 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
|
Е.П.Блаватская Письма А.П.Синнетту
Письма 81-90
Четверг Дражайший м-р Синнетт! Да благословят и вознаградят Они Вас, я могу только прочувствовать столь глубоко, как это свойственно моей натуре, прочувствовать, что Вы — лучший друг, который остался у меня в этом мире, и что Вы можете располагать мною до моего смертного часа. Делайте всё, что хотите. Публикуйте «Мемуары», пишите то, что считаете лучшим и уместным; я заранее подписываюсь под этим и предоставляю Вам таким образом карт-бланш и полное право действовать и делать от моего имени всё, что пожелаете. Уверена, что Вы будете защищать дело и меня лучше, чем я смогла бы это сделать сама. Единственное, что я могу, так это говорить правду на психологические, оккультные темы, неправильно понимаемые и осмеиваемые всеми. Я бессильна защитить себя. Я говорила Вам, а Вы и не думали, что люди поверят вымыслу о «шпионке». Настроение против России сейчас слишком сильно, и Ходжсон ловко распорядился своими картами. И вот вчера вечером сюда приехал Хюббе-Шляйден, в ужасе утверждающий, что здесь, в Германии, мне угрожает настоящая опасность. Что закон здесь не таков, как в Англии, где генеральный солиситор[1] ничего не может поделать с подозреваемым лицом, пока не подана жалоба. Но что здесь как только какая-нибудь газета сообщит, что я публично объявлена «фальсификатором», как бы сам Гартман это ни отрицал, — я могла бы быть арестована. Это восхитительно! Итак — моя совесть чиста, и это всё, что я могу сказать. Он и графиня хотят, чтобы я поехала в Англию. Ну, так куда же мне ехать? Я не смею сейчас назвать свое имя в Англии! Я просмотрела все свои старые бумаги, связки, к которым не притрагивалась со времен Бомбея, и остальные, которые не открывала — старые пачки писем и бумаг — с лондонских времен. В последних я обнаруживаю 2-3 листка почтовой бумаги. Какие-то, полагаю, остались там со времен Аллахабада, остальные — с тех пор, как я положила их туда в доме мисс Арундейл. Посылаю их Вам, взгляните на них и сожгите или сохраните. Я могла бы сжечь их сама. Но мне хотелось показать Вам, как легко было бы в случае моей внезапной смерти (которая может приключиться в любой день) назвать меня воровкой, предъявить эти две записки с пометкой «Суррей-хаус» — «Дом в Суррее», который принадлежит Сирилу Флауэру, другу Майерса, и сказать, что я украла их из его дома (где я однажды обедала) для будущих феноменов или чего-нибудь в этом роде. Теперь в эти два листка почтовой бумаги завернута его фотография, которую он прислал мне, когда я уезжала из Лондона. Фото сделано в Адьяре, и эти два чистых листа смешались, как я полагаю, со связками и грудами моих пребывающих в вечном беспорядке бумаг. Сохраните их и покажите друзьям — это лучшее доказательство того, как легко обвинить человека и вынести приговор на основании всего лишь косвенных улик. Только представьте, что я внезапно умираю, — мои бумаги приведены в порядок и изучены, а эти два листка обнаружены! Лучшего доказательства и не нужно. Я содрогнулась, найдя их. Я составляю завещание, и оно будет переведено на немецкий и засвидетельствовано. Хочу, чтобы Вы позаботились о моих бумагах и коробке, на которой я напишу Ваше имя. В ней содержатся все бумаги Махатм и множество писем, полученных мною от Махатмы К.Х. Остальные от Учителя, нагоняи и т.д. Надеюсь, что они не попадут ни в чьи руки, кроме Ваших. Издавайте, пишите, скажите мне, что делать, и я так и сделаю. Я — это парализованное тело — безжизненные душа и тело; я даже утратила способность страдать. Ваша до последнего вздоха Е.П.Блаватская.
Мой дорогой м-р Синнетт! Только что прочла каталог Рэдвея и была совершенно сражена и ошарашена, увидев, что он афиширует эту низкую ложь мадам Куломб. Я не понимаю основные принципы этого поступка. А Вам они известны? Не знаю, как посмотрите на это Вы, но я, бесспорно, не стану иметь вообще никаких дел с Рэдвеем, пока он не уберет этот анонс. Я скорее издам «Разоблаченную Исиду» в Америке и не получу за это ни гроша, чем мои труды и труды таких настоящих преданных теософов, как графиня, разрекламируют вместе с таким отвратительным пасквилем. Пожалуйста, проследите за этим серьезно. Я пишу, чтобы привлечь к этому внимание Олькотта. И клянусь, что постараюсь настроить всех теософов в Индии против того, чтобы их книги продавались у Рэдвея. Это оскорбление, это определенно оскорбление. И графиня считает это омерзительным. Не могли бы Вы поговорить с этим человеком? Пожалуйста, ответьте на это серьезно. Ваша Е.П.Блаватская.
