуется, что до сих пор от вас нет ответа: соблаговолили вы принять оный диплом или попросту отправили его в корзину для мусора? Он говорит, что император Бразилии и король Баварии уже приняли его диплом. Поэтому, чтобы утешить беднягу, я объяснила, что русский князь и генерал — это нечто большее, чем марионеточный император Бразилии или немецкий король-колбасник и что радже не следует суетиться, а нужно просто терпеливо подождать. Так вот — он ждет! Сжальтесь над бедным индусом и примите его диплом. Прикажите одному из ваших секретарей проверить, действительно ли диплом получен, и распорядитесь официально подтвердить факт получения.

Этот человек — первый раджа Бенгалии и Кавалер Ордена Звезды Индии. Он не какой-то там выдуманный раджа, а самый настоящий, хотя и дурак, и если вы примете его диплом, то раджа может в знак признательности, любви и дружбы прислать вам старинную вину —вы наверняка ничего подобного не видели ни в России, ни в Европе. Если вы не знаете, что это такое, то я вам ее опишу. Вина — это музыкальный инструмент, изобретенный самим богом Брахмой, сын которого был первым музыкантом, игравшим на этом инструменте в начале трета-юги (487 миллиардов лет назад). Вина напоминает допотопную гитару, вернее, гусли; из нее можно извлекать такие звуки, что слушающий их достигает своей цели и из человека превращается в божество. Должно быть, это правда, поскольку так говорится в «Рамаяне» — индийской «Илиаде». Вот только у англичан эти звуки вызывают головную боль. Но мой друг раджа утверждает, что британцев просто душат слезы от волнения. Может, оно и так, но, пожалуйста, примите предложенный вам диплом — хотя бы из любви к искусству.

Сегодня я услышала, что в Дарджилинг приехал Верещагин[368] и что за ним уже бдительно следит полиция Бенгалии: боятся, что он мог тайком провезти в кармане несколько русских казаков или какую-нибудь магическую пушку. А все это из-за позиции либерального кабинета Гладстона[369] и из-за конституции. Нет, в Америке как-то получше. Там каждый считает себя первым, а здесь даже самый первый гораздо ниже тех людей, кого у нас в Америке считают последними. Бог с вами, аристократы России и Англии, но я уже давно стала прожженным демократом. Я потешаюсь над «сильными мира сего» в этой стране и не понимаю, за что их ценить. Они гроша ломаного не стоят. При этом я по-братски отношусь к бедным и обездоленным; я строго веду себя с брахманами, но запросто общаюсь с отверженными и объясняю им санскритскую теологию и философию.

Однако боюсь надоесть вам своими шутками. Да благословит вас наш русский Бог — Бог, которого я еще не забыла, но который, судя по всему, от меня отрекся и не желает иметь со мною ничего общего. Не забывайте, милый князь, носить талисман (тот, из нароста под слоновьим хоботом). Он в конверте в одной из коробок. Клянусь, он принесет вам счастье, и особенно долгожданное облегчение. Попробуйте.

Ваша верная слуга до самой смерти, всегда готовая вам услужить

Е. Блаватская

Письмо 12

7 августа [1883 г.]

Адьяр, Мадрас

Недавно получила от вас два письма, милый князь, но отвечаю на них лишь сегодня, потому что дважды на меня обрушивались, так сказать, муки Иова: из-за жары, совершенно убийственной, да еще из-за болезни, которую у нас называют фурункулезом (а здесь более изящно именуют «тропическим лишаем») и во время которой невозможно ни сидеть, ни писать, ни двигаться, ни спать.

Вы пишете: «Седина в бороду — бес в ребро»? Ох, ну и грешник же вы! Вы и в нирване останетесь таким же Дон Жуаном? Вы никогда не состаритесь, мой дорогой князь, ибо это не свойственно вашей природе. Вы — «дворянин старой закваски», потомок древних русских бояр. На святой Руси у нас таких осталось немного, а вашего калибра — и того меньше. Увы, мне думается, что нынешнее молодое поколение никуда не годится. Все они, по выражению дьячка у Лескова, «корни корневильские», «хилые Артуры».

Но вы сильно грешите, позволяя себе заявлять, что наша философия глупа, ибо именно эта философия, в которую вы не верите, учит сохранять «молодость и половую силу» до ста пятидесяти лет. Однако в действительности сохранить ее можно лишь при условии, что о ней полностью забываешь и не используешь, что вам, видимо, не подходит. Но посмотрите на наших братьев — йогов, адептов священной науки. С одним из них я знакома уже тридцать лет. Сейчас ему 82 года, а на вид ему не дашь больше тридцати: высокий, весьма привлекательный, без единого седого волоса, без единой морщинки, гораздо красивее, чем прежде. А почему? Да потому, что он всю жизнь оставался девственником и при этом никогда не ощущал себя мучеником. Хотите, пришлю его фотографию?

Вы смеетесь над моей педантичностью! Вспомните, была ли я такой в юности? И я все беспокоюсь о тех вещах, которые я вам послала: довольны ли вы ими? Была у меня, например, мысль отправить вам старинное оружие, хотя оно уступает кавказскому оружию, которое гораздо изящнее, и я замучилась в поисках его. Вскоре во всей Индии не останется ни одного кинжала или меча, кроме манчестерских перочинных ножей, а прославленные клинки из гибкой стали — индийские китика — уже стали легендой.

Вы пишете, что ваш «сын» служит в военно-морском флоте. Но какой сын? Разве у вас есть сыновья? Я думала, что нет. Да и какой смысл их иметь? От них одно только горе. Весьма любопытная новость. В Киеве, помнится, у вас своих детей не было — только сыновья княгини. Или я ошибаюсь? Если так, то прошу прощения. Я старею, и память меня порою подводит. Как радостно было бы увидеться здесь с кем-нибудь из вашей семьи. Я бы устроила ему такой радушный прием (конечно, в индийском стиле), что он бы потом часто меня вспоминал. Я полностью была бы в его распоряжении. Я бы показала ему здесь все самое интересное. Но ваш «сын» сюда вряд ли заглянет, да к тому же я навсегда покинула Бомбей и обосновалась в Южной Индии.

Боже мой, если бы вы только могли прислать ко мне кого-нибудь из России! Как хотелось бы перед смертью увидеть и услышать русского человека! Я поистине начинаю тосковать по родному дому, ужасно хочется увидеть свою страну. Но вы не бойтесь, я никогда, никогда больше не ступлю на родную землю. Я навеки разлучена с Россией.

Кто в вашей губернии издает «Кавказ»? Какой-нибудь маленький безвестный армянин? Впрочем, кто бы он ни был, хочу, чтобы он знал, что пишет про меня абсолютную ложь. Он лжет обо мне нагло и неслыханно. Хотите знать, что он наплел про меня в статье от 17 сентября 1882 года, которую опубликовали в февральском номере? Что госпожу Блаватскую попросили покинуть страну, что она совершила то-то и то-то и, наконец, что она отреклась от христианства и так далее.

Я никогда ни от чего не отрекалась, и меня никогда не просили убраться из Тифлиса. Оба раза я сама, по собственной воле, уезжала оттуда, потому что на сердце была тоска и душа требовала простора. Никто никогда не понимал, да и не хотел понять, что творится в моей душе. Я никогда не строила из себя непонятую (!) и невинную женщину. Если я в чем-то провинилась, то открыто это признаю: не пристало Ивану на Петра кивать. В юности я казалась, да, наверное, и была ненормальной по сравнению с другими. В то время в свете добродетельных женщин было больше, чем недобродетельных, и сегодняшняя госпожа Блаватская в свои пятьдесят лет — и я знаю это наверняка — могла бы выиграть приз Монтиано в состязании с вашими московскими и петербургскими увядшими розами.

Далее, я никогда не отрекалась от Христа; я решительно отвергаю христианство попов — лжецов и лицемеров, которые активно лезут в политику. Не отрекалась я и от русского христианства, о котором знаю очень мало, но всегда открещивалась от христианства еврейского, насквозь прогнившего, пропитанного идолопоклонством и иезуитским двуличием; я буду насмерть стоять против всех его «армий спасения», против его миссионеров-«тартюфов» , которые превратили свои библейские общества в рестораны и питейные заведения и из самых святых понятий делают ширмы для прикрытия своих грязных политических и коммерческих интриг. Что же касается редактора «Кавказа», то он свинья, да будет ему это известно.

Вы полагаете, мой милый князь, что моим письмам недостает яркости, что я утрачиваю чувство юмора? Хотела бы я, дорогой мой князь, чтобы вы хотя бы сутки побыли в моей шкуре, — тогда бы вы поняли, почему в таких условиях и при такой жизни трудно сохранять присутствие духа. Общественным и политическим истинам учить всегда легче, нежели проповедовать Божественную, духовную Истину, чем, можете быть уверены, мы занимаемся весьма основательно. До сих пор, милый князь, мы с вами смеялись и шутили, но в данный момент я говорю с вами серьезно, без всяких шуток.

Скажу вам, что на мои плечи легла ответственность за миллионы душ. Пять лет, проведенных мною здесь, потрясли всю Индию. Под влиянием Теософского Общества идолопоклонство, суеверия, кастовая система — все это стало исчезать, как туман под теплыми лучами солнца. Миссионеры, которым за несколько веков так и не удалось обратить Индию в христианство (если угодно, это подтверждает и статистика), ненавидят нас за то, что мы везде, где можем, стараемся разоблачать те грязные приемы, которыми они маскируют свои еще более грязные поступки, совершаемые под видом обращения к Христу.

