Е.П.Блаватская

Письма А.П.Синнетту

Назад к оглавлению

Письма 21-30

Письмо 21

Письмо 22

Письмо 23

Письмо 24

Письмо 25

Письмо 26

Письмо 27

Письмо 28

Письмо 29

Письмо 30

 

ПИСЬМО 21

Мой дорогой м-р Синнетт!

Только что мне было велено выписать определенные слова (в точности как написано в письме Учителя) — которые посчитали плагиатом. Некто, кого Вы не знаете (и, слава Богу, на Западе не знает никто), хочет, чтобы я обратила Ваше внимание, что всё стоящее до слов «наши оппоненты» в конце первого абзаца — это просто слова, которые, будучи прочитаны отдельно, тысячами используются каждый день в печатных материалах. В них не заложена никакая идея, и кавычки в начале и конце последнего предложения: «Наши оппоненты-всезнайки» (т.е. спиритуалисты) поставлены Махатмой.

То же самое и во втором абзаце — отдельные слова и группы слов, сами по себе бессмысленные, вплоть до слов «феноменальные элементы, неожиданные и ранее невообразимые», которые хотя и составляют предложение, есть просто ряд слов, не содержащих в себе никакой мысли или новой идеи.

Он хочет знать, сочтут ли, согласно вашим канонам критики и литературным законам, плагиатом подобные слова и предложения, если обнаружат их (переданными слово в слово или очень на них похожими) в других книгах или произведениях разбросанными не по одной дюжине страниц? Он заявляет о своем желании узнать Ваше мнение по этому предмету до того, как сообщит Вам причину. И только в конце найденного Фармером абзаца, который, по его словам, стоит «непосредственно перед приведенным выше отрывком», имеется длинное предложение, которое можно было бы назвать «плагиатом», хотя и в нем нет ничего нового или выдающегося, если там нет осаждения.

Когда Вы на это ответите, я перешлю Ваш ответ этому Махатме.

Ваша Е.П.Б[лаватская].

И всё же — когда было написано «другое письмо», о котором Вы говорите?

 

ПИСЬМО 21а[1]

Термины <...> до сих пор использовались весьма <...> свободно <...> нечто <...> таинственное и аномальное, <...> распространяют на <...> восприимчивые умы <...> обрушиваются на <...> так же сводимые к закону, как простейшие феномены <...> физической Вселенной. <...> «Наши оппоненты» (т.е. спиритуалисты) говорят «век чудес прошел», а мы (притом) возражаем, что он «никогда не существовал»[2].

Хотя и не единственная в своем роде или имеющая <...> аналоги <...> история <...> чрезмерно изливаемое влияние <...> как разрушительный, так и созидательный <...> разрушительный <...> этих <...> ошибок прошлого, <...> но созидательный из-за <...> установлений, <...> Феноменальные элементы, неожиданные и ранее невообразимые, <...> проявляя себя день за днем с постоянно возрастающей силой <...> раскрывают <...> секреты своих таинственных действий.

Дополнительное обвинение со стороны С.Фармера

Эти истины <...> действительно создают основу <...> духовного <...> вместе с тем глубокого и практического <...> и это не в качестве дополнения к <...> теории или спекуляции, которой они <...> увлечены <...> но ради их практической деятельности в интересах человечества.

 

ПИСЬМО 22

Приблизительно в июле

Утакамунд, Нильгири

Возлюбленная соратница и сестра!

Чтобы доказать Вам, что Вы как всегда дороги моему сердцу (я прошу разрешения высказать мнение, что Вы вовсе не «кто-то столь бесполезный» и что это рыбацкая байка), я отвечаю на Вашу долгожданную «милость» «язвительно и сухо», как говорят янки. Но что тут скажешь?

С Вашего отъезда я вечно попадаю впросак из-за этой проклятой статьи. К.Х. использовал меня (я не слышала о Нем около двух недель) как почтовую лошадь. Я расшевелила все наши шестьдесят девять Обществ в Индии, и письма, посланные Вашему дорогому Хубу, покажут ему и Вам, что в этой атмосфере я брыкаюсь, словно «дьявол в святой воде». Эта отвратительная, грязная агитация убивает всё. Все, кажется, потеряли голову из-за законопроекта и этого идола — бизнеса! О Боже, как бы мне хотелось, чтобы Илберт, Рипон и ваши владельцы плантаций индигоносок — все утонули в собственной краске! Ваша политика доведет меня до безумия; и если Хозяин не приедет в Индию, я эмигрирую «armes et bagages» [забрав всё с собой — (фр.)] на Цейлон или в Бирму, — здесь, с Хьюмом, я не останусь.

Вы спрашиваете меня, дорогая, «прибудут ли деньги вообще». Откуда же я знаю? Силы небесные, что я могу сделать, если даже К.Х., видимо, впал в отчаяние и с отвращением махнул на всё рукой. Здесь, вне всякого сомнения, действуют некие дьявольские силы, и одна из этих сил — это Джут-Синг из Симлы, провидец с гор, «комнатный чела» Джаколета, Свами из Альморы.

Ах, если бы старший Коган только позволил нашим Учителям всего лишь один день использовать свои силы! Но Он, по Его собственным словам, никогда не будет мешать наказанию Индии «за истребление столь многих буддистов», хотя история умалчивает о подобном истреблении. Однако история была, вероятнее всего, написана Джут-Сингом, явившимся еще в одном воплощении. Ну что ж, нам, боюсь, это сулит мало хорошего. Лучше себя не обманывать. Мой Хозяин М. говорит, что м-р Синнетт приносит в Англии «огромную пользу». Что еще несколько месяцев — и Теософское Общество станет большим аттракционом. И — вот вам! — даже эта милая старая, но вечно юная Алиса — «дама сердца», сует свой нос в политику и подписывает протесты. Отчего уж ей-то бояться местных магистратов, если уж — но п'олно, молчание золото!

Олькотт на Цейлоне. Имел деловую беседу с губернатором!! который призвал его использовать свое влияние на буддистов в отношении скандалов с римскими католиками. Он отпустил бороду до седьмого ребра и волосы, которые рассыпаются серебряными локонами, как у патриарха. Полагаю, в январе он собирается отправиться в Лондон; буддийское духовенство посылает его туда по поводу некоторых своих жалоб. Но я всё же надеюсь, что Вы не увидитесь с ним, поскольку будете здесь. О, эти светлые и несбыточные надежды! Я нахожусь у Морганов, где генерал, генеральша, два сына, шесть дочерей, четыре зятя составляют семейство  жутчайших атеистов и самых болтливых или самых добродушных спиритуалистов. И кругом такая забота, столько сердечности и внимания к моей почтенной особе, что мне просто стыдно. Получила письмо от графини Катрин герцогини де Помар. Просит диплом обычного образца и грамоту. Избрана президентом нового Восточного и Западного Теософского Общества и пишет на бумаге с изображением на ней Богородицы Изиды Нейт, «кормящей грудью младенческую душу», как она выражается, называя эту фигуру «Богоматерью Тео-Софией» в окружении семи голубей, или «божественными духами». Ну что же, она получит свою грамоту.

Послушайте, дорогая моя, не окажете ли Вы мне большое одолжение? Постарайтесь достать для меня изображение «божественной» Анны и какого-нибудь другого британского теософа, если, конечно, сможете, и скажите, что я очень об этом прошу. Сделаете?

Бедняжка Минни Скотт слепнет, сейчас она находится в отцовском доме Джут-Синга. Дэвисон здесь. Содержит две гостиницы вместо матери и зятя и получает 800 рупий в месяц. Ненавидит Хьюма и хранит его письмо, где тот повествует о своих длительных беседах в музее с К.Х. и М., пытаясь теперь доказать, что они не существуют!!! Дэвисону он противен, и то же самое испытывают все, кто его знает. Прошу Вас, передайте прилагаемое «дяде Сэму»[3].

Какую цель преследовал м-р Мэсси, приняв резолюции и посылая мне через Керби протесты? С каких это пор отделения увещевают основные Общества?

Да, мне не по душе такая наглость. Не надо оскорблять религиозных чувств людей! Знает ли он, что Мадрасский епископ объявил «Совершенный путь» гораздо более опасным, чем атеистический «Theosophist», запретив читать это «творение Сатаны»? Это задевает чувства протестантского христианства гораздо сильнее, чем любое заявление или книги вольнодумцев. Вздор! Салям, и да сопутствует Вам любовь Владыки Будды. Сердечный привет хозяину, я напишу ему в другой раз. Слишком измучена.

Е.П.Б[лаватская]

 

ПИСЬМО 23

15 августа

Ути

Дорогой хозяин!