Понедельник Мой дорогой м-р Синнетт! Будьте добры, сделайте мне одолжение. Узнайте, не сможете ли Вы получить для меня наличные деньги по прилагаемому чеку от Бутона в каком-нибудь американском банке. Если необходима телеграмма в Нью-Йорк, то телеграфируйте, пожалуйста (из этих денег), я лучше потрачу фунт или два, чем останусь без денег, так как Олькотт снова прекратил их посылку. Первый чек от Бутона на «Pacific» не мог быть оплачен ни здесь, ни во Франкфурте, так как они ничего не знали ни о банке, ни о Бутоне и поэтому переслали его в Нью-Йорк, а я тем временем должна сидеть и ждать у моря погоды. Если Вам удастся получить по нему наличные и прислать мне деньги в банкнотах Английского банка, то я попросила бы Вас достать для меня: «Вишну Пурана» Уилсона (другие его работы мне не нужны), а еще самый лучший, самый полный труд об Одине и скандинавской мифологии. Я ничего не знаю о последней, а должна многое опровергнуть в первом сочинении, ибо этот Один «был далеким-далеким предшественником эпохи Вед!!» Я пришлю Вам две-три главы «Тайной Доктрины», прежде чем отослать их Субба Роу в Индию. Хочу, чтобы Вы посмотрели и прочитали их до того, как они пройдут через руки С[убба] Р[оу], чтобы какой-то Ходжсон снова не сказал, что «Тайная Доктрина» написана Субба Роу, как, предположительно, была написана «[Разоблаченная] Изида». Кто мне сейчас нужен, так это свидетели. Проследите, пожалуйста, за чеком, если не хотите столкнуться с тем, что «Тайная Доктрина» еще раз застопорится за отсутствием перьев и чернил. Вы так и не сообщили мне, получили ли письмо Бутона, которое я Вам посылала, и что Вы о нем думаете? Получили ли Вы его? Сердечный привет миссис Синнетт. Вечно Ваша Е.П.Блаватская.
Мои дорогие миссис и м-р Синнетт! Учитывая, что подагра и старость дают мне определенные привилегии, позвольте мне обратиться к вам обоим. Всевышний через своего избранного слугу — священнослужителя (кстати, я не уверена в священнослужителе — был ли это некто или просто Закон?) соединил вас в одно целое, и я могу трудиться, пребывая в заблуждении, пока оно отвечает моим целям, и воображать, что вы подобны Иегове и Еве до того, как грех расколол их надвое, и поэтому обращаться к вам, как если бы вы никогда не разделялись. И теперь вы должны извинить меня — я помешалась на «Тайной Доктрине» и, полагаю, говорю бессвязно. Увеличительное стекло, графиня и некоторая доза оккультной проницательности, к счастью, помогли мне разобрать Ваше письмо (миссис Евы Синнетт) — процесс, который занял у меня около трех с половиной часов, и я смогу Вам ответить. Первое предложение, упоминающее о «Мемуарах», я разобрала достаточно хорошо. Да, я готова, т.е. к «просмотру», а никоим образом не к «одобрению», как бы хорошо они ни были написаны и какими бы интересными ни казались. У меня возникает ужас при появлении моего имени в печати, доходящий до мурашек по телу всякий раз, когда я его вижу. Я решила подписать «Тайную Доктрину» каким-нибудь выдуманным именем из области несуществующего. Между прочим, тетушка прислала мне длинный список прародителей и прародительниц, сочетавшихся браком с русскими царями. Лестно видеть их — я имею в виду бедных обитателей Дэвакхана — потомка столь высоко ценимым западным потомством. Надеюсь, что все они остались в Камалоке слепыми и глухими. Так как я уезжаю из Вюрцбурга только 15 мая, а из Лондона прибывают несколько иезуитов, чтобы нанести мне дружеский визит, — то у меня будет уйма времени, если вы поторопитесь. В настоящее время я занята «Теогонией Семи», и так или иначе они не будут работать — или, может быть, не работают мои мозги. Я всё перепутала и должна отдохнуть, если не хочу оказаться на днях помещенной в приют для душевнобольных. Пошлю «Мемуары» во что бы то ни стало. Мохини в Ирландии, чтобы поговорить с членами? Уж не хочет ли он обратить какую-нибудь ирландскую старую деву и вступить с ней в переписку? Надеюсь, это действительно прошло совершенно серьезно. Зачем Бабаджи понадобился мой адрес? Я думала, что развязалась с ним. Я отослала ему (вернее, это сделала графиня) его сундук с одеждой и получила в качестве подтверждения почтовую карточку с выражением благодарности за то, что я оставила у себя самые важные его бумаги, — полагаю, это намек на то, что я их «украла», дабы использовать против него. Он смертельно боится меня — это несомненно, и всё же этот дурак не знает, что мне в действительности известно. А теперь относительно того, что вы сообщаете о двух челах. Позволю себе обратить ваше внимание на некоторые вещи, а затем предоставлю остальное вашему высшему суждению. Я говорю об авторитете, и если вы или, скорее, м-р Синнетт не поможет и не поддержит меня, я ничего не смогу сделать. Французское отделение, пережившее Ходжсона, Куломба и даже личные усилия Майерсов, — теперь уничтожено при помощи Мохини. Оно погибло окончательно, ибо мадам де Морсье против него. Это — потому, что все это время меня держали в неведении. Знай я, что происходит в Париже и в каком она положении, — я бы никогда не написала ей того письма и никогда бы не вмешалась и не заставила ее сердиться на меня, на себя и т.