За четыре года мы сумели заинтересовать теософией более ста тысяч человек (в настоящее время существует 57 обществ), а миссионеры не могут похвастаться и несколькими десятками новообращенных в год, хотя они и платят им от двух до десяти рупий в месяц со дня крещения, что не мешает обращенным носить определенные символы, поклоняться идолам и простираться ниц перед брахманами. А почему? Потому, что мы учим только этике, нравственным принципам и искренности и не вмешиваемся в личные верования. Этические ценности одинаковы во всех древних религиях, и Христос не учил ничему такому, что до него не проповедовали Конфуций[370] и Будда, а также другие, еще более древние учителя, мудрецы древнего Египта. Мертвая буква убивает дух, поэтому мы стараемся всюду, где только можем, убиваем букву, дабы возродить дух.

Впрочем, я вас, наверное, уже изрядно утомила. Только прошу вас, милый князь, во имя истины и справедливости: если вы услышите или прочтете нечто подобное (нередко авторы не понимают наших целей и сути того, чем мы занимаемся, выставляя в ложном свете нашу миссию), то вы уж, пожалуйста, встаньте на нашу защиту. Знайте, что в нашей общине состоят не только язычники, но и ревностные христиане.

Тот, кто не понимает, что лучше быть добрым и честным язычником, нежели испорченным христианином, недостоин звания христианина. На данный момент не десятки, а сотни и тысячи членов нашего Общества избавились от пьянства и других пороков. После двухлетнего изучения древних священных писаний мы сумели доказать, что в Ведах вовсе не одобряется вступление в брак пятилетних детей; там ничего не говорится о том, что маленькие девочки, ставшие вдовами, обречены на безбрачие и на общественный остракизм; выяснилось, что этот догмат — дело рук брахманов, которые выдумали его во времена гонений на буддистов; так были спасены тысячи маленьких вдов.

Теперь повторные браки вдов — дело привычное, повседневное, а брахманы, должно быть, чувствуют себя униженными и оскорбленными, но ничего поделать не могут, ибо не осмеливаются пойти против Вед.

Миллионы людей, принадлежащих к касте шудр[371], на которых брахманы всегда смотрели свысока и которые в присутствии этих дважды рожденных[372] не имели права сидеть (за подобный проступок их наказывали, выжигая каленым железом клеймо «там, где спина перестает быть спиной»), — миллионы шудр благословляют нас, а все потому, что мы доказали (опираясь в своих изысканиях на авторитет Вед), что брахман не рождается брахманом, а становится им благодаря своим заслугам, учености и добродетели и что великое множество тех, кто участвовал в написании священных писаний, и особенно Вед, родились шудрами и лишь впоследствии получили звание брахманов за свои знания и праведную жизнь.

Нет, милый князь, мое имя в Индии запомнят надолго. Теперь на наших встречах брахман сидит рядом с шудрой и называет его «братом». Мое имя не умрет, потому что, теряя себя, я избавляю людей от страданий, невежества и суеверий. Подобно Наполеону, провозглашавшему: «Государство — это я»[373], мне тоже впору заявить: «Общество — это я». Я создала его и возглавляю в настоящее время. Как Христос говорил, что Он пришел не разрушать, но исполнить то, чего требует закон, так и я, недостойная кающаяся Магдалина, могу сказать без лишнего хвастовства, что я вновь утверждаю в Индии торжество закона Истины, что я спасаю народные массы от рабства, учу людей уважать себя и больше не ползать в ногах у брахманов, и так далее. Вот чего не знает издатель «Кавказа».

Простите мне, дорогой князь, это скучное, но необходимое письмо. Про меня напридумывали достаточно всяческой лжи и клеветы; пора восстановить истину. Возможно, на ваш взгляд я сумасшедшая, зато я искренне и страстно служу своему делу. Это не утопия, которая умрет вместе со мною. Достаточно пролистать все туземные газеты от Гималаев до мыса Кумари, в которых меня благословляют каждый день. Поверьте мне, я посеяла семена, которые уже прорастают и вскоре дадут пышные всходы. Англичане все это уже осознали в полной мере, но они пока не знают, горевать им или радоваться; в любом случае они опасаются не выказать своего одобрения. И если народ Индии считает меня воплощением какого-нибудь божества, то со временем это забудется, подобно прочим суевериям. Пусть себе думают что угодно, лишь бы они меня слушали.

Но то, что мы знаем нечто такое, чего другим пока не известно, — это факт. Мой ученик, полковник Олькотт, президент Общества (почитайте апрельское приложение к журналу «Theosophist»), как вы увидите, мгновенно и окончательно исцеляет сотни людей от болезней, против которых медицина бессильна: от паралича, эпилепсии и прочих; он творит чудеса и за ним ходят толпы. На Цейлоне полковник за один месяц исцелил 119 хромых, парализованных, эпилептиков и слепых. А ведь он мой ученик! Что ж, если можете, рассудите сами.

Сегодня ничем интересным поделиться с вами не могу. Простите великодушно. Кстати, милый князь, что это еще за Пашков, основатель секты пашковцев[374]? Мне довелось в 1860 году познакомиться с одним гвардейским офицером, которого звали Владимир Сергеевич Пашков. Уж не он ли это? Если это так, то в 1860 году он был молод, весьма некрасив и не отличался особым мужеством — по крайней мере, помнится, он критически отзывался о тех, кто таковым обладает; любопытно было бы узнать наверняка.

Когда вы будете в Тифлисе? По правде говоря, не мешало бы слегка продвинуть по службе дядюшку Ростислава, он постоянно застревает на одном месте. Наверное, у нас в России судьба такая. Все в руках Божиих. Ну, да благословят вас все аватары и их земные воплощения. Не сердитесь, если письма мои покажутся вам глупыми. Что поделаешь? Как говорится, «самая прекрасная девушка на свете не может дать больше того, что имеет».

Вечно преданная вам

Е. П. Блаватская

Письмо 13

7 ноября 1883 г.

Мадрас

Дорогой князь!

Через месяц исполнится ровно год с тех пор, как я отправила вам три коробки с вещами, приобретенными мною для вас: бронзовыми вазами, оружием и прочим антиквариатом, о котором вы просили. С того времени я не получила от вас ни строчки о том, дошло ли до вас все в целости и сохранности. Что случилось? Вы сердитесь, затаили на меня какую-то обиду? Я сделала все, что было в моих силах. На протяжении нескольких месяцев я старалась достать то, что вы хотели, и, хотя мне не удавалось отыскать все, чего вы желали (потому что не хватало денег), я высылала то, что могла, и что, на мой взгляд, должно было прийтись вам по вкусу, даже тот талисман, о котором вы просили, — окаменевший нарост белого слона!

И получила от вас лишь одно письмо, в котором вы косвенно упоминаете об отправленном вам антиквариате, — письмо из Петербурга, написанное в последние дни января и подтверждающее получение коробок в Тифлисе. В то же время вы подшучиваете надо мною и над моей педантичностью и говорите, что раньше я такой не была и так далее.

Вы упомянули мимоходом, что распорядились выслать мне несколько сотен рупий, которые я должна была за эти вещи и которые мне пришлось заплатить самой. Вы, вероятно, не знаете, что распоряжения ваши так и не были исполнены, что деньги не были высланы и что я не их получила, и даже те три письма, которые были написаны управляющим журнала «Theosophist» и в которые были вложены счета за подписку на журнал и за книги (не помню точно, на какую-то мелкую сумму, кажется, на 50 рупий), так и остались без ответа. Сообщаю вам об этих фактах лишь потому, что уверена, что вы о них ничего не знаете и впервые вам станет о них известно только из моего письма. Я слишком хорошо знаю вас, больших людей, чтобы предполагать нечто иное. Вы отдаете распоряжения, а потом забываете поинтересоваться, выполнены ли они. Сожалею, что не написала вам об этом гораздо раньше. Но поскольку вопрос этот был связан с деньгами, а подобные вопросы для меня всегда самые неприятные, честно вам признаюсь, что я колебалась, прежде чем сообщить вам об этом, ибо опасалась, что вы подумаете, будто я напоминаю вам о себе исключительно из-за денег.

Я ожидала, что вы первый напишете мне о том, довольны ли вы теми вещами, которые я вам отправила, особенно мраморным столиком, отделанным мозаикой, — вот почему я десять месяцев ничего вам не писала. Но поскольку месяц проходил за месяцем, а я ничего от вас не получала, то я пришла к выводу, что тут какое-то недоразумение, какая-то путаница. Что, распорядившись, как здесь выражаются, рассчитаться по всем бумажкам и пребывая в полной уверенности, что деньги высланы, вы также ожидали моего уведомления о том, что я их получила, и рассчитывали получить от меня письмо. Чем же еще может быть вызвано это таинственное молчание? И какая кошка пробежала между нами? Что касается денег — черт с ними! Я уже расплатилась сама и выплачу также и то, что причитается журналу «Тhеоsophist» (ибо я лишь редактор, а не издатель), дабы вам не пришлось возиться со всеми этими счетами; но мне не дает покоя мысль, что вы на меня сердитесь, что порвалась последняя нить, связывавшая мою российскую юность с моею индийскою старостью, что вы наслушались про меня очередных грязных сплетен и презираете меня, как и многие другие, и больше не будете мне писать. Право же, у меня тяжело на душе от этой мысли.

Я знаю, что обречена умереть здесь в одиночестве, как собака, будучи окружена лишь, своими учениками (которые, конечно же, люди милейшие, но душевной широтой не отличаются), и рядом не будет ни единой русской души. Знаю и то, что больше никогда не увижу ни родной страны, ни своих соотечественников, ни своих близких. Но для меня было утешением думать, что есть еще в России человек, который думает обо мне, хотя и посмеиваясь, подшучивая над моим аватарством, над моими перевоплощениями, и который не отвернулся от меня. А теперь я не знаю, что и думать!