Мой частный ответ (пока) прилагается к «Протесту» достопочтеннейшей Лондонской ложи и К°. Вам, как тонкому иезуиту, только и выступать в поддержку подобных резолюций. «Миссис Гранди» и ее требования во имя культуры и благовоспитанности как будто специально созданы для Вашего выступления в оппозиции — не правда ли? Если бы антихристианские трактаты должны были исходить от кого-то в ореоле святости, как у этой престарелой дамочки, возразить было бы нечего. Allez donc! [Ну и ну! — (фр.)]. Вы — это множество слабых трусливых грандистов, панургово стадо, следующее за своими пахнущими жокей-клубом лидерами, и ничего более. Официальный ответ на протесты будет послан, если Совету удастся представить на хорошем английском свои «гневные эмоции и дымящийся пароксизм бьющих через край желчных колкостей» при том уничижении и новом оскорблении, которым они подверглись со стороны отделения Общества, члены которого, «даже будучи Братьями, окажутся напыщенными и грозными правителями». Вот Вам переданная слово в слово выдержка из письма, посланного полковнику Олькотту одним из членов Генерального совета — неким мадрасским мудельяром — в ответ на просьбу поделиться мнением по поводу антихристианских трактатов.

Разве не преисполнилось бы Ваше дружелюбное и еще более грандистское сердце гордостью и радостью, если бы Вы только увидели Старую Леди занимающей, наподобие Юноны и Минервы, председательское место среди всех высших чиновников Ути, Кармишеля и великого Маффа с его миссис Мафф включительно? Миссис Кармишель, миссис Г.Дафф[ерин], миссис Кенни Герберт и миссис «Все остальные», находясь здесь, бомбардируют меня приглашениями на приемы, балы, обеды и т.п. и, поняв, что гора не пойдет к Магомету, приходят как Магомет к горе, садятся у ее подножия и — целуют мои руки!!! А впрочем, они превратились в помешанных — архипомешанных! — и все это из-за несчастного кольца с сапфиром, вдвое большего кольца миссис Кармишель, которое тут же стало тоньше и уменьшилось, причем и сапфир в ее кольце определенно стал заметно меньше (данное обстоятельство и было главным образом тем, что, несомненно, ошеломило и поставило в тупик м-ра Кармишеля, которого до той поры нельзя было обратить надлежащим образом); и еще из-за крайне любопытного звона в кармане м-ра Ф.Вебстера (генерального секретаря) и письма, написанного ему его же собственным почерком, которое я никогда не видела и которое он, готовый в том поклясться, не может не признать своим, хотя содержащаяся там чепуха явно не его, а также из-за нескольких писем, ниспосланных на аристократические носы высших властей в Ути Джуал Кулом (который шлет вам салям) и т.д., и т.д., и т.д. Вот Вам и львица эпохи!

Мой покой нарушен, мое существование — пытка, мои надежды на уединение разрушены. Имя мое вписали большими буквами в правительственную книгу в резиденции губернатора провинции, прежде чем я дошла до возвращения визита миссис Дафф[ерин]. Моя элегантная, величественная особа, одетая будто и по-тибетски, и вроде как в ночную рубашку, восседающая во всем великолепии своей калмыцкой красоты на званых обедах у губернатора и Кармишеля; Е.П.Б[лаватская], которую несомненно обхаживали адъютанты! Старая Упасика, повисшая как гигантская мара на изящно согнутых локтях членов Совета, в туфлях-лодочках, вечернем платье с раздвоенным хвостом и шелковых чулках, пахнущая бренди с содовой, да так, что хватит наповал свалить тибетского яка!! С другой стороны, как тень на яркой картине, губительное и дьявольское присутствие старухи Е.П.Б[лаватской] среди преданной паствы, медленно убивающее старого епископа; так как у Е.П.Б[лаватской], с той утонченной жестокостью, что отличает варварские души, возникла великолепная идея объявить об увеселении в ее апартаментах (у генерала Моргана) в воскресенье утром, то есть до полудня, между 10 и 12, как раз во время утренней церковной молитвы, и в этот благословенный день отдохновения бедняге епископу пришлось читать проповедь о спасении души пустым скамьям утийской церкви.

Пусть так — но где же польза от всего этого? Только в том, что стоило лишь попросить, как мне тут же устроили перевод Рамасвамира, челы М., из Тинневелли в Мадрас, да еще я получила одно-два места в секретариате для моих любимых Читтьяров. Говорят, я приношу пользу Обществу. Я приношу вред себе и карме.

И опять же, хотелось бы, чтобы новые члены вашей Лондонской ложи не обращались письменно с вопросами, требующими столь пространных ответов. Да ведь, Господи Боже мой! только половина ответов заполняет весь объем сентябрьского «Theosophist»! Ничего себе удовольствие! И это именно мне пришлось переписать большинство ответов, одна половина которых написана М., а вторая или челами, или почерками, которые я вижу в первый раз, так как ни один печатник в мире не смог бы разобрать почерк М. Всё это — более красное и неистовое, чем когда бы то ни было! И к тому же мне совсем не нравится Их манера ответов. Какая, собственно, необходимость исписывать три страницы на каждую строчку вопроса и растолковывать вещи, которые в итоге ни один из них, исключая, возможно, Вас, не поймет? Наука, наука и наука. Черт бы побрал эту современную физику! И в октябрьском номере, по-видимому, придется посвятить 15 столбцов ответам на остальные вопросы и возражения «английского члена Т[еософского] О[бщества]». М. велел Субба Роу ответить на его возражения по поводу даты рождения Будды и фантастических дат Каннингема. В этом месяце я была бы не в состоянии напечатать больше. С ответом Субба Роу это занимает от 15 до 16 столбцов! Боже правый! и кто такой м-р Майерс, что мой важный Хозяин должен расходовать полное ведро своих красных чернил, чтобы доставить тому удовольствие? А Он и не будет; узнайте, так ли это. Ибо м-р Майерс не удовлетворится доказательствами от противного и свидетельствами неудач европейских астрономов и физиков. Но неужели он и в самом деле полагает, что хоть кто-нибудь из Адептов раскроет в «Theosophist» Их истинное эзотерическое учение?

Если Вы приносите так много пользы и наделали столько шуму с теософией в лондонских кругах, то почему бы Вам не пожаловать нам что-нибудь для «Theosophist», или Вы намереваетесь всё это время действовать sub rosa [тайно — (лат.)], как говорит К.Х.? «Да, они не выносят, когда их действия комментируют даже в “Theosophist” — их собственном журнале», — сказал мне К.Х., когда я в последний раз мельком видела Его, а это было уже давно, более двух недель назад. Чем Он занимается? Думаю, что я могла бы раздобыть для Вас три столь нужных нынче письма со сведениями о том, что м-р и миссис Кармишели обожают меня и что раджа Визианаграма, обожающий их, прибывает. Но тогда же К.Х. велел мне больше не принимать участия в этом деле, сказав, что у Него изменились планы. Я истинно верую, что Вы оказали самое пагубное влияние на нашего благословенного К.Х., ибо пусть меня превратят в оболочку первого класса, если я узна'ю Его после того, как Он попал в дурную компанию с Вами и остальными! Имеется короткое письмо, видимо, от Него для «дяди Сэма», посланное мне по почте из Дарджилинга Бхола Шармой, который живет теперь у тибетца и в Сиккиме, летая из одного места в другое. Пусть он («дядя Сэм», а не Бхола Шарма Дэва) считает себя счастливым и будет доволен. К.Х. становится слишком земным, и это Его погубит. В один прекрасный день Коган разжалует Его в простого теософа и — лишит наследства — хотя бы и оккультного, причем как раз это стало бы благом для любого, но только не для Него.

Ну ладно, нужно одеваться для большого приема у Кенни Герберт, где я намереваюсь пофлиртовать с благоухающими бренди и жокей-клубом адъютантами и приготовиться стать ювелиром и звонарем всех и каждого. Хорошенькое положение в обществе! Разве я не вижу их всех насквозь?! Вижу, дорогой хозяин, вижу и презираю гораздо сильнее, чем когда бы то ни было, — вашу ограниченную, злословящую, вечно притворяющуюся и невежественную Изабель — «миссис Гранди». С этими любезными словами преданная Вам

Е.П.Б[лаватская].

Множество салямов, множество поцелуев моей «возлюбленной сестре» в Будде, миссис Синнетт, и Дэнни: для него есть письмо от мадам Куломб. Не могу его найти — куда-то засунула — пошлю после.