д. Я ничего не знала. Мохини не сказал мне ни слова. Бабаджи, если и знал, то держал всё в тайне от меня. До сих пор я не знаю, как и почему это началось и во что она верит или не верит. Однако — отделение мертво, и Мохини не может отрицать этого. Она оттолкнет от нас всех членов, которых привлекла. Соловьев там, чтобы ей помочь. Бабаджи совершенно выбил из колеи Гебхардов. Если ему позволят вернуться, попрощайтесь с Германским отделением и нашими общими друзьями. Пусть это будет предсказанием — вы предупреждены. Германское отделение мертво, опять-таки благодаря ему. Если бы он не расстроил Гебхардов так, как он это сделал, они бы никогда не позволили «Sphinx» выйти из Общества и не отнеслись бы к делу так безответственно. И вот остается Лондонская ложа. Кто ее президент? И кто, кроме президента, имеет право делать авторитетные заявления? Если вы позволите этим двум мальчикам делать то, что они захотят, и не будете им препятствовать, Лондонская ложа умрет от нарушения этики. Собираетесь ли вы придерживаться своей политики совершенного бездействия — или что? Почему бы не созвать совещание Совета, не вызвать этих двоих и не рассказать им, чт'о они наделали и продолжают делать, и не заявить прямо и честно, что вы не можете позволить этому продолжаться долее. Они должны либо работать с вами, либо выйти из Лондонской ложи и жить в Лондоне как два независимых члена, пока Генеральный совет или кто-нибудь еще не займется их делами. Непонятная политика. Вы ведете себя так, словно у вас нет никаких прав. Скажите им, что они должны принять решение или вы напишите донесение в Адьяр, Совету, и пусть там будет известно, что они разрушают последнее отделение в Европе. Если вы не последуете моему совету (советовала в свое время), именно ваше совершенное бездействие и погубит Общество, а не эти 2 челы. Это всё вина мисс Арундейл. Это она испортила их обоих и губит Общество. Прилагаю письмо от Франца. «Иезуиты»? Я бы сказала так. Они собираются сделать мне предложение 20 апреля. Мы посмотрим и <...> А теперь, леди и джентльмен, — я кончила. Что еще? Лучше теряйте-ка как можно меньше вашего времени, пока я с вами и жива. Через несколько дней я, возможно, буду с иезуитами и — мертва. Ваша до счастливого события Е.П.Б[лаватская]. Ну сообщите же мне, пожалуйста, как там [мисс] Леонард? Пришли ли мои деньги?
Строго частное и конфиденциальное, не подлежит ни зачитыванию «Тифоном»[2] Бибичем, ни печатанию в «The Times», ни даже нашептыванию Фанни А[рундейл] — «теософско-этической урне с двумя ручками-челами». Мой дорогой сэр Перси! Жребий брошен, и мое каноэ снова спущено на воду Вечного Жида. Графиня [Вахтмайстер] уезжает отсюда 28-го числа сего месяца, пожертвовав Гебхардами, визитом ее родственника и т.д. ради меня, — да вознаградит ее карма. Перспектива остаться в одиночестве теперь меня не пугает и не волнует — за исключением того, что в случае моего быстрого ухода все мои бумаги достанутся врагам, а мое тело — кощунственному вмешательству какого-нибудь треклятого попа. Но я не могу и не останусь по другой причине. Единственная знакомая и (в большой мере) подруга, фрау Гофман, смертельно напугана — старческая, присущая старым девам боязливость — благодаря «любезным» стараниям Селлина. У этого теософа из Гамбурга есть здесь друг, некий санскритолог, переписывающийся с кем-то в Индии. И этот корреспондент, как я полагаю, написал ему обо мне все, что могли подсказать злоба и сплетни. Короче говоря, я в положении Гретхен после ее оплошности с Фаустом; все старые кумушки-сплетницы начали прогуливаться у меня под окнами и заглядывать в них (таинственность придает в их глазах очарование моему инкогнито); и если я останусь здесь, то очень скоро буду получать известия о «моих троих детях» через оконные стекла и свежайшую информацию о какой-либо подлости в виде шпионажа или преступного бизнеса, совершённой мною в Индии, Америке или на Северном полюсе. Мне всего этого хватает. Ныне жребий действительно брошен. Даже фрау Гофман покинет меня, если я останусь, и поэтому я еду. Графиня перед отъездом упакует все мое имущество, книги и сковородки. Я заплачу здесь до 15 апреля и между 1 и 15 апреля совершу свой исход в Остенде с возможностью выбора между тремя-четырьмя старинными городками в округе на расстоянии часа-двух пути, если отыщу местечко, очень спокойное для меня. В Остенде, если только мне удастся найти удобное теплое жилье, я и обоснуюсь и останусь до тех пор, пока мы сможем осуществить мечту о «совместной жизни» в Англии. Остенде находится всего лишь в четырех-пяти часах пути от Лондона через Дувр. Если что-нибудь случится, Луиза всегда сможет телеграфировать вам, и один из вас придет мне на помощь. Всё в порядке? Не говорите «нет», если не можете предложить что-нибудь еще ближе и лучше. Я бы предпочла Францию, но там Тифон в женском обличье может приобрести власть надо мной и выставить нижнее белье для обозрения и еще раз отравить мой покой. Бельгия более спокойное место. А теперь, пожалуйста, ответьте на это быстро и не обмолвитесь никому ни словом, пока я не обоснуюсь. О прекрасная, тихая старость! Необходимость играть Вечного Жида, скрываться подобно преступнику, злодею, потому — ну, потому, что я выполнила свой долг. Поклон домочадцам. Получили ли вы мой чек на 262 доллара? Можете ли оплатить его? Мне крайне необходимо получить по нему наличные. Если у миссис С[иннетт] есть какие-нибудь марки, пусть пришлет их и закроет счета, а если нет, то пусть сохранит их и точно также «закроет лавочку». Ваша, с любовью, в смоле и дегте, Е.П.Б[лаватская].