Заканчиваю письмо и откладываю перо.

Отныне до тех пор, пока не получу от вас хотя бы строчку с объяснением причины вашего молчания, я больше ничего вам писать не стану. Не хочу усугублять положение, забрасывая вас письмами, которые вы, возможно, даже не читая, отправляете в корзину для бумаг у себя под столом. Весь мир ополчился против меня, и я всю жизнь только тем и занимаюсь, что опровергаю клевету против нашего учения и против моей скромной персоны. Посылаю вам «Бюллетень психологических наук», в котором от имени наших индусов даю отповедь этим парижским олухам (спиритуалистам!), которые полагают, что лучше самих индусов разбираются в их религии и учениях, и которые пытаются поднять руку на теософов за то, что те имеют наглость потешаться над их «духами» и материализовавшимися бабушками. Быть может, моя статейка вас рассмешит. Между тем прощайте, милый князь.

Если вы сердитесь, то так и скажите; если же нет, то все равно сообщите. Но мне решительно необходимо узнать разгадку этой тайны. Я сделала все, что в моих силах, чтобы оказаться вам полезной и чтобы вы остались довольны, но... «самая прекрасная девушка в мире неспособна дать того, чего не имеет», и я смиренно подписываюсь:

Бесконечно преданная вам и (вечно) признательная слуга

Е. П. Блаватская

P.S. Вам, возможно, известно, что за последние три месяца индийское солнце позеленело, как трава, а теперь оно становится таким голубым, что даже стены домов приобретают какой-то голубоватый оттенок, так что у нас здесь просто целая цветовая галерея!

Письмо 14

15 января 1884 г.

Адьяр, Мадрас

Дорогой князь!

Поздравляю вас с Новым годом. Ваше доброе, милое письмо стало для меня лучшим поздравлением. Я — действительно аватара! Я думала, что вы на меня рассержены, и поэтому перестала писать. А для вас это тоже хороший урок: надо отправлять послания заказными письмами. Быть таким крупным русским политиком — и посылать простые, не заказные письма, если в них есть хоть капелька политических новостей! Разве вы не знаете, что за шельмы эти Булли[375], шустрые, как зайцы, и застенчивые, как кошки? Ваше письмо из Москвы до меня так и не дошло. Последнее письмо получила из Петербурга. Уверена, что то письмо скорее всего украли и прочли либо здесь, либо в Австрии. В Англии такого не делают. Короче говоря, здесь они сущие черти. Я жаловалась на почте, устроила большой шум, но они все отрицали и прикидывались невиновными. «Мы тут ни при чем, — говорят, — вините ваших соотечественников или австрийцев». Знаем мы их невинность — она сродни невинности этих розанчиков из Нантерра, не первой свежести.

Наследник престола, опасный соперник, русский князь, аватара Южной России, подозрительная личность и прочее — все это как-то сомнительно. Ваше письмо наверняка украли. Я им так и сказала, а они обиделись. Что же касается высланных вами денег, то тут уж вы обижаете наших теософов в Бомбее. Разве они могли украсть деньги, адресованные мне и канцелярии Теософского Общества!

Скорее всего, произошло следующее. 17 декабря 1882 года мы выехали из Бомбея, чтобы обосноваться в Мадрасе. Деньги прибыли, но служащие не стали утруждать себя поисками моей персоны: этих людей не интересуют русские аватары. Сотрудники почты либо забыли про меня, либо отправили деньги обратно в Лондон с пометкой «адресат выбыл». Но также возможно еще и то, что их украл ваш банк в Париже. Как иначе все это объяснить? Если даже нас не нашли, то все равно прошел уже целый год. Как же могло случиться, что они не выслали их вам обратно? Значит, они ограбили вас так же, как и меня. Мы собираемся обратиться с запросом в местную полицию и добиться правды. И вам, мой дорогой князь, тоже не мешало бы направить запросы в ваши банки в Париже и Лондоне. Вас, милый князь, всегда выслушают с уважением, ну а мы — маленькие, никому не известные люди, пусть даже в некотором роде аватары, — кто мы такие?

Теперь доложу вам о своих делах. Мой бедный дядюшка серьезно заболел. Вы не слышали об этом? Он сейчас в Одессе. Мы уже совсем было перестали надеяться на его выздоровление, но, слава Богу, теперь ему уже лучше. Все мы стареем, кроме вас. И зачем вам источник вечной юности, если ваше сердце молодо 14 часов из 24? Лишь на один час ваше сердце отягощается печалью, но поскольку она относится к прошлому, то это не страшно.

Подумайте о горестях других людей, милый князь, и проявите сочувствие. Внимательно прочтите то, что я приложила к этому письму, и вы увидите, как бедная женщина, мать шестерых детей (куда мне, жалкой грешнице, до нее), которая осталась добродетельной, мучается в этом жутком мире, голодая вместе со своими детьми. У вас есть возможность убедиться в том, к чему приводит безгрешная жизнь, исполненная самопожертвования и самоотречения.

Милый князь, сжальтесь над этой несчастной сестрой. Не сердитесь на нее за резкость и достаточно грубый намек в вашу сторону; попытайтесь как добрый христианин понять всю безнадежность ее положения. Боже праведный! Она зарабатывает в месяц 38 рублей, и у нее нет даже 14 копеек на почтовую марку! У меня сердце кровью обливается, как подумаю о ней. Ради Христа, в которого вы веруете, помогите ей, дайте ей денег. У меня денег нет, но я посылаю ей две индийские шали, которые преподнесли мне махараджа Бенареса и махараджа Кашмира. Пусть она их продаст и деньги возьмет себе. Мне эти шали не нужны. Все равно я постоянно теряю свои вещи.

Взять, к примеру, мои письма из Индии «Из дебрей Индостана». Еще до того, как они были закончены, Катков[376] стал продавать их по два рубля за книгу. Сама я об этом ничего не знала, и, похоже, за эту книгу я не получу ни копейки. А то я могла бы отдать все деньги этой женщине. Вам это может показаться странным, но у меня нет ни гроша, ни одного пая[377]. В Штаб-квартире Общества никому не разрешается относиться к деньгам как к своей собственности — все вкладывается в общий фонд. Нас 37 человек, и мы круглосуточно трудимся в общине, и, пока не подсчитаны все приходы и расходы, никому не позволено тратить на себя ни единого пенни. Однако вам это вряд ли интересно.

Так что, милый князь, вы — моя единственная надежда в том, что касается помощи этой женщине. В конце концов, что вам стоит распорядиться, чтобы ей выплатили 600 рублей? На вашем месте я бы вообще раздала всю казну бедным, как я и поступаю со своими деньгами, когда они у меня бывают. Царь — и тот милостив. У меня просто сердце разрывается. И зачем я только на свет уродилась? Временами я ненавижу себя за это.

Но не стоит вас чересчур утомлять моими стенаниями Лазаря. Что поделаешь, если такова моя судьба? Вместе с этим письмом вы получите письмо от Веры. Следующее мое послание будет более бодрым. Сейчас мне не до веселья.

У нас неприятности. «Илберт-билль»[378] встал нам поперек горла, хуже горькой редьки. Празднование нашей восьмой годовщины прошло великолепно, об этом вы сможете прочесть в газетах. Прибыло 77 делегатов — по одному от каждого Теософского Общества, то есть от каждого нашего филиала: из Америки, Франции, Англии и со всех концов Индии.

У нас 123 общества по всему свету, и одно из самых мощных — английское. Три члена Королевского общества Англии являются братьями «Лондонской Ложи Теософского Общества». И при всем этом я остаюсь альфой и омегой нашего Общества. Я — его основа и уток. Как немец изобрел обезьяну, так я создала Общество. Я его вскормила, поставила на ноги, а теперь даже выучила плясать. Членов Общества все прибывает, как грибов после дождя; в одном только Лондоне их уже более трехсот.

В России Е.П. Блаватскую держат за дурочку, а на другом берегу океана ее ценят. Прочитайте приложение к январскому номеру «Theosophist». Посылаю вам вырезку из газеты, которая в этом ничего не смыслит. Умрем мы или нет, но Общество наше не погибнет. Надеюсь, это мое письмо никто не похитит и оно дойдет до вас и застанет в добром здравии, имеющим все, чего вы желаете себе от источника юности.

Пару слов обо мне самой. Честь имею сообщить вам, что у меня парализовало обе ноги и что вот уже два месяца меня возят из комнаты в комнату в инвалидной коляске. Если мне не станет лучше, то, значит, пришло время умирать. Без ног все же не очень-то удобно. Да защитит вас Парабрахман от подобной напасти!

До самой смерти преданная вам

Е. Блаватская

Письмо 15

[16 февраля 1884 г.]

Сихор

Каттьявар

Дорогой князь!

Эврика! Интрига распутана и тайна раскрыта. Ваши деньги вот уже год лежат в сейфе одного бородатого банкира, представителя Национального банка Франции, или чего-то в этом роде, в Бомбее. Их получили, навели справки о моем адресе и, узнав, что я уехала из Бомбея, даже не удосужились известить ни меня, ни других людей. А вы, мой дорогой князь, вы уж меня простите, но вы совершили большую ошибку, не снабдив меня рекомендациями, поэтому, когда я приехала в Бомбей, то была вынуждена ходить по всем банкам, чтобы попытаться получить необходимую информацию. В конце концов я ее нашла и мне удалось-таки получить эти деньги.