 

ПИСЬМО 24[4]

P.S. Если Вы хотите мира и покоя и хорошего взаимопонимания между Лондонской ложей и основным Обществом, Вам лучше бы позаботиться, чтобы с ее стороны не было нелепых претензий, высокомерия или неуместного выражения превосходства. Ибо, клянусь, если Олькотт и будет терпеть, — я этого не потерплю; я не допущу подобной нетеософской чепухи. Уже несколько месяцев мне известно нечто важное, что я похоронила глубоко в своем сердце, и до сих пор я держала язык за зубами из одного только преклонения перед Махатмой К.Х. То, что Его осыпет бранью и обольет презрением тот, кто сам всецело нуждается в снисхождении неоскверненного и целомудренного из-за своего продолжающегося последние годы адюльтера, и то, что Его — К.Х. будет поучать в письмах к Олькотту некий Грандисон, имеющий 8 внебрачных детей, называющих его папой, — внушает мне глубокое отвращение. Никто не заботился о М[ейтланде], не любил и не уважал и не превозносил его больше, чем я. Но после того как я прочла его письма к Олькотту и увидела, что он взял тон святого целомудрия и благородства и, похоже, боязливо отступил перед воображаемой ложью или, скорее, видимостью лжи К.Х., когда он сам замарал свои непорочные крылышки в деянии, намного худшем того, в котором он обвиняет кого-то, кто неизмеримо выше его, я почувствовала к нему отвращение. Вспомните, что до сих пор никто в Лондонской ложе ничего не сделал ради теософии — не считая того, что Вы полагаете величайшей честью присоединиться к ней. Вспомните, что миссис К[ингсфорд] не верит, а если и верит, то не ставит Братьев ни в грош. Что пока у нас есть только некие Уайльд, Оксон (вечно противодействующая сила), Мэсси, д-р Картер Блейк и т.д., кем хвастаться в этом отделении. Что, кроме Вас, вообще никто и пальцем не пошевелил ради Теософского Общества. Что единственным, кто — после Вас — сделал для Общества все возможное, был американец — «дядя Сэм». Тогда почему, черт возьми, мы должны слать им салямы? Пусть завтра откажутся от всего, мне-то что! Пусть выкажут нам расположение и уважение, и мы поступим так же, но не иначе.

Здесь Браун и Паркер. У них постоянные перебранки, и я прямо заявила им, что здесь они ссориться больше не будут, ибо я не потерплю в Обществе семейств Монтекки и Капулетти. Я готова сделать всё, что могу. Я обставила и подготовила для м-ра Брауна прелестную отдельную квартиру с ванной и верандой недалеко от дома мадам Куломб. Я делаю и буду делать для него всё, что могу, он вправе пользоваться всем, что у нас есть, но ссоры и важничанье не дозволены никому. Баста, и ни слова больше.

 

ПИСЬМО 25

23 августа

Ути

Итак, я получила от Вас три письма подряд, как Вы говорите, с нагоняем в мой адрес и — даже хуже; ибо наплевать на головомойку, но меня действительно беспокоит и заставляет переживать, когда со мной обходятся несправедливо. А Вы несправедливы.

Вначале Вы браните меня и упрекаете за предчувствие и понимание того, что это письмо в «Times» будет превращено в предлог для расстройства проекта. И я вовсе не обвиняю и никогда не обвиняла Вас за дух Вашего письма или выраженные в нем взгляды — ибо я еще не совсем сошла с ума, — а всего лишь за его слишком раннее появление, за то, что Вы вообще его написали. Оно только доказывает, что я знала индусов лучше, чем Вы, и что Вы, со всей Вашей редакторской и политической проницательностью, всё же думали о них лучше, чем они есть. Разница в том, что я не могу претендовать на объяснение этой ситуации по-английски, равно как и на любом другом языке, так как никогда не обладала бойкостью речи и даже не смогла бы написать сама, а только под диктовку. Надеюсь, однако, что Вы меня поймете. Итак, в нескольких словах: Ваше письмо было великодушным, благородным, благонамеренным. Всё это в нем было, и тем не менее оно пришлось не ко времени — или слишком поздно, или чересчур рано. Напиши Вы его, находясь в Мадрасе, — оно принесло бы Вам тысячи друзей, так как было всего лишь началом, настройкой оркестра, а занавес пока еще не был поднят. Но написанное среди бушующего урагана, когда индусы, обиженные, оскорбленные, публично оплеванные настроенной против Илберта толпой, доведены до крайности, безумия и бешенства, — оно неуместно. Они как раз оказались в одной из тех ситуаций, когда любой человек — не говоря уже о полуцивилизованном индусе, думает и чувствует: кто не со мной сердцем и душой, тот против меня. Это абсурд, ребячество, но такова человеческая натура. Так вот, мне известно всё, что Вы говорите об индусах, и даже значительно больше. Никто лучше меня не знает об их подозрительности, рожденной веками рабства, их коварстве — часто низком коварстве по той же самой причине — и их неблагодарности, причем только в отношении иностранцев, ибо нет на этом свете людей более благодарных, если они в ком-то уверены, — а относиться так к иностранцам, и особенно к англичанам, они ну уж никак не могут, ибо на одного добропорядочного человека, джентльмена, в Индии приходится девять снобов и неджентльменов, как Вы и сами знаете. Я осознаю все их недостатки, но не могу ставить им это в вину, ибо слишком сильно жалею их, чтобы поступить подобным образом. И не от народных масс ожидали мы денег, а от угнетателей этих народных масс и бедняков; от земиндаров и раджей, а этим скотам нужен был только предлог. Так, [раджа] Дурбонга, который торжественно обещал двадцать пять тысяч Олькотту и своему управляющему полковнику Мэсси, у которого Олькотт останавливался в г. Дурбонга, первым не сдержал своего обещания, когда появилось Ваше письмо; а за ним и Гайквар[5], так что в итоге было потеряно пятьдесят тысяч. Их примеру последовали раджи Визианаграма и Венкатаджери, а деньги у них были наготове. Для них это был только предлог. Но это как раз то, чего я боялась, и этому суждено было случиться. Теперь Вы упрекаете меня в том, что я торжественно ручалась в своей уверенности в успехе. Да, ручалась — я и некто, гораздо более великий, чем я, ничтожная, — Ваши К.Х. и М. — хотя последний был менее уверен. И всё это потому, что тибетцы и — нужно сказать правду — сам Коган, были против Них. Разреши Он им воспользоваться Их силами, Они, конечно, не потерпели бы неудачу, как это произошло в действительности. Они бы предвидели этот страшный скандал в будущем, эту раскрывшуюся бездонную пропасть. Вы говорите, что потеряли деньги. Мой дорогой м-р Синнетт, мы тоже достаточно их потеряли; и для нас одна рупия — больше, чем 100 для Вас. Но ни Вы, ни мы ничего не потеряли, послав агентов во все уголки Индии (даже Субба Роу потратил несколько сотен, а еще судья Муттасвами и некоторые другие, кого определили в услужение Махатмам). Всё это вздор. Мы все потеряем в тысячу раз больше, если провалится последняя и решающая попытка К.Х.: ибо в этом случае мы неизбежно потеряем Его. Я это знаю, а Вы должны быть к этому готовы. Он никогда никому не явит своего лица и не вступит в общение ни с одним из нас. Он и тогда-то, перед тем годом в Симле, имел к нам слишком мало отношения, если вообще есть о чем говорить, а уж теперь Он снова и еще больше погрузится в неизведанность и безвестность. Вы не знаете, как глубоко Он всё переживает, — а я знаю. Он никогда ни слова не сказал мне о Вашем письме, но это сделало Его второе «я», Д[жуал] Кул, причем он сказал именно то, что я теперь говорю Вам. Так что если в раздражении я, возможно, написала Вам какие-то глупости и наговорила неприятных вещей, Вы должны отнести мои высказывания на счет их истинной причины, а не приписывать их моей нелояльности или крайнему раздражению в отношении Вас. Я чуть не зарыдала, увидев это злосчастное письмо. Я всегда презирала и от всей души презираю Хьюма, но к Вам неизменно испытывала чувства благодарности и любви. Так что если я и говорила что-то по поводу политики Хьюма, то это чтобы наглядно продемонстрировать, что даже такая дрянь, как он, оказалась более изворотливой, чем Вы утверждаете. А Вы меня неправильно поняли. Теперь я, конечно, не вспомню слово, которое написала, — как через несколько дней забуду и это письмо — (ничего не поделаешь, такая уж у меня голова); но уверена, что не могла сказать Вам ничего плохого. Не мог, я уверена, и К.Х., ибо мне известно наверняка, что Он никогда не написал бы Вам что-нибудь неприятное. Так почему же Вы на Него намекаете?