12 августа 10, бульвар ван Изагхем, Остенде Вилла «Нова» Мой дорогой м-р Лейн-Фокс! Мохини доставил мне Ваше любезное послание. Он утверждает: «М-р Л[ейн]-Ф[окс] говорит, что не питает к Вам неприязни. Напротив, он защищает Вас, как только предоставляется возможность. Но он, конечно, не считает Вас безупречной, потому что Вы не безупречны». Три предложения в целом послании. Вы позволите мне, благодаря Вас за любезные выражения, сделать несколько замечаний? 1) Почему Вы, собственно, должны относиться ко мне враждебно? Я никогда не относилась к Вам неприязненно или даже нечестно. Люди сделали всё возможное, чтобы заставить меня поверить, что Вы относились ко мне и враждебно, и нечестно. Так это или нет, но думаю, Вы слишком великодушны и неэгоистичны, чтобы следовать аксиоме «Тот, кто причиняет зло другому, всегда будет первым, кто возненавидит его». Это мое мнение о Вас, я с самого начала знала Вас лучше, чем Вы меня. Осмелюсь сказать, что при всем огромном интеллекте Вы знали меня меньше, чем кто-либо еще. Ваши поступки показали, что дело обстоит именно так. 2) Вы защищаете меня? С таким же успехом Вы защищаете труп, по которому проехалась Джаггернаутова колесница! Это моя карма, да и Ваша тоже — быть обреченными на провал во всем, что бы мы ни предпринимали, особенно теперь, потому что связь между нами была прервана Вами. Я пыталась делать всё, что бы Вы ни советовали, для спасения Теософского Общества; я целиком и полностью предоставила себя в Ваше распоряжение. Вы больше верили в людей, не обладавших ни Вашими способностями, ни Вашей искренностью, и они заставили Вас сбиться с пути. У меня никогда не было ни личного честолюбия, ни желания власти, и я никогда не выставляла себя перед людьми в худшем свете. Будь я актрисой или лицемеркой, так никакой враг не смог бы меня сокрушить. Это моя действительная позиция, которая одна может меня защитить, если не теперь, то после смерти. Я нищая в полном смысле этого слова — и горжусь этим: я странница на этой Земле без крова и дома и без какой бы то ни было надежды вернуться в Индию, и я чувствую себя готовой даже на эту жертву при условии, что смогу принести пользу нашему Обществу своими физическими и душевными страданиями. Всё это защитит и оправдает меня, когда меня не станет. От Христа до Гладстона, от Будды до бедного президента Теософского Общества, который в наивной искренности и преданности своей работе преклонялся перед Вами при Вашем появлении, думая, что Вы станете единственной надеждой на спасение для Т[еософского] О[бщества], — ни один из тех, кто работал бескорыстно (человеку свойственно ошибаться), не избежал того, чтобы быть оплеванным. Вся структура так называемого основного Общества с начала и до конца была грубейшей ошибкой и заблуждением. Вы могли бы спасти его. Вы предпочли выйти из него, но если бы Вы верили в мою искренность так, как я верила в Вашу, — то подождали бы еще несколько дней в Адьяре, и тогда все реформы были бы доведены до конца. Вы считали, что мне осталось прожить всего несколько дней, Вы прислушивались к другим людям, бывшим в то время моими врагами, и потеряли терпение с бедными индусами — всё наша карма. 3) Вы не считаете меня безупречной? Глупец тот или та, кто так считает! Будь я безупречной, я была бы там, куда не добраться никакой правительственной экспедиции, не в Европе — источнике вечных мук, где ни один истинный теософ не может просуществовать и 6 месяцев и остаться таковым, если еще будет жив. Мой дорогой м-р Лейн-Фокс <...>.