Бремя вашей кармы отяготилось вследствие тех подозрений, которые вы выдвигали в отношении бедных теософов, но это уже мелочи. Извините, если я вас расстраиваю. Простите меня и за мое безрассудное письмо.

Я сейчас не дома, а в гостях у раджи Вадхвана — раджпутского князя, у которого есть своя армия из семнадцати солдат, вооруженных деревянными и картонными мечами и одетых в военную форму семнадцати различных видов. Раджа только что вернулся из-за границы, из Парижа, где он видел на картинах образцы русской военной формы, приобрел кое-какие из них и, возвратившись домой, сразу же вырядил в них своих престарелых слуг (думаю, это была форма уланов), за что был сурово наказан своим опекуном, государственным резидентом, который эту униформу конфисковал, организовал ее публичное сожжение и посадил раджу под арест. Теперь вот я скрашиваю его одиночество. Убежденный теософ, он в своем горе воззвал ко мне, и я примчалась. В порядке мести резиденту этот горячий молодой человек устроил мне пышный прием на своей собственной железнодорожной ветке, и всю дорогу я ехала «с развевающимися знаменами».

Когда я прибыла, меня приветствовал полковой оркестр, причем вместо «Боже, храни королеву» музыканты сыграли американскую песню «Янки Дудль», а на последней станции, где меня вышел встречать сам раджа со своими придворными, соорудили большую триумфальную арку, которую украшал подсвеченный сзади транспарант с надписью на русском языке: «Будьте счастливы»!!!

Я чуть не лишилась чувств от неожиданности и от страха за бедного раджу. Он ведь поплатится за это. И все же доблестный раджпут просто великолепен. Он готов мстить англичанам «зуб за зуб». Юноша говорит: «Можете сколько угодно растаскивать мое царское наследство, но не препятствуйте моему самовыражению, иначе продам свое царство евреям, разобью корону о ваши головы и махну в Америку»! Мне очень трудно его урезонить.

А вот еще одна новость! Когда вы получите это письмо, я буду уже в Европе — наверное, где-нибудь в Швейцарии или Булони. Врач заявил мне, в точности, как и госпоже Курдюковой[379], что мне уже пора отправиться попить немецкой минеральной водички «в обществе лордов, графов, принцев и вообще людей благородного происхождения». Еще он добавил: «Если вы сейчас не отправитесь в Европу, то через три-четыре месяца отправитесь в нирвану». У меня не было ни малейшего желания ехать. Я хочу умереть в Индии. Но теософы подняли крик: я им нужна живой, а не мертвой, так что я еду. Они дали мне личного секретаря, одного музыканта с ситаром[380] (который обязан каждую ночь убаюкивать меня каким-нибудь ведическим гимном, а по утрам — будить величественным гимном рассвету), а также слугу-индийца.

Отплываю 20 февраля[381] (сегодня 16-е) пароходом французской почтово-пассажирской компании — не желаю садиться на английский корабль. Терпеть не могу самодовольные и надменные лица британцев. Через три недели буду в Марселе; быть может, заеду в Ниццу, загляну к графине Кейтнесс (герцогине де Помар)[382]. Она является президентом парижского отделения нашего Общества — «Теософского Общества Востока и Запада». Оттуда уже поеду на тот курорт, куда меня направят. Напишу вам оттуда, если позволите. Если не хотите, можете не отвечать мне. На отпуск мне дали лишь четыре месяца. В июле я должна вернуться, так как примерно 11 августа в Калькутте состоится конгресс всех теософов Индии; кроме того, я должна побывать в Бирме. Король Тхибоу очень просит меня приехать и обещает преподнести в подарок белого слона.

Конечно, все это произойдет только в том случае, если я сумею дожить до зимы. Милый князь, чувствую я себя просто ужасно; все мышцы погрузились в спячку, как раки зимой, жизненная энергия иссякла, и поэтому нет никаких сил и мозги отупели; я просто разваливаюсь на куски! Врачи говорят (впрочем, все они — ослы), что я перенапрягла свой мозг. «Мозг переутомлен», — изрек один такой лондонский оракул. Да откуда же у меня мозг? Наверное, когда я умру и они захотят разрезать мое тело на части, выяснится, что я — как тот джентльмен, который пытался вышибить себе мозги, однако не преуспел в этом деле по той простой причине, что мозгов у него не было. Так и у меня никогда не было никаких мозгов, за исключением тех «корневильских корней», о которых я вам уже говорила.

Скорее всего, вам это не очень-то интересно, но было бы весьма недурно, если бы и вы смогли отправиться за границу и мы бы где-нибудь с вами встретились, и тогда бы вы смогли вколотить немного разума в голову сего индийского чуда. В письмах ведь всего не скажешь. Verba volant, scripta manent[383], как говорят мудрецы. Письма часто пропадают, и ваши тоже могут затеряться. На этом позвольте мне откланяться. Завтра уезжаю в Бомбей, и надо успеть собраться. О, я, несчастная, совсем как Вечный Жид. Помереть не дадут спокойно.

Да ниспошлет вам Господь... вот только чего?

Изнуренная, сбитая с толку и все же преданная вам до гроба

Е. Блаватская

Письмо 16

3 июня 1884 г.

Париж, улица Нотр-Дам-де-Шан, 46

Милый князь!

И вот я вновь перед вами, подобно евангельской вдове, докучающей судьям. Надеюсь однако, что вы снизойдете до моей смиренной просьбы, и не для того, чтобы отделаться от моей назойливости, а исключительно из чувства справедливости — еще одного проявления вашего великодушия, одного из тех качеств, каковые я собираюсь и дальше добавлять, как новые жемчужины, к ожерелью драгоценных свойств вашей натуры. Будем надеяться, что вы больше не станете пытаться убедить меня в том, что они фальшивые, как это бывало в прошлом.

Официальное прошение, которое я вам посылаю, поможет объяснить суть, но мало что скажет о главных героях того невероятного события, которое со мной произошло. Вы, как водится, над этим только посмеетесь. Но мне не до смеха. Это нечто столь отвратительное и столь неожиданное, что никогда прежде не случалось даже со мною, немало повидавшей на своем веку! Судите сами и, прошу вас, сообщите мне, что вы думаете по этому поводу.

До сих пор на меня клеветали, меня всячески чернили и выставляли героиней всевозможных сплетен все эти англичане, американцы и прочие знатные иностранцы — те, кто, зная обо мне очень мало, подменяли правду домыслами разной степени абсурдности. Я не отвечала им, ибо мне не привыкать к тому, что вдобавок к подозрениям о моем шпионаже в Индии постоянно вставал вопрос о любовниках, которые непременно должны присутствовать в жизни госпожи Блаватской наряду с прочими мирскими грешками, которые вы столь остроумно именуете «удовольствиями вашего возраста и пола». Пусть все знают: в этом отношении не мне тягаться с некоторыми дамами из высшего света, которые нам с вами хорошо известны. Впрочем, все это мелочи и просто дело вкуса.

Но вот на свет появилась новая, гораздо более злобная клевета, которая исходит от русского человека!. По-видимому, эта дама завидует моей нынешней репутации и тому вниманию, которое проявляют к Теософскому Обществу французские и английские газеты; завидует лестным статьям о моей скромной персоне. По крайней мере, именно в этом меня уверяет г-жа Глинка, дочь г-на Глинки (посла в Бразилии), теософ и мой друг. Как фрейлине ей наверняка лучше других известны тайные мотивы, побуждающие других фрейлин порочить императорский двор, распуская свои подлые змеиные языки.

Я говорю о своем новом и неожиданном недруге в лице фрейлины г-жи Смирновой, которую я на самом деле даже никогда не видела. С первых же дней моего пребывания в Париже она зачастила в высший свет и принялась расписывать меня в самых ярких красках собственного изобретения, которые покойный князь Барятинский[384] называл «смирновским ядом». Сию отраву она спокойно могла бы запатентовать, как римский папа Борджиа[385] — свои яды, и не делает этого лишь по причине особой осторожности. Но на этот раз она зашла слишком далеко, и я этого так не оставлю. Я сама буду добиваться для нее патента, только теперь уже в суде — по уголовному делу, по обвинению в тяжком оскорблении личности и клевете. Пример грязных оскорблений в мой адрес — письмо этой дамы г-же Глинке, которое у меня на руках. В нем упоминается и ваше имя. (Ознакомьтесь с прилагаемой копией этого письма, оно весьма занятно). Я бы охотно простила ее за то, что она, эта гнусная гадина (надеюсь, она не состоит с вами в родстве?), рассказывает о моей особе. Но того, что она измышляет о моей бедной сестре, г-же Желиховской, чьи честность и благородство хорошо известны Великому Князю Михаилу и Великой Княгине Ольге Федоровне, на виду у которой сестра прожила в Тифлисе 22 года, — вот этого я госпоже Смирновой не прощу никогда, равно как и ее постыдной лжи, которую она стала распространять про моего дядю, как только он умер, и про моего деда, г-на Фадеева. Эта старая ведьма способна плеваться ядом и отплясывать «Карманьолу»[386] на разверзшейся могиле своего родного отца.

Я больше ничему не удивляюсь и начинаю верить в истинность того, что говорил мне в Ницце один русский господин, а ведь в то время я из любви к императорской семье и преданности ей даже защищала эту особу. И готова была показать коготки. Вот что сказал наш соотечественник: «Анархисты своим существованием обязаны злым языкам и интригам старых фрейлин в промежутках между служебными обязанностями. Сплетни скучающих фрейлин — вот источник всякого недовольства. Их пересуды по поводу всего, что касается двора, наветы друг на друга и даже на членов царской семьи, шепотом и по секрету доводимые до сведения широкой публики, сегодня, благодаря определенной категории людей, которым не по нутру правда, брошены в лицо России вместе с самодельными бомбами». Конечно, меня разозлила в основном не эта тирада, а другие его слова, но сейчас я думаю, что и эта часть его размышлений оказалась верной.