Теперь по поводу жалобы «дяди Сэма» — что, черт побери, мне известно о канцелярской возне? Какое отношение я имею к управлению делами Дамодаром, если это обязанность Олькотта? Он послал Уорду печатное уведомление, как посылал тысячами, а так как Олькотт — американский бизнесмен, как и Уорд, то не в духе янки протестовать против жесткого бизнеса, как они это называют. Мне было безумно стыдно, когда я получила Ваше письмо и телеграмму Уорда. Но я почувствовала себя дурой, так как Олькотт, которого я за это изругала и дала хорошенький нагоняй (он только что прибыл сюда, чтобы организовать англо-индийское отделение), говорит, что они всем посылают такие печатные приветствия, и Дамодар в то время не знал, что я должна была или, вернее, рассчитывала получить эти 20 рупий, посланные м-ром Уордом в частном и даже незаказном письме на мое имя. Ему, конечно, следовало бы проводить различия, но он этого не делает, поскольку он мальчик и не был обучен конторскому делу, и стоит ли из-за этого С.Уорду думать обо мне плохо или еще хуже? Разве я не посылала ему «Theosophist» весь последний год и не запретила Дамодару даже спрашивать деньги за него? «Что заставляет меня думать, что он разорен?» Он сам — в нескольких письмах, что я сохранила и могу Вам послать. Я никогда не заявляла, что ему нечего есть. Я говорила только, что он потерял некую сумму, если не всё свое состояние, хотя именно таковы были его собственные слова, обращенные ко мне. Если он наврал, полагая, что удачно пошутил, то это явно говорит не в его пользу. Но и мне к тому же известно, что он потерял кучу денег из-за Джаджа в Нью-Йорке и даже своего друга, Гаррисона, а С.Уорд говорил мне, что лишился их из-за Ски, и считал или, по крайней мере, писал, что считает это испытанием, ниспосланным К.Х., — притом, что К.Х. до сих пор ни разу не вмешивался в денежные дела — и, полагаю, никогда этого делать не будет. Мне очень жаль Уорда, и я говорила Вам об этом; и Д[жуал] К[ул], если я правильно помню, рассказывал о его денежных потерях, и мне даже кажется (хотя я и не помню этого наверняка), что К.Х. говорил нечто в том смысле, что с деньгами или без них С.Уорд — лучший из мира живых. И еще К.Х. рассказал мне, что С.Уорд теряет всё свое состояние далеко не в первый раз — и это я помню достаточно хорошо. Но потерял ли он много или все свои деньги, об этом я не знаю ничего, кроме того, что в то время он сам мне написал. Спросите его. Однако я полагаю, что даже К.Х. никогда не обращал на это никакого внимания; ибо М. спрашивал меня, слышала ли я что-нибудь о поведении Ски, и я отдала Ему для прочтения адресованное мне письмо С.Уорда. Но знали ли Они или верили в это, понятия не имею, если только Они не занимаются специально чем-то Их интересующим — но, конечно, даже Они иногда могут доверять или находиться под ложными впечатлениями. М. несколько раз подозревал меня в том, что я неправильно сообщаю Ему о разных вещах, пока не заглянул в мою голову и не узнал правду. Так же и в отношении всего остального. Но если С.Уорд потерял только часть своего состояния, зачем же он писал мне такие письма? И вынудил меня написать о моих чувствах, а именно, что его, разоренного, я люблю больше всех, ибо ненавижу и боюсь слишком богатых людей? Но всё это вздор, и мне наплевать, кто он — Крез или нищий. Мне нет никакого дела до этих жалких 8 рупий или 1 фунта подписного взноса, и непонятно, зачем Вам нужно укорять меня, будто я боюсь, что теперь он, потеряв свое состояние, не станет платить подписной взнос! Ведь я никогда и не думала, что он должен это делать, пока он сам не послал Дамодару эти деньги. Для меня всё это гораздо более «прискорбно» и «отвратительно», чем для Вас.

И подумать только, что именно я, мерзкая старая дура, я, идиотка века, первая привлекла внимание к К.Х.! Это я послужила причиной того, что теперь Его оскорбляет и бесчестит всякий старый осел из «Light»! Это моя работа, и я не прощу себе своего греха. Неужели Вы думаете, что Коган и другие не слышат каждое слово брани по Их поводу, произнесенное или напечатанное? Что все Они не знают, когда против Них направлен злой ток? К слову о злых токах, зачем Вы пригласили на свой прием 17го числа злобных критиков и дураков, зачем Вы метали бисер перед столькими свиньями? Почему у Вас было всего 63 заинтересованных человека — теософов вместе с Вами, вегетарианцев с миссис К[ингсфорд] и спиритуалистов (немногих) с вами обоими — и более или менее дружелюбных; а остальные — которых было вчетверо больше — все заклятые враги или ехидные, лицемерные святоши. А что касается дам, то большинство из них до такой степени раздеты, что ни один из живущих здесь не смог бы на них смотреть. Была там лишь одна представительница женского пола, на которую всегда можно смотреть, не краснея в толпе, — и это — хозяйка (комплимент в ее адрес) и вторая после нее — миссис Кингсфорд. Скажите — почему она была одета в платье, которое выглядело как «черно-желтая шкура зебры из зверинца кашмирского раджи?» И правда ли, что в ее волосах, «подобных пламенеющему закату, отливающему золотом», были розы? И зачем — милосердный Боже! зачем «кисти рук и руки у нее были  окрашены в черный цвет, черный как уголь — до самых локтей»? Или то были перчатки? И еще, правда ли, что в тот вечер спереди у нее был сверкающий металлический карман с пряжками и бубенчиками и чем-то там еще, а в ушах — сделанные в форме «полумесяца позвякивающие серьги» — символ растущего великолепия Лондонской ложи? Эта луна заимствовала свет от сателлита. И вот разговор о лунах, помилуйте, зачем же говорить о запретных вещах! Разве я не говорила Вам тысячу раз, что Они никому не разрешали узнавать или высказываться об этой восьмой сфере, и откуда Вы знаете, что это луна, как все мы ее видим? И зачем Вам понадобилось печатать о ней, и теперь «некий английский соратник по Т[еософскому] О[бществу]» вылезает со своим вопросом, а этот старый осел Уайльд называет ее «мусорным ведром». В «Light» я его голову назвала мусорным ящиком. Вы оба, как пить дать, получите нагоняй в ответах; ибо они (ответы) прибыли, причем последние из них сегодня вечером, и вы получите по заслугам, как говорят французы — быть вам с нахлобучкой. Когда Субба Роу прочел вопрос, обсуждаемый в Вашей книге, он чуть не упал в обморок, а когда прочел его (вопрос м-ра Майерса) в гранках — то, как пишет Дамодар, позеленел. Ну что ж, это дело Ваше и К.Х., а не мое. Но почему же — почему на ней, «мистичке века», было так много драгоценностей! Как может она дружески беседовать с невидимыми Богами, если выглядит «как витрина магазина английского ювелира в Дели»? Ну, полагаю, я тоже видела ее и хотела бы иметь ее портрет для сравнения. Ибо ее мне показали. Разве она не достаточно высокая, узкая в талии и широкая в плечах, очень белокурая, с легким румянцем на щеках и яркокрасными губами и носом, который, когда она говорит, становится больше или толще, чем когда она отдыхает? У нее светло-голубые глаза. Она обворожительна; но в таком случае, почему же ее прекрасные волосы выглядят как митра дугпы Дашатуламы? Ну ладно, всё это вздор. Мне смертельно грустно и отнюдь не до шуток. Передайте сердечный привет миссис Синнетт и всем, а также и мошеннику-янки — «дяде Сэму», который в своих письмах разыгрывает из себя нищего. И всё это, чтобы испытать меня? Хорошая мысль. Ну, раз уж Вы говорите мне, что он всё еще богат, я никогда не напишу ему снова. Можете ему об этом сообщить. Олькотт собирается в Лондон, полагаю, в январе. К нему присоединился полковник Стронг, хочет войти с ним в компанию и миссис Кармишель, но ее — «Давид» боится, также и м-р и миссис Кенни Герберт и леди Саутер.