Воскресенье Мой дорогой м-р Синнетт! Спасибо за Ваше письмо в «Light» — ничего лучшего, а, возможно, даже и большего не требовалось. Я сказала Вам вчера то, что должна была сказать: я буду следовать указаниям Учителя. Вчера вечером мне принесли два письма, скорее, два с половиной. Первое, известное, — от Артура Гебхарда; второе, старое, — от Субба Роу и [третье] — половинка тоже от него, написанная в прошлом году в Париж. Философия этих трех писем, отосланных Вам, заключается в следующем: 1) От Артура (оно как раз было прочитано в первый раз Махатмой К.Х. два дня назад), чтобы показать, как посредственно мое знание языка Шиллера — путем его прочтения; если бы я прочла его, то, по крайней мере, поняла бы, что в нем нет ни единой строчки, касающейся ссоры Артура с его отцом, — как я и говорила Вам в Вюрцбурге; и я поблагодарила Махатму за это. 2) Письмо Субба Роу от 1882 года, доказывающее, что уже в то время м-р Хьюм был нашим злейшим врагом или, скорее, врагом Махатм, которых, как Вы знаете, он ненавидел с упоением, без зазрения совести предавая за нашими спинами Их и всё Общество тайно и вероломно, оставаясь всё это время в Обществе, как он поступает и поныне. Пригодится ли это хоть как-нибудь в будущем или нет, сказать не могу, могу только повторить слова Д[жуал] К[ула]: «Велите м-ру Синнетту сохранить среди его бумаг также и половину письма № 3, из которого явствует, что Субба Роу говорил об Учителе: «наш Учитель, его и мой», — думаю, я понимаю почему. При последней шумной ссоре между Ходжсоном, Хьюмом и Субба Роу последний сказал м-ру Хьюму (который, ухмыляясь, принес мне новости), что он знать не знает ни о каких Учителях, ничего не скажет ему относительно них и что он (Хьюм) должен был бы знать Учителей лучше него, так как писал нескольким членам Общества (сохранившим письма), будто несколько раз зрил Махатму К.Х. в видении йогического ясновидения и знал всё о Махатме М. Д[жуал] К[ул] очень сердит на меня за то, что я так неправильно написала Вам о нем вчера, «обесчестив» его в Ваших глазах. Он утверждает, что никогда не копировал диаграмму Олькотта и Куломба, но именно они копировали его диаграмму (разве я говорила Вам по-другому?); что мне лучше прекратить свои «назойливые объяснения», так как никто не причинил мне столько вреда, сколько я сама!!! А тут еще этот с трудом вообразимый младенец, не дающий мне житья! Что дальше? Не спрашивайте меня больше, пожалуйста. Так как я дура и неспособна говорить правду даже в свою пользу, а только всё запутываю, то я вообще прекращу всяческие «выяснения». И, пожалуйста, запомните, мой дорогой м-р Синнетт, что если эти духовные тупицы предложат вслед за Вами письмо в «Light», чтобы показать мне какие-нибудь «письма» или дать мне возможность взять слово и оправдаться, то я заранее отказываюсь сделать это. Я не стану иметь с ними никаких дел, даже если это приведет к полному моему оправданию. С меня довольно их, их неджентльменских, омерзительных скотланд-ярдовских тайных судебных разбирательств, и я не желаю, чтобы меня и дальше беспокоили чем бы то ни было, исходящим из Кембриджа, будь он проклят! «Группа Арундейл» состоит вовсе не из гениев, насколько мне известно. Если бы все были такими же честными, как Вы, то было бы слишком хорошо жить в этом подлом мире. Я знаю, что думают оба Махатмы о Вас, я не забуду, как видела Вас в ту ночь, когда умирала. Мне пришлось расстаться с половиной из моих 3 фунтов 16 шиллингов, чтобы отправить телеграмму. Олькотт на неделю приостановил выход «Theosophist», считая, со своим шутовством, что я готова прийти к соглашению с Лейном-Фоксом. Он оказался достаточно глупым, чтобы распорядиться этим без моего согласия, — ну и что же мне теперь делать? Я опасаюсь всего, чего угодно, со стороны адьярских мудрецов. Прошлой ночью Дж[уал] К[ул] перешел в комнату Бабаджи — я слышала, как он рыдал всю ночь. Я пошла к нему и постучалась, но он не открыл. Новая тайна!! Вечно Ваша Е.П.Б[лаватская]. Поклон и сердечный привет дорогим миссис С[иннетт] и Дэнни.
Понедельник Мой дорогой м-р Синнетт! Получила Ваше письмо с приложениями. Ну что же я могу сказать на предсказание м-ра Санджента, кроме того, что он прав. Если он знает это астрологически и интуитивно, то я вижу это по ауре всякий раз, когда думаю об Индии, Египте и других странах. Все отвратительные гоблины средних сфер; все дэвы бурь, духи ураганов, воды, огня и воздуха готовятся соразмерно и не отставая от приготовлений земных обитателей. Но что проку рассказывать Вам о том, что я вижу, чувствую, слышу и знаю? Вы консерватор, закоренелый тори, а мои соотечественники — простофили, болтуны и болваны. У них нет ни чувства собственного достоинства, ни понимания содеянного огромного зла. Представьте себе дочку вашей леди Изабеллы Стюарт Солсбери, принятую в Москве как королева, обедавшую с генерал-губернатором князем Долгоруким (старый ночной колпак!) и флиртовавшую с императорской гвардией, и Каткова, написавшего, что ее принимали еще лучше и с еще б'ольшим почетом, чтобы подчеркнуть разницу между русскими неотесанными медведями и ее изысканным «папой»[3] — который публично угощал Россию эпитетами «злостный мошенник» и «банкрот». Итак, любезнейший, это факт, и, к моему прискорбию и печали, утаивать его бесполезно: Россия потемнела от сдерживаемой ненависти и надувается как — ну, не скажу, как лягушка на быка, но как вулкан, готовый взорваться; и провалиться мне на этом самом месте, если рано или поздно вам не достанется. А кто тем временем расплачивается за это? Ну конечно, Е.