Все мои здешние многочисленные знакомые из числа наших соотечественников в один голос советовали мне обратиться к вам с этой просьбой. Все, что эта особа говорила по поводу любовников, нельзя рассматривать как повод для обвинения ее в клевете, но то, что она пишет в письме, может привести ее на скамью подсудимых, если г-жа Смирнова не принесет мне публичных извинений в письменном виде. Поэтому, милый князь, я прошу вас как человека, наделенного полномочиями высшей власти на Кавказе, и как просто благородного человека, испытывающего отвращение к клевете (не осмеливаюсь назвать вас другом, ибо я на самом деле достаточно натерпелась, чтобы верить в дружбу сильных мира сего), распорядиться, чтобы полицейские чиновники как можно скорее выслали мне все необходимые сведения. Пусть пороются в архивах и разошлют запросы по всей России. Мы-то с вами знаем, что меня никогда в жизни не обвиняли ни в мошенничестве, ни в воровстве и ни в чем подобном. Мне никогда не предъявляли никаких обвинений. Что за подлая, лживая и ядовитая баба эта Смирнова! Хороши же ваши придворные старые девы, нечего сказать! По мне так уж лучше падшие розанчики из Нантерра и Ангьена!

Прошу вас прислать ответное письмо в Париж, на имя г-жи Барро, члена Теософского Общества, улица де Варэнн, 51. Графиня мне его перешлет в Лондон или еще куда-нибудь. Примерно через две недели я уезжаю.

Знаете ли вы, что мы здесь пользуемся огромным успехом и что брахман, которого мы с собою привезли, стал настоящим светским львом и любимцем английской аристократии, а Париж с Лондоном соревнуются за право его пригласить?[387] Да будет вам известно, что в Ницце уже не один русский стал теософом. Можно назвать такие фигуры, как княгиня Волконская (в девичестве Клейнмихель), генерал Коген с женою, г-жа Демидова, [...] Яковлевна Трубецкая[388] и так далее. А в Париже самый ревностный теософ сейчас Всеволод Сергеевич Соловьев[389], сын известного историка и кузен знаменитого философа. Добавим сюда еще князя Леонида Урусова и многих других. Все они возмущены и настроены против этой кумушки Смирновой.

Милый князь, вы, проявивший ко мне такую доброту и великодушие, вы, два года назад поступивший по отношению ко мне как самый настоящий друг, — не оставляйте меня в этой беде. Пусть даже сам черт свое получит. Это просто ужасно. Напишите мне несколько строчек в Париж (по адресу: ул. Нотр-Дам-де-Шан, 46) и скажите, что все это — бесстыдная клевета, ведь кому как не вам у себя в Тифлисе лучше всего это знать? Полицейское расследование займет немало времени. Придется обратиться к архивам за период с 1848 года, а вам ведь известно, что, если отбросить все эти сплетни о госпоже Блаватской, о моих приключениях, не запрещенных законом, меня никогда и нигде не обвиняли в мошенничестве или воровстве. Я прошу вас просто упомянуть в письме, доводилось ли вам хоть когда-нибудь слышать обо мне что-либо подобное. И тогда я попрошу г-жу Глинку или г-на Урусова показать ваше письмо этой старой ведьме Смирновой.

В свою очередь, я всегда, до самой смерти, буду преданно вам служить и молиться за вас всем Блаженным.

Глубоко преданная вам

Е. П. Блаватская

Госпожа Блаватская согласно описанию фрейлины г-жи Смирновой

Эта моя биография представляет собой дословную копию с оригинала, сочиненного фрейлиной [!][390] Смирновой в назидание г-же Глинке. Предлагаю вашему вниманию только его конспект, то есть опускаю совсем уж нелепые высказывания.

Ее отец ... [известно][391].

Ее мать ... [то же самое].

Ее дед, генерал Фадеев, так же как и его сын, генерал Фадеев II, имел на Кавказе довольно-таки незавидную репутацию... [и т. д.]

Ее сестра вышла замуж за г-на Желиховского, человека воистину благородного, который лишился рассудка из-за ее мерзкого поведения. После смерти супруга она переехала в Одессу, где продолжала вести беспорядочный образ жизни. [!!!]

Г-жа Блаватская вступила в брак с г-ном Блаватским еще в весьма юном возрасте и имела от него нескольких детей, которые все умерли во младенчестве. [???] После кончины мужа у г-жи Блаватской было еще много детей от других мужчин... [и т. д.]

В то время князь Дондуков был адъютантом князя Воронцова, который тоже весело проводил время с этой женщиной. [?? О бедный князь!]

Несчастный Блаватский долго страдал и наконец помер. [А ведь он до сих пор жив!]

Теперь перехожу к серьезной части сочинения.

В конце концов во время своего романа с князем Воронцовым г-жа Блаватская зашла так далеко, что попыталась разжиться деньгами; она не ограничилась тем, что вытягивала их из любовников, но не брезговала всяческими бесчестными, низменными и противозаконными способами, включая мошенничество. За эти преступления тифлисская полиция намеревалась арестовать ее, но она сбежала к своей сестре в Одессу. [!!?] Тифлисская полиция уведомила об этом одесскую, и мошеннице снова пришлось спасаться бегством. Затем она снова вернулась к своей сестре в Одессу, после чего тайно приехала в Тифлис, где якшалась с подонками общества, предаваясь разврату, пьянствовала и совращала юных девушек [!!], зазывая их в гаремы [вот как выражаются фрейлины!!] и добывая деньги самым грязным и отвратительным способом... [и т. д.]. В полицию стали поступать жалобы от обманутых и обобранных ею людей. Прослышав об этом, г-жа Блаватская в очередной раз сбежала в Одессу... [и т. д.]

Подведем итог: на Кавказе эта дама снискала себе печальную известность своим мошенничеством, кражами и недостойным поведением. Вот почему она более тридцати лет не осмеливается показаться на Кавказе: ведь она хорошо понимает, что ей грозит немедленный арест, заключение и отправка по этапу в Сибирь, так как ее там хорошо знают и на нее заведено дело — уголовное дело!

[Под всем вышеизложенным стоит подпись: «О.Смирнова»]

Прошу вас, дорогой князь, обратить внимание именно на эту последнюю фразу, на эту торжествующую низость. Вы — главнокомандующий. Для вас не составит особого труда провести расследование. Пусть тифлисская полиция даст ответ: выдвигалось ли против меня в суде хоть одно обвинение, уголовное или какое-либо иное.

Много было про меня всяких сплетен и измышлений, но до такой низкой клеветы не додумывались даже мои злейшие враги! Такое могло прийти в голову только увядшей старой деве, которая страдает истерией и галлюцинациями! Пусть мне приписывают самые разнузданные амурные похождения и называют «царем Соломоном в юбке» и сравнивают с «царем Давидом, который при всей своей мягкости убивал мужей своих любовниц». Но придумывать такую клевету — это уж слишком, и если сия особа не угомонится и не извинится, то, клянусь, я потащу ее в суд за оскорбление личности и клевету.

Никогда в жизни меня еще не называли воровкой и мошенницей! Когда это я тайно приезжала в Тифлис? И что это еще за сестра в Одессе, если в 1849 году, когда я уехала с паспортом Блаватской, моей сестре Вере было 14 лет? Сестра моя в то время жила у нашего дедушки, а никакой другой сестры у меня не было. С тех пор я постоянно жила за границей и вообще на других континентах. В Тифлис я возвратилась в 1861 году; тогда я помирилась с Блаватским и еще целый год мы прожили под одной крышей, пока мое терпение не лопнуло, и я снова уехала от этого дурака. Затем я три месяца прожила у тетки в Одессе, а потом, после встречи с вами, уехала из России и больше никогда не возвращалась. Умоляю вас, дорогой князь, ради Бога, пришлите мне официальный документ из полиции. Я ничего не боюсь. Пусть говорят про меня все, что знают. Это действительно ужасно. Неужели на этом свете действительно нет ни правды, ни справедливости? А все, что эта карга сочиняет про Веру... И ведь все это написала fllle d'honneurl.[392]

Прошение Е.П.Блаватской

Его Сиятельству

генерал-губернатору Кавказа,

князю Александру Михайловичу Дондукову-Корсакову

от Елены Блаватской, супруги статского советника.

ПРОШЕНИЕ[393]

Отвечая на ложные слухи и наветы, которые стали распускать злонамеренные люди, утверждающие, будто я в течение тридцати лет не осмеливалась вернуться на Кавказ из-за того, что против меня возбуждено уголовное дело по обвинению в воровстве, вымогательстве и мошенничестве, честь имею обратиться к Вашему Сиятельству с нижайшею просьбою выдать мне официальное свидетельство полицейского управления Вашей губернии и направить означенный документ мне лично, в Париж, по следующему адресу: Нотр-Дам-де-Шан, 46, с просьбой передать через графа Гастона д'Адемара, замок Кронсак, Ан-гьен, близ Парижа.

Дабы облегчить полиции поиск необходимых доказательств, с вашего позволения я хотела бы упомянуть следующее.