Да, еще один упрек — № 3, а именно, невнимательность «теософской канцелярии» — неблагодарность за те десять фунтов, присланных мисс Арундейл, состоящая в том, что мы не отослали ей никаких дипломов! Не будете ли Вы любезны перво-наперво выяснить, не следует ли нам послать их в лондонский Скотландярд или почтовый отдел для невостребованных писем — ибо мы едва ли смогли бы выслать дипломы тем, об именах которых ничего не знаем? Разве кто-нибудь представил нам кандидатуры членов, не считая их заявлений? Дамодар ни разу не получал из Лондона ни единого заявления и ни одного имени. До сих пор нам ничего не известно ни о числе членов, ни об их качествах, мы не знаем даже их имен, — вот так-то! Пусть действуют официальным путем и в соответствии с нашими законами, и мы поступим так же. Лондонскую ложу следовало бы назвать критикующей Т[еософское] О[бщество]. Критиковать-то очень легко. Как бы там ни было,

Ваша в Господе

Е.П.Блаватская.

 

ПИСЬМО 26

14 сентября

Ути

Мой дорогой м-р Синнетт!

К.Х. велел мне в течение 2х месяцев не соваться в газетное дело — я, разумеется, подчинилась. Почти 6 недель назад Он послал через меня Вам письмо, и между Норендро Бабу из «[Indian] Mirror» и мной произошел обмен телеграммами.

В то время меня крайне удивила надежда Норендро, что Вы когда-нибудь согласитесь служить делу земиндаров — тому, которое сам К.Х. объявил постыдным. Ну ладно, поскольку я женщина, не сведущая в политике, и, возможно, как Вы неоднократно заявляли и намекали, — «дура» во многих вопросах, то я сохраняю спокойствие. Но теперь Норендро телеграфирует, что Вы согласились и приняли предложение земиндаров, а М. велел Олькотту послать Норендро телеграмму с запретом высылать Вам хоть одну страницу или предложение без того, чтобы сперва показать это Олькотту. Существуют факты и слухи, будь они Вам известны, Вы, я уверена, никогда бы не унизились до принятия подобного предложения. Я обсуждала эту тему с Кармишелем и Форстером Вебстером, секретарем правительства, и несколькими другими членами Совета и поняла, что дело земиндаров — это обычный тайный сговор, чтобы обмануть и заморить голодом миллионы бедных земледельцев. Если так, а К.Х. должен знать об этом, то как же Вы можете  мириться с такой ужасной вещью? Я сделала всё возможное, чтобы прежде всего добыть деньги (думаю, мне это удалось). Никто более страстно, чем я, не желает, чтобы Вы вернулись в Индию. Но если Вам придется возвращаться ценой своей чести и репутации — тогда, что ж, мне нечего сказать. Мне известно одно, а именно, что мои представления о чести и справедливости, видимо, сильно отличаются от представлений других людей. Я предупредила Вас о том, что говорят здесь люди об этом тайном сговоре богатых с целью обмануть бедных, и, полагаю, выполняю свой долг. Я предпочла бы не видеть Вас больше в этой жизни и охотнее разрушила бы Теософское Общество, чем стала соучастницей столь страшной несправедливости — такой дьявольской сделки, как доведение до голодной смерти несметных полчищ для удовлетворения прожорливости нескольких шейлоков. Я не понимаю, согласны ли Вы принять это предложение или нет. Но вот что я только что получила. Бхавани Роу, кажется, добился успеха, значит, в западных провинциях собрано двести тысяч рупий. Я отправила Вам телеграммы. Имей Вы терпение, деньги были бы в конце концов собраны. А теперь я не знаю, что делать. Именно М. велел написать Вам об этом так много и — чтобы больше не вмешиваться — теми же словами, как высказался К.Х.!

Je donne ma langue aux chiens. [Я отказываюсь разгадать что-либо. — (фр.)]. Не вините меня, я сделала всё, что было в моих силах, но так как предпочтение отдано земиндарам, то мне больше нечего сказать. И все же Бхавани Роу — чела К.Х. Он [К.Х.] должен знать обо этом, поскольку Б[хавани] Р[оу] действует согласно приказам своего Учителя. Что всё это значит? Олькотт тоже напускает на себя таинственность. Он телеграфировал Вам, я знаю, и, значит, Вы должны теперь знать больше, чем я. Целую.

Ну и путаница же возникла по поводу дела этого Эллиота, или Эллиса, или как там его зовут! Что такого ужасного я сказала мру Уорду, что он счел своим долгом поднять из-за этого такой шум? Что мне за дело, если весь Лондон двинет в Гималаи, а оттуда съедет прямо в Тибет? Если Они их туда впустят — это Их дело, а не мое. Я просто кое-что сказала Уорду по поводу того, что им здорово влетит за то, что они живут на территории ламаистского монастыря — занимаясь охотой. Что К.Х., несомненно, скрылся бы или что-то в этом духе. А теперь Уорд жалуется Вам, Вы браните меня, миссис К[ингсфорд] (!) пишет К.Х., а К.Х. выражает свое недовольство М. — и всё это сваливается на мою голову!

Я больше не буду писать. С меня хватит. Если каждый мой поступок будет неправильно истолкован и меня будут считать ответственной за всё, да еще М. будет меня ругать, то я уж лучше умолкну. Уорд поступил бы лучше, если бы написал в американские газеты, чтобы поменьше поносили теософов, Общество и особенно меня. К тому же появилась претендующая на остроумие сатирическая статья об экстеософе — некоем Фр. Томасе, который сделал вид, что срывает маску со Слейда и разоблачает всё и вся, и который теперь поливает нас бранью, как на рыбном рынке в Хангерфорде, а господа репортеры добросовестно принимают ее за правду. Вместе с биографией попугая Томаса в бульварной газетенке, «N.Y.Telegram», появляется биография нашего Общества и моя собственная. Там меня, помимо других приятных эпитетов, называют «самым невежественным и богохульствующим шарлатаном века». А «Bombay Gazette» полностью это перепечатывает. И теперь я снова вынуждена подать в суд. Мру Б.Г. придется доказать, являюсь ли я «шарлатаном».

Должна сказать, что Вы, вероятно, сделали не самое худшее, когда позаимствовали у России ее законы в отношении пасквилей: ведь Англия в этом смысле и вправду представляется гораздо более варварской и нецивилизованной страной, чем Россия. В России любой редактор получил бы три месяца тюрьмы за употребление в печати такого клеветнического и оскорбительного выражения, а вот джентльмены, подобные Греттону Гиери, повторяют грубое оскорбление и, кажется, без какого-либо возмещения. Однако, там будет видно. Это опять выдумка «Statesman».

Передайте, пожалуйста, всем мой сердечный привет.

Ваша Е.П.Блаватская.

 

ПИСЬМО 27

27 сентября

Адьяр

Только что вернулась домой из Ути через Пондишери, и первым, что ожидало меня, оказалось Ваше письмо с новыми и неожиданными протестами. Я, по Вашему выражению, «взъерошила перья» не на себя, а на других, посчитав это долгом и делом чести, и определенно должна постараться запечатлеть в Вашем воображении, до какой степени они взъерошены.

Когда же Вы, запомните, что, рассказывая мне обо всём совершённом полковником Олькоттом во время его путешествий, Вы просто сообщаете мне сведения, о которых мне ничего не известно; или что говоря о конторских делах, Вы приписываете мне знание вещей, о которых я имею понятия не больше, чем человек, свалившийся с луны. Почему на меня должна возлагаться ответственность за всё, что случается в Обществе, — это что-то чрезвычайно странное. Однако Ваше письмо до такой степени полно несправедливых и жестоких сентенций, столь пристрастно, что я немедленно докажу Вам это, потому что я должна постараться и указать Вам на это в последний раз. Когда Вы писали это, мой дорогой м-р Синнетт, у Вас, должно быть, было расстройство пищеварения. — Отвечаю на Ваши обвинения по пунктам.

1. Что же именно «раздражает» Вас в миссис Паркер? Я знаю ее почти восемь лет. Она — человек восторженный, безрассудна во многих вещах, но никогда ирландский корпус не содержал в себе женщины лучше, искренней, порядочней и добродетельней. Она — настоящий теософ, бескорыстна и готова расстаться с последней одеждой в пользу других. Не очень культурна, «грубятина», как Вы это называете. Возможно и так, но не больше чем я. Она была лучшей подругой мисс Кислингбери. И хотя мисс К[ислингбери] покинула нас, перейдя в лагерь Римско-католической Церкви, она тем не менее остается лучшей женщиной-теософом из всех когда-либо живших в Лондоне. Мнение с первого взгляда — всегда предвзятое. Вечное суждение по внешнему виду. И снова история с Беннетом, Бэноном, Скоттом и некоторыми другими. О, м-р Синнетт, сколь же поверхностна Ваша теософская проницательность! М-р Браун не мог бы сделать ничего лучшего и более ценного, как взять ее под свою защиту, — и я уважаю его за это. (Он прибыл с ней, теперь я знаю его лучше, а — уважаю меньше). Он выручил из беды несчастную женщину, которая отдала всё, что имела: стала нищей, чтобы спасти от голодной смерти своих бедных соотечественников в Америке. Он был добр к ней, тогда как все остальные в Лондоне — жестоки и равнодушны, начиная с Вас, и еще Уайльда, этого старого осла, который со своей стороны делал всё возможное, чтобы восстановить ее против теософии и нас, и т.д., и т.п. Нет, в самом деле: то, что оскорбительно для Вас, часто необидно для меня и — pour cause [не без основания — (фр.)]. Давайте оставим это. Мы вряд ли когда-нибудь поймем друг друга. Но Вам следовало бы знать, что я, питая крайне малый интерес к теософам, обвешанным драгоценностями, как греческий покойник, и одетым в напоминающие тигровые шкуры платья из атласа и бархата, чрезвычайно пекусь о тех, у кого теософия глубоко в сердцах, а не только на словах.