П.Б., Старая Леди, соратница не менее поносимого и оклеветанного Старого Джентльмена, — ибо здесь меня подозревают даже в том, что я участвовала в ограблении на железной дороге на «миллион франков» и не могу вернуться домой. О как же сильно я ненавижу вас обеих — Англия и Россия! Как бы я хотела, чтобы вы пооткусывали друг другу носы и хвосты, как килкенийские коты, и дали честным людям свободно разъезжать и общаться и умереть дома! Ну, вы недолго будете заигрывать с «папой» леди Изабеллы — он катится вниз, и вы, наверное, еще раз взвалите себе на спину своего старого ренегата Гладстона. Ничего не могу поделать. Я одна, почти полубезумная от одиночества. (Я держу молодого Фосетта на весьма почтительном расстоянии и вижу его только пять минут по вечерам, всё время держа свою дверь запертой. Просто чтобы отучить его от мысли, что раз он англичанин, а я русская, то я буду стоять перед ним на четырех лапах.) За последние несколько месяцев я прочла больше газет, чем за всю свою жизнь. Полагаю, что теперь, приблизившись к своему закату, я увлекусь политикой и просто обрушу маленькую оккультную месть на ваш народ, который мучил и мучает меня ежедневно. Я непременно сделаю это, я не шучу. Однако я позабочусь о Вас; потому что каждая причиненная мне Вами неприятность не была преднамеренной и потому что Вы почти без перерыва были мне лучшим другом. Но в таком случае я никогда не пытаюсь думать о Вас как об англичанине, а как о — ну, как о том, кем Вы были две тысячи лет назад. Вы были славным малым, только слишком резвым в погоне за непристойными женщинами. Прочли ли Вы в последнем (февральском) «Theosophist» лекцию Субба Роу о «Бхагавадгите»? Если нет, то прочтите стр. 301 целиком. Я только что ответила статьей, которая появится одновременно — если Купер-Оукли, беззаветно преданная Субба Роу, тайно ее не изымет. Но тогда Джадж не возрадуется, а Вы, я уверена, возрадуетесь в своей душе консерватора так, как никогда не радовались ничему до такой степени теософскому. Фосетт говорит, что это самый уничтожающий ответ: статья, в которой показная вежливость сочетается с «дружеским восторгом», — и что я заставила его взять свои слова обратно. У него наверняка будет расстройство пищеварения и несварение желудка. Вы спрашиваете у меня совета в делах Лондонской ложи. Раз уж Вы задали мне вопрос, то, возможно, хотите услышать то, что Учитель несколько раз говорил о Лондонской ложе. Я не могу повторить Вам Его слова, но Вы можете обнаружить их истинный смысл в тексте Откровения Иоанна Богослова, 3: 15-16. Можете составить мнение, а я предоставляю Вам делать свои собственные выводы. Итак, всё, что служит новым стимулом, лучше инертности. Если Вы пробудете еще какое-то время в своем теперешнем состоянии летаргии, то Лондонская ложа еще до следующего года скончается — покрытая мхом и илом, а Вы захлебнетесь в своих собственных продуктах (я имею в виду, духовных). Что толку спрашивать? Вы должны знать, что Учитель не может быть доволен. Вас нельзя ни осадить, ни разгромить, потому что Дон-Жуан уехал, а св. Тереза пребывает ныне в постоянном религиозном исступлении, так как я очень скоро разобралась бы во всех тонкостях этого отвратительного заговора при помощи некоторых теософов, потому что у них нет тайн от меня, а затем расстроила бы все эти французские планы. Я хочу, чтобы Общество продолжало свою работу, развивалось и не приводилось в беспорядок никакими политическими осложнениями. Я готова стать пользующимся дурной славой осведомителем вашего английского правительства, которое я ненавижу, ради них, ради моего Общества и моих любимых индусов — да, любимых, хотя двое из них, М[охини] и Б[оваджи], каждодневно губят и подрывают мою честь, имя и славу своей ложью. Но из-за этих двух неудач я не перестану любить народ моего Учителя. Ах, если бы только Учитель указал мне путь! Если бы Он только сказал мне, что я должна сделать, чтобы спасти Индию от нового кровопролития, от сотен, а возможно, и тысяч невинных жертв, которые будут повешены за преступление немногих! Ибо я чувствую, что каким бы огромным ни стал причиненный вред, он закончится тем, что англичане возьмут верх; Учитель говорит, что час ухода вас, англичан, не пробил и не пробьет до следующего столетия, а произойдет это «достаточно поздно, когда даже Дэнни станет очень-очень старым человеком», как выразился К.Х. некоторое время назад. Следовательно, это подразумевает лишь временные беспорядки, потерю имущества повешенных людей — невинных, и других, возвеличенных, людей, являющихся подстрекателями. Мне это известно. И подумать только, что я здесь, а двери Индии захлопнуты перед самым моим носом! Это ваше правительство здесь и в Индии так по-дурацки недальновидно, чтобы не понять, что я не только не являюсь, но и вообще никогда не была русской шпионкой, но что истинное преуспевание, развитие и благополучие Т[еософского] О[бщества] зависит от того, чтобы в грядущие годы в Индии всё было спокойно. Ну и какой же смысл писать Вам это письмо, если Вы не поверите? Я пишу его потому, что просила на это разрешение, и оно было мне дано при многозначительном пожимании плечами, которое я истолковала так: «Это не принесет ни вреда, ни пользы — он Вам не поверит». Но