Я вышла замуж 6 июля 1848 года в селении Джелалоглы Эриваньского уезда. Тогда мне было 17 лет. В следующем году я уехала из Эривани в Тифлис, и, прожив там два года, я с паспортом, который выписал мне г-н Блаватский, отправилась сначала в Одессу, а оттуда — за границу. Во второй раз я приехала в Тифлис в 1860 году, чтобы погостить у своего родственника, тайного советника Андрея Михайловича Фадеева[394], и прожила у него около года вместе с моим супругом г-ном Блаватским (который в то время был статским советником) в доме г-на Добржанского на Головинском проспекте. После этого, в 1863 году, я посетила Зугдиди и Кутаиси и вернулась в Тифлис. У моего дяди я прожила почти год. В 1865 году я выехала в Италию и на Кавказ больше никогда не возвращалась. За все это время на меня не подавали никаких жалоб и не привлекали к суду. Против меня не только никогда не возбуждали никаких уголовных дел, но даже не предъявляли простейших гражданских исков. Теперь я должна смиренно просить Вас подтвердить, что все вышеизложенное соответствует действительности.

Е. Блаватская

Письмо князю

А.М.Дондукову-Корсакову от г-жи Глинки[395]

3/15 января 1884 г.

Париж, 1-я улица Линкольна (Елисейские Поля)

Ваше Сиятельство!

Позвольте мне обратиться к Вам по одному вопросу, в решении которого мы заинтересованы как русские люди. Вы, должно быть, осведомлены о распространяемых измышлениях и нападках, которым подвергается и продолжает подвергаться г-жа Блаватская.

Я лично с г-жой Блаватской не знакома, однако у меня вызывает огромный интерес ее книга «Разоблаченная Изида». Блестящий ум, эрудиция и энергия этой женщины, которым нет равных, позволяют ей, на мой взгляд, занять весьма высокое место в ряду творческих гениев.

И это не единственный случай проявления ее дарований! Осознавая все это и будучи ее соотечественницей, я хотела бы опровергнуть ту грубую ложь, которой возмущена и против которой собираюсь выступить. Так, вчера одна женщина пыталась меня убедить в том, что уголовный суд Тифлиса якобы предъявил г-же Блаватской обвинение в воровстве, мошенничестве и шарлатанстве. Образ этой женщины, сложившийся в моем представлении благодаря чтению ее работ, не позволяет мне поверить в подобные россказни. И пусть не ждут от меня иного ответа! Возможно ли, Ваше сиятельство, получить официальные разъяснения от тифлисского суда? Говорят, что происходило все это около 1860 года. Если, как я надеюсь, мы имеем дело с гнусной клеветой, то в данной ситуации самое лучшее — это получить от тифлисского суда официальное опровержение.

Если бы жертва подобных наветов находилась сейчас в России, то это было бы не так страшно, ибо вынуждена признать к нашему стыду, что самым сильным (после англичан) нападкам г-жа Блаватская подвергается со стороны русских женщин! Воистину стоит лишь подняться над посредственностью, как всякие мерзавцы начинают забрасывать вас грязью.

В полной уверенности, Ваше сиятельство, что Вы по возможности окажете мне помощь в защите нашей соотечественницы, заканчиваю я эти строки и прошу принять искреннее выражение моих самых теплых чувств.

Юстина Глинка

[267] Письма Е.П.Блаватской князю Дондукову-Корсакову написаны в период с августа 1881 по июнь 1884 г. Князь Алексей Михайлович Дондуков-Корсаков (1820-1893) — русский генерал, друг юности Е.П.Блаватской. (См. раздел Краткие биографические очерки.)

[268] Натурализация — принятие липа по его просьбе в гражданство или подданство какого-либо государства (например, в случае долголетнего проживания).

[269] Рака (от лат. area — ящик, гроб) — большой ларец для хранения мощей святых в виде саркофага, сундука или архитектурного сооружения, который устанавливается в церкви.

[270] Ступа (санскр. — вершина, верхушка) — буддийское культовое сооружение, реликварий, надгробие, символ паринирваны.

Пагода (от санскр. бхагават — священный) — буддийское мемориальное сооружение и хранилище реликвий. Пагоды возникли в начале н. э. в Китае.

[271] Ассам — штат на северо-востоке Индии, у подножия Восточных Гималаев. В древности и раннем средневековье территория Ассама называлась Кама-рупа.

[272] Квиетизм — религиозно-этическое учение, возникшее в католицизме в XVII в. и проповедующее мистически-созерцательное отношение к миру, спокойствие души и полное подчинение божественной воле.

[273] ...округлим до 50 000... — Количество вступивших в Теософское Общество к тому времени, по свидетельству К.Джинараджадасы, составляло 934 человека. Е.П.Блаватская причисляет к членам и тех, кого скорее можно было бы назвать «сочувствующими».

[274] Сингалы (сингальцы) — народ, основное население Цейлона (Шри-Ланка).

[275] Сиамцы (кхонтай) — народ группы таи, основное население Сиама (современный Таиланд).

[276] Сарасвати (санскр. — «Богатая водами») — название реки в Индии и олицетворяющей ее богини; богиня мудрости и красноречия, супруга (или дочь) Брахмы, покровительница искусств, наук, создательница письма и алфавита.

[277] ...падать ниц передо мною... — В Индии и на Цейлоне это принято по отношению к духовно возвышенному человеку.

[278] ...убедил меня предпринять мою первую поездку в Индию... — Е.П.Блаватская подразумевает своего гуру — Махатму Мориа, с которым она встретилась впервые в Англии. На своем наброске Рамсгейтской гавани, выполненном пером и чернилами, она написала по-французски:

«Памятная ночь! Той ночью в сиянии луны, садившейся в Рамсгейт 12 августа 1851», я встретила М.— Учителя моих снов!!

*12 августа — по русскому календарю это 31 июля, день моего рождения. — Двадцать лет!» (См. журнал «Theosophist», август 1931 г.)

[279] ...на «Гвалиоре», который у Мыса потерпел кораблекрушение... — К.Джинараджадаса считает, что корабль, на котором плыла Е.П.Блаватская, потерпел крушение между Пиреем и островом Специя, недалеко от Греции, однако С.Крэнстон указывает, что это произошло у мыса Доброй Надежды.

[280] ...прочтите «В дебрях Индостана»... — см. кн.: Е.П.Блаватская. «Из пещер и дебрей Индостана». — М.: Сфера, 1998.

[281] Пржевальский Николай Михайлович (1839-1888) — русский путешественник, исследователь Центральной Азии. Руководитель экспедиции в Уссурийский край (1867—1869) и четырех экспедиций в Центральную Азию (1870-1885). Открыл ряд хребтов, котловин и озер в Куньлуне, Наньшане и на Тибетском нагорье.

[282] «Оккультный мир» А.П.Синнетта. — см. изд.: А.П.Синнетт. Оккультный мир. — М.: Сфера, 2000.

[283] Тори (англ. слово tory — ирландского происхождения) — английская политическая партия в XVII-XIX вв. В середине XIX в. на основе тори сложилась Консервативная партия Великобритании, которую неофициально также называют тори.

[284] Биконсфилд — Дизраэли Бенджамин, граф Биконсфилд (1804-1881), английский государственный деятель, премьер-министр Великобритании в 1868 и 1874-1880 гг., лидер Консервативной партии; писатель.

[285] ...посвящает свою книгу индусу... — Е.П.Блаватская имеет в виду Махатму Кут Хуми.

[286] Mirabile dictum (лат.) — Странно сказать!

[287] ...я получила распоряжение выбрать семь теософов... — Е.П.Блаватскую и Г.С.Олькотта сопровождали только два человека: Роза Бэйтс и Э.Уимбридж.

[288] ...вновь увидеть [...] — слово вычеркнуто Е.П.Блаватской.

[289] Кауфман Константин Петрович (1818-1882) — российский инженер-генерал, почетный член Петербургской АН. С 1867 г. туркестанский генерал-губернатор; руководил завоеванием Средней Азии.

[290] Раджпутана («страна раджей»), иначе Раджа-стан — историческая область в Индии, в которой в Средние века сложилось около 20 раджпутских княжеств, откуда и происходит ее название.

[291] Далай-лама (тибет. — «океан-учитель», то есть учитель, чьи знания бесконечны, как океан) — титул главы ламаистского духовенства, являвшегося до присоединения Тибета к Китаю (в 1951 г.) также главою светской власти в Тибете. Защитник и покровитель верующих, земное воплощение Авалокитешвары, олицетворяющего милосердие.

[292] Раджпуты — военная каста-сословие в средневековой Индии, каста в современной Северной Индии. Предки раджпутов населяли главным образом территорию Раджастана.

[293] ...священнослужители сиамской секты... — цейлонские буддийские монахи, получившие свое посвящение в Сиаме.

[294] Амарапура — секта буддистов, получивших посвящение в Бирме.

[295] Трипитака (санскр. — «три корзины») — каноническое собрание текстов буддизма. Содержит три Питаки («корзины»), которые называются: Виная-питака, Сутта-питака и Абхидхарма-питака.

Абхидхарма — «корзина», содержащая буддийскую доктрину, высшее законоучение о дхарме.

[296] Пандит (санскр. пандита — ученый) — в Индии почетное звание ученого брахмана, а также человека высокообразованного в области классической индийской литературы на санскрите.

[297] «Врать, как газовый счетчик» — аналог русскому выражению «врать, как сивый мерин».

[298] губернатором северо-западных провинций. — А.О.Хьюму действительно предлагали пост губернатора провинции, но он отказался его принять. Он был секретарем правительства Индии и благодаря этому высокому посту входил в состав вице-королевского кабинета.

[299] Venticello (итал.) — ветреник, повеса.

[300] Дон Базилио — действующее лицо оперы В.А.Моцарта «Свадьба Фигаро» по комедии П.О.Карона де Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро».