Ничуть не менее забавно и то, что, хоть мне это известно уже два года и даже более, Олькотт состоит в весьма дружеской переписке с фрау Гебхард, и что я знаю, сколь глубокое чувство уважения и привязанности испытывает он к ней, Вам вдруг приспичило придраться к нему за его тон. Кто Вам сообщил это? Это Ваша собственная интуиция или фрау Гебхард? Если она, значит, она не та женщина, за которую я ее принимала. Снова Вы говорите мне о вещах, за которые я не несу ни малейшей ответственности и которые меня никогда нисколько не интересовали. Исключая книгу, снабженную на полях примечаниями К.Х. и отосланную Хьюму, и послание с толкованиями Джуал Кула, я не проявляла никакого интереса к посланиям Элифаса Леви. Что, у Олькотта властная манера держаться? Возможно, это и так в отношении тех, кто его не знает, как, моя манера оказывается чрезвычайно грубой в глазах незнакомцев, а Ваша — неописуемо заносчивой и сдержанной в глазах остального человечества, которое не знает Вас. Олькотт попросил ее отправить послание, поскольку всегда думает о том, чтобы приносить пользу Обществу. И она действительно взяла на себя это дело, что было бы очень любезным и достаточно великодушным с ее стороны, как нетеософа, но оказалось всего лишь естественным и соответствующим ее долгу как теософа. То, что он благодарил ее за это, и очень сердечно, мне известно, так как я прочла его письма, по крайней мере два или три из них. Что он, возможно, забыл или несколько замешкался и вовремя не поблагодарил ее и не подтвердил получение конкретного письма, так это весьма возможно и не такой уж большой грех. Мне кажется, будь фрау Гебхард индуской, а не европейкой, Вы никогда не усмотрели бы в такой задержке никакой вины. Нам, что, дают нагоняй за то, что они еще не опубликованы? А кому, скажите на милость, было их там переводить? Да кто там еще, кроме нас двоих — заезженных почтовых кляч, переведет такие вещи? На них не обратили должного внимания? Каким образом? Путем публикации благодарности в «Theosophist»? Но я не знала, что последнее вообще было отослано, и кроме того, они прибыли самое меньшее два месяца назад, а так как Олькотта здесь не было, то их очень долго никто даже не вскрывал. И что толку благодарить, когда никто не знает за что, если это прежде не перевести? «Пример достойного сожаления управления делами Общества в штаб-квартире». Вынесен весьма справедливый приговор и вполне в соответствии с остальным. «La critigue est aisee mais l’art est difficile». [«Критика — труд легкий, искусство — тяжелый». — (фр.)] Разве Вы забыли, что обращаетесь к двум европейским нищим с двумя другими индусскими бедняками, чтобы помочь им в руководстве, а не к богатому «Pioneer» с поддержкой в сотни тысяч рупий? Хотелось бы мне посмотреть, как Вы возьмете на себя руководство и редактирование «Phoenix» с двумя пенсами в кармане, в окружении толпы врагов и не имея друзей, готовых прийти Вам на помощь; представить Вас — редактором, управляющим, клерком и даже очень часто поденщиком, с единственным, кто помогал бы Вам в течение трех лет, несчастным и полу-сломленным Дамодаром, мальчиком, прямо со школьной скамьи, имеющим представление о ведении дел, не лучше чем я, и вечно — по семь месяцев в году — отсутствующим Олькоттом! Хорошенькая постановка дела, нечего сказать! Зачем мы творили чудеса, становясь на дыбы в одиночку и наперекор подобному антагонизму, газетам, Обществу и делу в целом? И фрау ли Гебхард выражала недовольство его властным тоном? И что Вы имеете в виду, когда проводите некое различие, говоря: «Прежде всего, учреждение Общества не оправдывает хоть сколько-нибудь властный тон со стороны президента в обращении с любыми иностранными членами»? Учреждение Общества, прежде всего, не оправдывает малейших различий в тоне, предоставленных привилегиях или чем-то еще между иностранцами и индусами, чужеземными и местными членами. Президент не имеет права невежливо и в повелительном тоне обращаться к любому отделению или члену. А он этого, насколько мне известно, и не делает. Его тон — это его обычный тон, который может показаться «авторитарным», тогда как он просто дружеский и прямой.

От американца (коли на то пошло, и от русского тоже), конечно, нельзя ожидать культурного обращения, присущего благовоспитанному англичанину, да мы и не претендуем на что-либо в этом роде. Но заявлять, что Олькотт в письме к фрау Гебхард, которую он высоко ценит, «обращался в повелительном тоне», судя по всему, столь же несправедливо, сколь и абсурдно. Что же касается обвинения в том, что «его положили под сукно и не извлекли из послания никакой пользы», — то не будете ли Вы, как теософ, любезны взять на себя перевод? И если ни Ваш досуг, ни Ваши наклонности не позволят это сделать, то, очень прошу, не забывайте, что в то время как посреди трудов праведных в качестве редактора «Pioneer» Вы имели обыкновение регулярно покидать свою работу в 4 часа дня, начав ее в 10 утра, — и отбывали или на теннисную площадку или покататься, Олькотт и я начинаем в 5 утра при свечах и заканчиваем где-то около двух ночи. У нас, в отличие от Вас, нет времени поиграть на травке в теннис, на клубы, театры и общение с людьми. Нам едва хватает времени, чтобы поесть и попить.

Жаль также, что Вы, наверное, осудите, и притом «решительно», «письмо, адресованное секретарю Лондонской ложи Рамасвамиром». Равно как я не вижу ни одного достойного внимания довода, почему, если сообщение Лондонской ложи было послано через секретаря, ответ Олькотта не мог быть точно также отослан через его секретаря?