два месяца назад Учитель сказал мне, что это было серьезно. Сейчас Россия, слава Богу, ничего не знает об этом. Так, по крайней мере, сообщают мне мои корреспонденты. Но если она знала — то, клянусь, я выступлю за индусов даже против России. Я нежно люблю своих соотечественников и страну, но еще сильнее я люблю Индию и Учителя, а мое презрение к тупости российского правительства и дипломатии не знает границ. Вот истинное положение дел, ясное, как кристалл. Ах мой бедный м-р Синнетт, Вы, без сомнения, патриот, но в еще большей степени консерватор, если Вам понятно, что я имею в виду. Так и должно быть, если Вы не понимаете, что такие вечные публичные оплеухи России — «жуликоватый банкрот» и «лживый попрошайка», как открыто называл Россию Ваш Солсбери, и еще подобные же комплименты в Вашей газете в адрес Франции могут только вызвать в один прекрасный день страшную бурю и общеевропейский ливень, которые обрушатся на Вас. Смею Вас уверить, мой дорогой м-р Синнетт, что если Россию ненавидят потому, что боятся, то Англию ненавидят из общих принципов. Но это не имеет никакого отношения ко мне, и вы можете пооткусывать друг другу носы и хвосты в Европе, если только не ввергнете Индию в беду. Теперь перед Вами два пути: один — сжечь это письмо и не думать о нем больше; второй — воспользоваться им только в том случае, если Вы уверены, что оно не попадет в газеты и мое имя останется не известным никому, кроме того, кто имеет право и кто может предупредить лорда Дафферина о необходимости быть осторожным, — короче говоря, того, кто может принять меры против ожидаемого. Но умоляю Вас, кому я доверяюсь как джентльмену, человеку чести и другу, не компрометировать меня без толку. Не потому, что я боюсь быть убитой неким французом, как меня предупредил один из наших теософов, ибо, совершив это, убийца мог бы только оказать мне услугу, но потому, что меня действительно сочли бы гнусным доносчиком, шпионом-информатором, — а этот позор хуже смерти. Итак, что же Вы посоветуете мне сделать? Мне нужен Ваш ответ, а пока Вы не ответите, я не предприму ничего. Посоветовать ли мне м-ру <...> предупредить Олькотта или нет? Боюсь, что бедняга Олькотт до смерти перепугается, если узнает это. Как бы то ни было, непременно напишите и ответьте. Видели ли Вы отчет по поводу последней годовщины в январском «Theosophist»? Наблюдается некая фатальность в том, что Общество не может быть учреждено. Но она прошла отлично. Сердечный привет миссис Синнетт. Всегда преданная Вам, искренне Ваша Е.П.Блаватская.
1 мая Мой дорогой м-р Синнетт! Гебхарды здесь — бедная, милая фрау Гебхард! Многие недоразумения были улажены вчера вечером, еще больше будет улажено сегодня. Прилагается письмо в ответ на мою угрозу Б[оваджи] в моем письме к мисс А[рундейл]. Судите сами: Соловьев оказался отъявленным подлецом и штрейкбрехером. Представьте, после того, что я Вам рассказала о его плане и предложении, он заявил герру Г[ебхарду], что я предложила ему служить российскому правительству в качестве шпиона!! Говорю Вам, кажется, сам дьявол стоит за всем этим заговором. Это подло! Он говорит, что он (С[оловьев]) лично видел барона Мейендорфа, который признался ему, что так сильно любил меня(!!), что даже настаивал, чтобы я развелась со стариком Блаватским и вышла замуж за него, барона Мейендорфа. Но что, к счастью, я отказалась, и он был очень рад, потому что впоследствии выяснил, какой пользующейся дурной славой, безнравственной женщиной я была и что ребенок был его и моим!!! А справка от врача, что я никогда не произвела на свет и горностая, не то что ребенка? Теперь он лжет, и я уверена, что такой трусливый и безвольный человек, каким я знаю Мейендорфа, никогда бы не сказал ему такого. Потом он заявил, что видел в Тайном отделении документы, в которых я предлагала себя в качестве шпионки российскому правительству. Вам понятна эта игра? Безусловно, это борьба между глиняным горшком и чугунным. Как я могу поехать и бороться с Соловьевым в России! Я могла бы бороться с ним здесь; но никто из вас не позволит мне этого. И что же теперь нужно сделать? А он пытался убедить герра Г[ебхарда], что феномен, отмеченный мадам де Морсье, Соловьевым, моей тетей, сестрой и Джаджем в Париже (который Вы описываете в «Мемуарах»), был трюком, проделанным при помощи моей бедной тетушки! Потом он рассказал ему, что феномен получения госпожой Глинкой письма Учителя в Эльберфельде, когда я лежала больная в постели, был осуществлен при помощи моей тетушки, которая задерживала его в гостиной, пока Олькотт бросал письмо на голову Глинке. Вот здесь-то он и попался! потому что моя тетя приехала с Цорном, когда Соловьев и Глинка уже покинули Эльберфельд, и они никогда не встречались. Фрау Г[ебхард] помнит это хорошо, и я знаю это наверняка. Итак, это ложь для Вас. Он делает вид, что перевел мои письма к нему на русском дословно, и мадам де Морсье держит их в большом досье. Так вот, я написала ему только три письма из Вюрцбурга в ответ на его, и что говорит герр Г[ебхар]д о тексте, так это сплошная выдумка от начала до конца. Соловьев либо сумасшедший, либо ведет себя так потому, что, скомпрометировав себя предложением шпионажа мне, он теперь боится, что я заговорю и скомпрометирую его в Санкт-Петербурге. И я так и сделаю, клянусь! Я сделаю историю человека, который обвиняет меня в безнравственном поведении в молодости, известной