[301] ...подал вице-королю прошение об отставке... — А.О.Хьюм не подавал прошения об отставке, а был смещен с должности в 1879 г., так как высшие официальные лица сочли, что он слишком независим и чересчур откровенен в своей критике. После этого его перевели из Симлы в Аллахабад, в департамент государственных сборов. В отставку А.О.Хьюм подал лишь в 1882 г.

[302] ...смотрите прилагаемую брошюрку с нашим Уставом... — В самом конце Устава Эклектического Общества Симлы, датированного 7 сентября 1881 г., напротив напечатанных имен должностных лиц Блаватская написала от руки:
               А.О.Хьюм, председатель — «заведующий купальным заведением».
               А.П.Синнетт, вице-председатель — «редактор "The Pioneer"».
               Росс Скотт, секретарь, — «главный судья, Dehra Dun».
     «Вся эта троица — мои подчиненные, британские подданные в рабстве у русской старушки. О триумф патриотизма! Дорогой князь, я мщу за Россию».

[303] богословской ненавистью (лат.).

[304] «любимая обезьянка...» (англ.).

[305] Любимая обезьянка Е.П. Блаватской скончалась в 1871г.

[306] Лорис-Меликов Михаил Тариелович (1825-1888) — граф, российский государственный деятель, военачальник, генерал от кавалерии, почетный член Петербургской АН, министр внутренних дел в 1880-1881 гг.

[307] Парвеню (франц. parvenu — от parvenir: выйти в люди, сделать карьеру) — выскочка, человек незнатного происхождения, пробившийся в аристократическое общество и подражающий аристократам.

[308] «Роберт-Дьявол» — большая героико-романтическая опера Дж. Мейербера.

[309] Вечный Жид (Агасфер) — герой средневековых сказаний, еврей-скиталец, осужденный Богом на вечную жизнь и скитания за то, что не дал Христу отдохнуть (по многим версиям, ударил его) по пути на Голгофу.

[310] благородные люди, то есть джентльмены (франц.).

[311] «Ом мани падме хум» (санскр.) — самая популярная во всех буддийских странах мантра. Ее произносят, перебирая четки, буддисты всех национальностей. Камни (мани), на которых она написана, встречаются повсюду от Непала до Южной Сибири.

[312] ...большая гора с более или менее китайской пагодой... — Эту пагоду прозвали «Вороньим гнездом».

Два ее изображения помещены в «Золотой книге Теософского Общества» («The Golden Book of Theosophical Society». — Adyar: TPF, 1925.).

[313] Нирвана (санскр. — «угасание») — состояние абсолютного существования и абсолютного сознания, высшее состояние духа, в котором преодолены все земные привязанности, нет ни желаний, ни страстей; ненарушимый покой, освобождение от уз сансары — прекращение перевоплощений.

[314] Парабрахма (санскр. — «за пределами Брахмы») — верховный беспредельный Брахма, Абсолют — реальность, лишенная атрибутов, не имеющая себе подобных; безличный и безымянный всемирный Принцип.

[315] Анна — индийская разменная монета, равная 1/16 рупии. Сантим (франц. centime) — разменная монета Франции, Бельгии и ряда других стран.

[316] Аршин (тюрк.) — мера длины в ряде стран, принятая в России с XVI в.; равна 16 вершкам (71,12 см).

[317] Шакьямуни (Шакья Муни) — эпитет Будды, означающий «святой из рода Шакья». Татхагата (санскр. — «тот, кто приходит и уходит») — один из титулов Гаутамы Будды.

[318] Раджа (санскр. — царь) — княжеский титул в Индии.

[319] Махараджа (санскр. — великий правитель) — титул князей в Индии.

[320] Румянцевский музей — коллекция книг и рукописей, собранная графом Николаем Петровичем Румянцевым (1754-1826) — российским государственным деятелем, дипломатом, министром иностранных дел (1807-1814), председателем Государственного совета (1810-1812).

[321] Бодхисаттва (санскр.) — тот, чья сущность (саттва) стала разумом (бодхи). В мифологии буддизма — ступень, предшествующая состоянию будды; существо, достигшее нирваны, но принявшее решение вернуться в материальный мир ради спасения от страданий всех живых существ.

[322] Alter ego (лат.) — другой я, второй я.

[323] Времена минувшие (итал.)

[324] Пусть покоится с миром (лат.)

[325] ...в 1880 году, когда я уезжала из Нью-Йорка... — в действительности Е.П.Блаватская и Г.С.Олькотт отбыли из Соединенных Штатов в декабре 1878 г.

[326] Баядера (исках, португ. bailadeira — танцовщица, франц. bayadera) — европейское название индийских храмовых танцовщиц. В Индии их называют дэвадаси (рабыня бога); это искусные в танце, пении, музыке служительницы культа в индуистских храмах, обслуживавшие храмовые ритуалы (праздничные и повседневные). Существовали и странствующие баядеры (дэвадаси), которых называли натш, наши, кутана, сутрадари.

[327] Аватара (санскр. — «нисхождение») — воплощение божества на земле, в теле смертного человека.

[328] Джайны (санскр.) — крупное религиозное объединение в Индии, возникшее в VI в. до н.э. и отличающееся крайним аскетизмом и мистицизмом. Джайнизм отвергает авторитет Вед, отрицает божественную предопределенность варн (каст), но сохраняет индуистское учение о перевоплощении душ и карме. Целью джайнов считается освобождение от перерождений (нирвана), которое достижимо лишь для аскета, соблюдающего строгие правила, в частности ахимсу — не причинение вреда живым существам.

[329] Бова-королевич — герой русской волшебной богатырской повести и лубочных сказок.

[330] Хватит, довольно (итал.)

[331] Голицын — вероятно, князь Владимир Сергеевич Голицын (1794-1862), друг семьи Фадеевых.

[332] Не владеющий рассудком, то есть не в здравом уме (лат.).

[333] Карма (санскр. — поступок, деяние) — одно из основных понятий индийской религии (индуизма, буддизма, джайнизма) и философии. В широком смысле — общая сумма совершенных всяким живым существом поступков и их последствий, определяющая характер его нового рождения, перевоплощения. В узком смысле— влияние совершенных действий на характер настоящего и последующего существования.

[334] Астральное тело — тонкое тело, проникающее наше физическое тело; относится к астральному миру и является проводником эмоций, страстей и желаний.

[335] Кунрат Генри (ок. 1560-ок. 1608) — выдающийся немецкий каббалист, розенкрейцер, химик и врач, лучшим сочинением которого Е.П.Блаватская считала «Амфитеатр вечной мудрости».

[336] среди вертящихся дервишей, среди друзов горы Ливан, среди арабских бедуинов...

Дервиши (перс. — бедняк, нищий) — члены мусульманских суфийских братств.

Друзы — арабы, приверженцы одной из мусульманских шиитских сект, основанной в начале XI в. Живут главным образом в Ливане и Сирии. (См. статью Е.П.Блаватской «Ламы и друзы» в кн.: Е.П.Блаватская. Терра инкогнита. — М.: Сфера, 1996. С. 268-285.)

Бедуины (от араб, бадауин — обитатели пустынь) — кочевые арабы-скотоводы (преимущественно верблюдоводы) Передней Азии и Северной Африки. В европейской литературе бедуинами называют также полукочевых арабов, совмещающих скотоводство с земледелием.)

[337] «Четьи-Минеи» (от греч. men — месяц) — в православной церкви книги, содержащие жития святых, сказания о церковных праздниках и поучения. Тексты в Минеях располагаются по дням каждого месяца соответственно с праздниками и днями памяти святых.

[338] Гебры — приверженцы зороастризма в Иране; в Индии потомков гебров называют парсами. О храме гебров в Баку см.статью Е.П.Блаватской «Персидский зороастризм и русский вандализм» в кн.: Е.П.Блаватская. В поисках оккультизма. — М.: Сфера, 1996.С. 200-209.

[339] Сейчас я на пути в Мадрас... — В книге «Листы старого дневника» Г.С.Олькотт приводит длинное и подробное описание этого путешествия. (Olcott H.S. Old Diary Leaves. Vol. 11, Chapter XXIII. — Adyar: TPH, 1974.)

[340] Кули (тамильск. — «заработки») — название низкооплачиваемых, неквалифицированных рабочих и носильщиков в ряде стран Южной Азии.

[341] Дэвата (др.-инд. — «божество») — в мифологии индуизма божество, существо божественной природы. Дэватам посвящаются особые культовые сооружения, святилища — дэвагриха (божий дом).

[342] Дэваки — супруга Васудэвы (царя Лунной династии, главы ядавов), мать Кришны, выступающая иногда как воплощение Адити, прародительницы богов.

[343] Дравиды — группа коренных народов Индии, относящихся к южно-индийской расе: телугу, тамилы, малаяли, каннара, гонды, ораоны и др.

[344] Падре (итал., исп. padre — отец) — форма обращения к католическому священнику в Италии, Испании.

[345] Арьяварта (санскр. — «страна ариев») — место действия древнеиндийского эпоса и мифов, располагающееся в Северной Индии; область первоначального расселения ариев.

[346] Пайс (пайса) — разменная монета Индии, равная 1/100 рупии.

Даккский муслин — тонкая мягкая шелковая или хлопчатобумажная ткань, произведенная в бенгальском городе Дакка, славящемся старинными традициями изготовления муслина.

[347] Даккский муслин — тонкая мягкая шелковая или хлопчатобумажная ткань, произведенная в бенгальском городе Дакка, славящемся старинными традициями изготовления муслина.