Вы употребляете очень странные слова: например, заявляете, что «Лондонская ложа, выбрав... это название, оказывает Олькотту, как номинальному (!!) главе Общества в целом, любезность (?) в виде формального отчета о ее деятельности для получения его одобрения». 1) Если Олькотт в глазах Лондонской ложи не больше чем номинальный глава, то, значит, чем скорее она перестанет называть себя Теософским Обществом, тем будет лучше для всех заинтересованных сторон. Пусть, если хочет, называет себя Кингсфордским обществом; но пока она существует по нашему разрешению и Учителя держат Олькотта в качестве своего агента и представителя, он, с Вашего позволения, не номинальный, а действительный глава Общества. И до тех пор пока Вы не найдете в Лондонской ложе кого-то для его замены, со всеми присущими ему редкостными добродетелями минус несколько его американизмов (которых немного, если они вообще есть, чтобы учтивый человек среди истинных теософов мог что-нибудь на это возразить, ибо ни один из нас не совершенен) — он, надеюсь, до своего смертного дня останется действительным президентом. Лондонская ложа «оказывает ему любезность»!! Лондонская ложа исполняла свой долг, свой служебный долг и ничего более. В Лондонской ложе есть много людей культурных и с высоким интеллектом, и все мы уважаем их за это и ценим как личностей — и я в первую очередь. Но как отделение Лондонская ложа ничуть не лучше и не наделена какими-то б'ольшими привилегиями, чем любое другое отделение. Если она будет выполнять теософскую работу, которая окажется лучше и более важной в сравнении с остальными, общим числом около ста, отделениями в Индии, Америке и Европе, тогда она сможет потребовать дополнительные привилегии и необыкновенное к себе уважение. Меня лично в высшей степени удивляет, как Вы с Вашим умом можете рассуждать подобным образом! Как Вы можете идти тем путем, каким шли, и хватать за глотку самый дух нашего Общества — полное равенство, братство и взаимную терпимость! Если Олькотт вместо того, чтобы ответить через своего секретаря, лез, как Вы говорите, (никогда не отвечая всем остальным отделениям кроме как через своего секретаря) из кожи вон, «чтобы написать длинное, сочувственное и признательное письмо президенту Лондонского отделения», я назвала бы это ловкачеством, низкопоклонством и прочистила бы его мозги за такое отсутствие чувства собственного достоинства и благородства и угодничество перед аристократией. Олькотт написал миссис Кингсфорд и мру Мейтланду ответ на их письма и ценит лично их за присущие им как индивидуальностям достоинства. Как президент и вице-президент Лондонской ложи они не имеют права ожидать, что с ними будут обращаться с б'ольшим уважением и симпатией, чем с любыми другими теософами, — хотя он и отрицает подобные чувства к кому бы то ни было. И кто, черт побери, такие эти британские теософы, чтобы требовать подобных беспримерных почестей? Они, что, боги, или императоры, или кто-то еще? Со своей стороны я, бесспорно, предпочту для Общества какого-нибудь сведущего в санскрите пандита, индуса, трудящегося на ниве теософии, российскому императору или самой владычице Индии. Думать, что вы заставите свободнорожденного американца, который никогда не гнул шею перед такими символами рабства, как данное от рождения положение и богатство, но преклонялся только перед истинным личным достоинством, и русскую, которая резко порвала со всей аристократией, чтобы принять свою судьбу, на радость и горе, с лишенными наследства, беднотой и несправедливо обойденными людьми земли — демократку в душе, — плясать на задних лапках и приветствовать своих английских собратьев, — просто нелепо!! Если они чем-то недовольны, то могут завтра же все сложить с себя полномочия. И им придется это сделать, если они или кто-либо из них когда-нибудь открыто заявят, что считают Олькотта только «номинальным» главой Общества. Нам нужно, чтобы теософы не являли собой аристократических олухов, рассчитывающих на уважение и почести лишь только потому, что их род пересекается с родами лордов и M.P.[6] Что они до сих пор сделали, чтобы заслужить их? Оказали нам великую честь, присоединившись к Обществу? Это честь для них, но ни в малейшей степени для Учителей или даже для нас, Их верных последователей; и меньше всего для меня, чье положение от рождения ничуть не ниже, чем вашей королевы, а происхождение, возможно, еще безупречней, и которая тем не менее презирает любые претензии, основанные на подобном положении в обществе. Олькотт проявляет «нелепую аффектацию по поводу тона de haut en bas [свысока — (фр.)] при обращении начальника к подчиненным»!! В нашем Обществе нет начальников и подчиненных; никого, кроме братьев и соратников; однако весьма сомнительно, продемонстрирует ли когда-либо на деле хоть кто-нибудь из наших английских членов, что он считает своими братьями людей ниже его (как он полагает) по рождению, образованности или происхождению? Какие уж такие великие достижения имеются у них в теософии или ради теософии? Нет в Лондоне ни одного человека, который вступил в Общество из каких-то других, а не чисто эгоистических побуждений; чтобы выжать из Махатм всё, что он только сможет, а затем повернуться спиной к Их незадачливым соотечественникам и, возможно, посмеяться над Ними. Как говорит М., «остается посмотреть, как м-р Ф.В.Майерс примет их ответы», — не окажется ли он первым, кто (а если не он, тогда другие члены) назовет их невежественными дураками, безграмотными азиатами «с ограниченным восточным умом», как выражается Уайльд, в стремлении заставить поверить, как мне кажется, в то, что его Иисус был англосаксонским арийцем. А я говорю, что эти ответы «Английскому соратнику по Т[еософскому] О[бществу]» — это потеря времени; они не примут истину, причем ответы занимают половину каждого выходящего номера «Theosophist», вытесняя другие материалы. Вы сделали для Общества больше, чем всем им вместе взятым когда-либо удастся совершить. И тем не менее даже Вы сделали это не для Общества, не ради теософии, а просто будучи лично преданным К.Х. И если бы Он завтра оставил Общество или прекратил переписку, Вы стали бы первым, кто последовал бы Его примеру, и мы бы о Вас больше не услышали.

«Выглядит глупой отговоркой его очень большая занятость, чтобы самому написать что-нибудь на данную тему, когда на карту сейчас поставлено нечто столь важное, как развитие Общества “Лондонская ложа”». Отвечая сначала на конец предложения, я спросила бы, какое отношение развитие Общества имеет к изменению его названия? И что, собственно, в этом такого важного? Полагаю, это просто Ваше личное преклонение перед президентом, у которой вообще ничего нет ни для Вас, ни для Братьев; на кого она, конечно, смотрит de haut en bas [свысока — (фр.)]. Я с самого начала была против ее назначения, но мне пришлось попридержать язык, так как это был выбор К.Х. и поскольку Он прозревает в ней столь дивные задатки, что даже не обращает внимания на ее выпады в Его адрес. Я также была против назначения Уайльда, и мое мнение о нем оказалось верным. Какая же он безобразная, нетерпимая, завистливая и бестактная скотина! Многие сотни подписей наших индусских собратьев, посланных в форме протеста против его свинской критики «Эзотерического буддизма», покажут им благоговение, которое индусы испытывают перед своими Махатмами; и если бы его не вышвырнули из Лондонской ложи, то в наших отделениях поднялась бы революция против самой ложи. Это угрожало обернуться еще одним законопроектом Илберта. Остается посмотреть, обратит ли внимание на эти протесты ваш прекрасный «Light» с председательствующим гением М.А.Оксоном. Полюбуйтесь, как скалит зубы и дьявольски ухмыляется М.А.Оксон в «Light» от 8 сентября на обвинение Киддла! Олькотт ответил на это до отъезда и любезно высказал это «Императору» — великому «посреднику» К.Х., занимающемуся плагиатом из Киддла!!! Кроме того, у меня есть письмо, написанное за год до того, как я познакомилась с Вами, и в статье профессора А.Уайльдера («Phrenological Journal»), написанной семью или восемью месяцами позже, я обнаружила около двадцати строк, слово в слово переписанных из письма К.Х.; и теперь Олькотт в последнем «Nineteenth Century» (полагаю, июльском или августовском) нашел статью Нормана Пирсона (или что-то в этом роде) «После смерти», а в ней отрывок о Боге где-то из восемнадцати строк, взятых слово в слово, вплоть до каждой запятой, из письма К.Х., написанного три года назад. Неужели же Норман Имярек заимствовал всё это из письма, которое никогда не видел? Это мерзкое, непристойное и подлое замечание Оксона направлено в такой же мере против Вас, его друга, как и против меня, кого он тайно ненавидит. Подумать только, какое философское значение имеют эти строчки Киддла, чтобы быть достойными плагиата! После «Джон, несика мне обед» «идеи, что направляют или управляют миром» — упоминались со времен Платона тысячи раз. «Вечное теперь» — это выражение я могу показать Вам в лекциях миссис Хардинг Бриттен и моей статье в вышедшем девять лет назад «Spiritual Scientist», из которого она это и позаимствовала или, возможно и вероятнее всего, не позаимствовала, а просто почерпнула из астральных впечатлений. Мне смертельно надоела вся эта ваша западная дикость и злоба.

Вернемся к нашим баранам: слишком большая занятость Олькотта, чтобы писать собственноручно, выглядит глупой — неужели? — отговоркой. Ну что ж, дорогой мой сэр, позвольте сообщить Вам, что только что пропутешествовав с ним 3 недели, я видела и являюсь свидетелем тому, был ли он с утра до ночи свободен хоть минуту. В 5 часов утра весь внутренний двор и веранда дома, где мы остановились, были битком набиты парализованными и калеками. На каждой железнодорожной станции все платформы были переполнены больными, которые лежа ожидали его появления. Я наблюдала, как он лечил паралитика (обе руки и нога) между первым и последним ударами колокола. Я видела, как он начинал лечить больных в 6 утра, так ни разу не сумев даже присесть до 4 пополудни; видела, как он перестал есть овощной суп, будучи вынужденным оторваться от еды, чтобы исцелить одержимую бесами женщину, а его тарелка супа так и оставалась недоеденной до 7 вечера, а потом он обычно садился и диктовал своему секретарю до 2 ночи, оставляя на сон всего лишь 34 часа, и т.д., и т.п. Хотелось бы мне увидеть вашего президента Лондонской ложи приносящей себя в жертву ради прокаженных и страдающих чесоткой, как это делает он. Я была бы счастлива найти в вашей Лондонской ложе хотя бы одного члена, который без вознаграждения выполнял бы одну четвертую работы, сделанной Дамодаром или Баллойей Бабу.