всему миру, и докажу, что он живет с сестрой своей жены, которую он совратил и выдает за законную жену! Славная компания. И Вы нападаете на меня из-за доверия к Соловьеву! Почему я верила ему? Потому что не считала его подлецом? Ну не могу я относится так к кому бы то ни было, пока этот человек ведет себя как друг и джентльмен. Вы хотите опубликовать эти «Мемуары» и опустили самые веские доказательства, которые могли бы привести, а включили, например, парижский феномен, который наверняка вызовет новый протест и поношения со стороны С[оловьева] и мадам де М[орсье], когда они прочтут о нем. Вы упустили из виду в качестве доказательства то, что Учителя были известны теософам еще в 1877 году, забыв о письме князя Виттгенштейна, помещенном в «Theosophist», когда он рассказывает, как невидимое покровительство Учителя, обещавшего ему, что за всю войну ни одна пуля его не достанет, ощущалось князем всё время его пребывания на Балканах. Полагаю, что это достаточное доказательство того, что я не выдумала Учителей только в Индии? И потом Вы приводите этот феномен с рисунком факира и опускаете заключение двух экспертов, двух великих художников, которые не были ни теософами, ни даже спиритуалистами и чей критический разбор этой картины выявляет ее достоинства и доказывает, что она не могла быть написана мною. Я скопировала два письма от Леклера и О’Донована из «Записок об эзотерической теософии» № 1, стр. 82-86. Вы забыли, что герр Гебхард отметил самое важное из всего — показание берлинского эксперта относительно того, что почерки (Махатмы К.Х. и мой) были совершенно разными. Он заявил герру Г[ебхарду]: «К сожалению, вынужден сказать Вам, что если Вы думаете, что эти письма (мое и Махатмы) были написаны одним и тем же человеком, то роковым образом ошибаетесь». Сейчас герр Гебхард готов предоставить весь рассказ, имя и все остальное, и я считаю, это уже кое-что, так как один эксперт в Лондоне говорит одно, а другой в Берлине — совершенно иное. Вообще «Мемуары» очень неполные. В них и слишком много, и слишком мало. Мы должны всё внимательно просмотреть. Я поеду с мисс Кислингбери только до Кёльна, откуда она вернется в Лондон через Флиссинген. Я телеграфирую Вам, когда буду в Остенде по пути из Кёльна, где задержусь на день. Но если [Вам] нужно что-то сделать, не трудитесь приезжать и встречать меня. Вы можете приехать позднее. Думаю, я как-нибудь управлюсь вместе с Луизой. Ваша, с сердечным приветом миссис С[иннетт] и полковнику и миссис Гордон, — вечно в затруднительном положении, Е.П.Б[лаватская].
Вторник Мой дорогой м-р Синнетт! Вы собираете материалы для моей биографии, а оказывается, в английской литературе уже есть одна, о которой я ничего не знала. Я узнала о ней из русских газет. В подвале «Нового времени» приведен отзыв о вышедшей в 1885 году в Лондоне английской книге под названием «Женщины эпохи: Биографический словарь выдающихся современниц Ф. Хейес», написанной некой миссис Франсис Хейес. В этом Словаре, в обществе миссис Бичер Стоу, Сары Бернар, миссис Вуд, мадам Жюльет Адам, Уйды, Анны-«небожительницы» д-ра Кингсфорд, д-ра Блэкуэлл, Флоренс Мэриэт (она забыла Бибич), читаю — сличите, пожалуйста, если сможете достать книгу, — следующее: «Среди женщин, стяжавших славу благодаря научным исследованиям и путешествиям, одно из первых мест отдано нашей соотечественнице Елене Блаватской (псевдоним в русской литературе «Радда-Бай»). Она — дочь полковника российской артиллерии [П.А.]Гана, вышедшая замуж за генерала Блаватского, экс-губернатора Тифлиса, во время Крымской войны. Будучи еще совсем юной девушкой, госпожа Б[лаватская] изучала языки и выучила не менее 40 европейских и азиатских языков и диалектов... (Не нужен ли Вам флакон с нюхательной солью?) Она путешествовала по всей Европе и более сорока лет прожила в Индии (!!), где стала буддистом. Ее произведение “[Разоблаченная] Изида”, изданное в 1877 году на английском языке, считается самым замечательным и глубоким научным исследованием буддизма (!!!). В 1878 году госпожа Б[лаватская] основала в Америке Теософское Общество, а в следующем году вернулась в Индию с целью распространения своего мистического Братства». И вот так пишется история!! Скажите после этого, что если бы не буквальный перевод из Словаря, то никто не пророк в своем отечестве. Посмотрите, пожалуйста, верны ли это сообщение и перевод; а потом можете разрекламировать меня как новое воплощение кардинала Меггофанти с еще двадцатью двумя языками в моей башке в дополнение к тем, которые он знал, так как, помнится, их было восемнадцать. Я написала Ремнанту, Пули и Грабу слово в слово, как Вы хотели. Они должны быть какими-то жалкими остатками поверенных, тянущимися за жратвой по 6 с половиной пенсов[4]. Но чего же они надеются добиться от Бибич? Я не буду писать. Я подожду. Но, конечно, я делаю это только ради Вас. Меня тошнит от всего этого. Ваша Е.П.Блаватская, «сорокоязычница».
[1] Солиситор — в Великобритании — адвокат или юрисконсульт. [2] Тифон — в греч. мифологии стоглавое огнедышащее чудовище. [3] Речь идет о Р.А.Т.Солсбери, премьер-министре Великобритании в 1885-92 гг. [4] Е.П.Блаватская использует здесь игру слов: «Remnants», Ремнанты в переводе с английского — «остатки»; «Pulley», Пули — от глагола «pull» — «тянуться»; «Grub», Граб — букв. «жратва». Т.е. она обыгрывает дословный перевод фамилий своих адвокатов.
|