[348] Маратхи (самоназвание — маратха) — народ в Индии, основное население штата Махараштра.

Шиваджи (ок. 1627/1630-1680) — национальный герой маратхов. Возглавил борьбу маратхов Махараштры против гнета Великих Моголов и в 1674 г. создал независимое маратхское государство.

Аурангзеб (1618-1707) — правитель Могольской империи в Индии с 1658 г., отличавшийся крайней жестокостью.

Великие Моголы — династия правителей так называемой Могольской империи в 1526-1858 гг. (Индия), основанная Бабуром.

[349] ...хотя и являюсь «перевоплощением», но уж, конечно, не Брюллова. — В этом месте письма Е.П.Блаватская нарисовала беглый набросок меча с двумя клинками.

[350] Ergo (лат.) — следовательно, итак.

[351] Хедив (перс. — господин, государь) — титул правителей Египта в 1867-1914 гг.

[352] «Рамаяна» (санскр.) — древнеиндийская эпическая поэма на санскрите, в которой повествуется о похищении Ситы, супруги Рамы, царевича из Айодхьи, царем демонов-ракшасов Раваной, о поисках Ситы Рамой и о походе Рамы на царство Раваны — остров Ланку при поддержке войска обезьян во главе с хитроумным Хануманом. Традиция приписывает авторство «Рамаяны» Вальмики.

[353] Хануман — обезьяний царь, способный изменять облик по желанию; сын Вайю, бога ветра. В «Рамаяне» выступает как соратник Рамы в борьбе с демоном Раваной, похитившим супругу героя Ситу.

[354] Скобелев Михаил Дмитриевич (1843-1882) — русский генерал от инфантерии. Участвовал в Хивинском походе (1873), Ахалтекинской экспедиции (1880-1881) и подавлении Кокандского восстания (1873-1876). В русско-турецкую войну (1877-1878) успешно командовал отрядом под Плевной, затем дивизией в сражении при Шипке.

[355] Кауфман Константин Петрович — см. примечание к стр. 226.

[356] Эврика (греч. heureka — «я нашел») — восклицание, приписываемое Архимеду при открытии им основного закона гидростатики, названного впоследствии его именем. В переносном смысле — выражение радости, удовлетворения при решении какой-либо сложной задачи, появлении новой идеи.

[357] ...наслаждаюсь одиночеством в тиши Гхума... — Гхум находился на территории бывшей Британской Индии, в одной остановке от Дарджилинга по железной дороге, идущей через горы. В Гхуме есть тибетский монастырь, который в наши дни посещают туристы из Дарджилинга. Е.П.Блаватская рассказывает об этом путешествии в своем письме от 9 октября, отправленном из Дарджилинга А.П.Синнетту. (См. в кн.: Е.П.Блаватская. Письма А.П.Синнетту. — М.: Сфера, 1996. С. 82-84.) Описание поездки содержится также в заметке С.Рамасвамира «Как чела нашел своего Гуру», опубликованной в декабрьском выпуске журнала «Theosophist» за 1882 год. (См. в кн.: Письма Мастеров Мудрости. — М.: Сфера, 1997. С. 261-272; Е.П.Блаватская. Гималайские братья. — М.: Сфера, 1998. Приложение 2. С. 381-390.)

[358] Бабу — джентльмен высшего и среднего класса; этот термин часто используется совместно с конкретным именем, подобно английскому «мистер».

[359] Таши-лама, иначе панчхен-лама, или панчхен-римпоче (тиб. — «драгоценное великое знание») — титул хранителя учения школы гелугпа и духовного наставника далай-ламы; почитается воплощением будды Амитабхи.

[360] Шакья (Сакья) — в Древней Индии племя и государство в районе современной границы Индии и Непала; из племени шакья вышел основатель буддизма Сиддхартха Гаутама Будда.

[361] Молитвенное колесо — колесо с 8 спицами, символ восьмеричного пути к совершенству, предложенного человечеству Буддой.

[362] «Самая прекрасная девушка... и далее. — Эта приписка сделана Е.П.Блаватской на оборотной стороне одного из двух тибетских конвертов размером 5,5 на 2,5 дюйма с красными узорами на лицевой стороне.

[363] Парсы — потомки зороастрийцев, выходцев из Ирана, поселившихся в Индии в VII-X вв. после завоевания Ирана арабами. Банья — индус-торговец.

[364] Местное Теософское Общество приобрело там целый дворец... — главное здание адьярской Штаб-квартиры.

[365] ...куда мы... недавно переселились. — Переезд в Мадрас состоялся 19 декабря 1882 г.

[366] Джон Булль — ироническое прозвище типичного англичанина.

[367] Тагор Сурендранатх Мохун (1840-1914) — раджа, индийский музыкант, основатель Бенгальского музыкального общества (1871) и Бенгальской академии музыки (1881). Усовершенствовал индийскую систему нотации.

[368] Верещагин Василий Васильевич (1842-1904) — выдающийся русский художник, крупнейший мастер батального жанра в русской живописи XIX в. Неутомимый путешественник, Верещагин объездил весь мир; участвуя в колониальных походах русских войск, дважды бывал в Индии (в 1874-1876 и в 1882 г.).

[369] Гладстон Уильям Юарт (1809-1898) — английский государственный деятель, премьер-министр Великобритании, лидер Либеральной партии с 1868 г.

[370] Конфуций (латинизированная форма от кит. Кун Фу-цзы — «учитель Кун»), Кун-цзы, Кун Цю, Кун Чжунни (ок. 551-479 до н. э.) — древнекитайский мыслитель, основатель этико-политического учения конфуцианства; основные взгляды и суждения изложены в книге «Лунь юй» («Беседы и суждения»).

[371] Шудры — низшие из четырех древнеиндийских сословий.

[372] Дважды рожденный (санскр. — двиджа) — в древнеиндийском обществе человек, принадлежавший к одной из первых трех варн (каст), т. е. к брахманам, кшатриям и вайшьям. Вторым рождением для них считался обряд посвящения (упанаяна). Однако в некоторых текстах дважды рожденными почитались только брахманы, прошедшие особое посвящение.

[373] «Государство — это я» — на самом деле это изречение принадлежит королю Людовику XIV.

[374] Пашковцы — одно из названий секты евангельских христиан, или евангелистов — протестантской секты, близкой к баптистам, в России в конце XIX в., — по имени ее руководителя В.А.Пашкова.

[375] ...что за шельмы эти Булли... — «Джоны Булли», т. е. англичане.

[376] Катков Михаил Никифорович — см. раздел Краткие биографические очерки.

[377] Пай — самая мелкая индийская монета, равная 1/12 анны.

[378] «Илберт-билль» — законопроект, предложенный вице-королем лордом Рипоном, предусматривавший возможность привлечения к суду преступников из числа европейцев туземными судьями. Этот билль вызвал бурю негодования среди европейской части общества Индии, в результате чего из законопроекта пришлось исключить большинство его важнейших положений.

[379] Госпожа Курдюкова — героиня юмористической поэмы русского поэта И.П.Мятлева (1796-1844) «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой за границей, дан л'этранже».

[380] Ситар — индийский струнный щипковый музыкальный инструмент типа лютни.

[381] Отплываю 20 февраля... — 20 февраля 1884 года Е.П.Блаватская, Г.С.Олькотт, Мохини М.Чатерджи и Б.Т.Падшах отплыли в Марсель на пароходе «С.С.Чандернагор». Преданного слугу Е.П.Блаватской звали Бабула.

[382] Графиня Кейтнесс (герцогиня де Помар) — основательница Теософского Общества Востока и Запада в Париже, автор книги «Христианская теософия».

[383] Verba volant, scripta manent (лат.) — слова улетают, на писанное остается.

[384] Барятинский Александр Иванович (1815-1879) — князь, российский государственный деятель, наместник Закавказья.

[385] Папа римский Борджиа — Александр VI (1431-1503), папа римский с 1492 г., устранявший политических противников при помощи яда и кинжала.

[386] «Карманьола» — французская народная революционная песня-пляска, популярная в годы революций 1830 и 1848 гг. и в дни Парижской Коммуны (1871).

[387] ...брахман, которого мы с собою привезли... — Мохини Мохан Чатерджи. (См. раздел Краткие биографические очерки.)

[388] [...] Яковлевна Трубецкая... — имя в оригинале отсутствует.

[389] Всеволод Сергеевич Соловьев — см. раздел Краткие биографические очерки.

[390] ...сочиненного фрейлиной... — По-французски «фрейлина» — «demoiselle d'honneur», то есть «благородная девица», а буквально — «девица чести». Е.П.Блаватская подчеркнула слово «honneur» — «честь» — и поставила после него восклицательный знак.

[391] [известно] — Здесь и далее в квадратных скобках — реплики Е.П.Блаватской.

[392] Fille d'honneur — то же самое, что и demoiselle d'honneur, «девица чести».

[393] Прошение написано крупным, разборчивым почерком, не соответствующим почерку Е.П.Блаватской, однако под ним стоит ее подлинная подпись.

[394] Андрей Михайлович Фадеев (1789-1867) — дед Е.П.Блаватской.

[395] Это письмо (на почтовой бумаге с черной каймой) отправила из Парижа князю А.М.Дондукову-Корсакову Юстина Глинка, дочь бывшего русского посла в Бразилии. Письмо было написано за два-три месяца до отъезда Е.П.Блаватской из Индии и за пять месяцев до того, как она подала собственное прошение князю А.М.Дондукову-Корсакову. Дата, проставленная на письме, соответствует 3 января по старому русскому стилю и 15 января по общепринятому календарю.

К началу страницы → Оглавление писем Е.П.Блаватской