Вы просите меня принять то, о чем говорите, «в интересах всего предприятия», а я знаю, что «всё предприятие» сосредоточено для Вас в Лондонской ложе. И я говорю, что Вам придется принять то, что заявляю я, в интересах истины, честности и справедливости — «и не взъерошивайте перьев»! Я знаю, что Вы и не будете. Почти уверена, что в глубине души Вы назовете меня дурой и идиоткой. Воля Ваша. Но теперь, по крайней мере, Вы знаете, чт'о я обо всем этом думаю. Что касается моего дружеского расположения и благодарности за то, что Вы сделали, то в этом можете не сомневаться. Но я сочла бы себя подлейшим из существ, если стала бы читать, как унижаете бедного Олькотта — шнурки на ботинках которого недостоин развязывать ни один из ваших образованных теософов — и не сообщила бы Вам, чт'о я об этом думаю. А я считаю, что Вы нечестны и несправедливы. Вы постоянно забываете о нашем положении без гроша в кармане; беспомощном положении двух людей, в одиночку и без посторонней помощи сражающихся с целым миром, и что нас некому поддержать; и, забывая редкую преданность, бескорыстие, безупречность и целомудренный образ жизни Олькотта, его возвышенное человеколюбие и наиболее ценные качества, Вы замечаете лишь одно! Он американец, янки, тогда как Ваши английские симпатии были во время войны на стороне Юга, и Вы, я поистине уверена в этом, ненавидите и не в состоянии простить его только за то, что они — северные янки — а значит, Вы видите на солнце лишь (якобы) черные пятна. Олькотт в тысячу раз выше, благородней и бескорыстней, чем я есть или когда-либо была. А поэтому я, хорошо его зная, заявляю: с его стороны не было «ошибочной политики», равно как он никогда не примет ничего другого, кроме как в высшей степени беспристрастного и справедливого отношения ко всему на свете, если я, конечно, вообще его знаю. Никогда он не позволял себе «принимать надменный вид» — ибо это совсем не в его характере. Что он, возможно, лишен высокого эстетства вашей страны — так это естественно: он не англичанин, а настоящий американец, и за это я люблю его еще больше. Целую, как говорит мой Хозяин. А Ваше замечание, что ему следовало бы самому почтительно ответить на каждую строку лондонского секретаря, ранило меня в самое сердце. Это попросту оскорбление.

Растолковать Вам «немного побольше об Элифасе Леви»? Что, черт побери, мне о нем известно? Я никогда его не видела. Всё, что я знаю, — это сведения с чужих слов. Он был самым эрудированным теоретиком-каббалистом и оккультистом. Но разве кто-нибудь когда-нибудь говорил Вам, что он был Адептом-практиком? Только не я. Он сам в своих трудах заявляет, что никогда не занимался церемониальной магией, хотя однажды в Лондоне вызвал Аполлония Тианского. Он был католическим священнослужителем — отсюда его подлость и безнравственность. Будучи членом Ордена, он умирал от голода во время поста — отсюда его обжорство и пристрастие к спиртному. В своих книгах он пытается подогнать эзотерическую доктрину под римский католицизм — как раз то, чем теперь занимается «незапятнанная» Анна (и Вы будете проклинать этот день, пока Коган не сможет или, скорее, не позволит обуздать ее). То, что в истинном католическом христианстве присутствует много эзотеризма, — сущая правда, однако еще больше там ложных, искусственных толкований. Но, несмотря на это, его ученость и познания несомненны, и для любого, сведущего в эзотеризме, его труды являются признанным авторитетом — в части их теоретического учения. В отношении самого себя он мог бы заявить: «Поступайте, как я велю вам, а не как действую сам». Прежде я никогда не слышала, что он столь низок и обжорлив. Но раз фрау Гебхард так говорит — ей лучше знать, поскольку я никогда с ним не встречалась. Моя тетушка ездила повидаться с ним в Париж и была неприятно поражена этой встречей, ибо он взял с нее 40 франков за одну минуту беседы и толкование карт Таро. Хозяин говорит, что он был обычным дугпа со знаниями гелугпа[7].

Позавчера Олькотт отбыл в свое северное турне. За ним послал махараджа Кашмира, и К.Х. приказал ему отправляться к некоему перевалу, куда его проводит специально для этого посланный Им чела. Брауна здесь уже нет, но я получила от него телеграмму из Коломбо. Послезавтра они оба будут здесь. Полагаю, что м-р Браун где-нибудь присоединится к Олькотту. Пускай, раз уж некуда деться, поездит с ним и таким образом посмотрит Индию и многому для себя научится.

Ну ладно, а Выто появитесь здесь или нет? Или со всем покончено? К.Х. ничего мне не говорит, и раз Он так себя ведет, тем хуже для всех, но меня это не касается. А я только радуюсь, что Олькотт встретится и пообщается с Ним. Он приходит в восторг от одного только предвкушения. Видимо, это именно Маха Сахиб (важная персона) вместе с Коганом настаивали на том, чтобы Олькотту позволили встретиться лично с двумя-тремя Адептами, помимо его Гуру М. Тем лучше. И меня, возможно, не назовут единственной лгуньей, начни я отстаивать реальность Их существования. А самое смешное во всем этом то, что Хьюм время от времени сообщает мне, что теперь он знаком с К.Х. лично, и отрицает существование М., хотя, кроме меня, Его созерцало немало людей. Я и в самом деле глубоко сочувствую этим «Ответам», что появляются в «Theosophist». Ну что ж — Их пути неисповедимы.

Остаюсь с искренними заверениями в любви к миссис Синнетт и к Вам, если Вы примете ее.

Всегда Ваша, с совершенным почтением, но не по-холопски ни на йоту,

Е.П.Блаватская.

 

ПИСЬМО 28

Адьяр

Мой дорогой м-р Синнетт!

Я чувствую себя крайне разбитой, страдаю от мучительных болей, а два дня назад меня чуть не лишили жизни, сделав инъекцию морфия. Этим и объясняется мое молчание. Я в состоянии писать лишь с трудом преодолевая сильнейшую боль; хворая весь последний месяц и даже больше и ковыляющая на костылях на праздновании годовщины. Вчера получила от миссис К[ингсфорд] письмо длиной в три ярда и ее секретный адрес; первые плоды доброты К.Х.! Ну, это уж карма Когана. Но как бы то ни было, все здесь — от Субба Роу до Брауна — невыразимо шокированы этим в высшей степени наглым и высокомерным памфлетом или критической статьей Мейтланда. Она требует от К.Х. сделать ее «апостолом восточной и западной эзотерической философии в Европе»!!! Она, по ее словам, интуитивно поняла аллегорию. Всё, включая Атлантиду (!), есть некая аллегория. Я слишком больна, чтобы волноваться по поводу ее дурацких толкований. Однако она едва ли может оказаться непогрешимым провидцем, иначе Мейтланд не приписал бы «госпоже Блаватской» сентенцию, письменно выраженную Махатмой из Тиравеллума в «Ответе № 2», стр. 3 в октябрьском номере; у меня есть его послания. Я, должно быть, чертовски умна, чтобы написать «Ответы» в «Theosophist», а я не понимаю и десяти строчек в этой оккультной и научной тарабарщине. И если это правда — как она жалобно стенает — насчет Вашего настойчивого утверждения, что в «Эзотерическом буддизме» раскрыта вся эзотерическая доктрина (чему я не верю) и что Вы «заставили бы лондонских теософов принять ее буквально, тогда, конечно, в том, что она говорит, есть нечто похожее на правду. Однако я не верю, что Вы когда-либо совершали подобное. Вы должны понимать, что вместо эзотерической доктрины у Вас есть всего лишь полдюжины разрозненных страниц, наугад выдернутых из 36 томов тайной книги «Киуте»; что существуют пробелы между всеми догматами, ни один из которых не заполнен; и Вам ведь Махатма уже указывал в письмах, которые Вы нам показывали, и притом указывал неоднократно, что Вы не можете надеяться на раскрытие того, что имеет отношение только к посвящению. Ни один мирской чела не в состоянии постичь этого, равно как ни один не может правильно понять суть дела. Я вижу, что даже о Дэвакхане, о котором Вам толковали более досконально, чем о любых других вещах, Вы имеете весьма смутное представление. С точки зрения «Фрагментов» оккультной науки, Вы замечательно преуспели и можете объявить, что выдали миру крохи подлинных оккультных доктрин. Что же касается всего — «Эзотерический буддизм» нельзя считать таковым, да Вы, насколько мне известно, никогда и не утверждали, что он есть альфа и омега нашего учения. Всё это очень печально и запутанно. А в результате я, охромевшая и полумертвая, теперь снова должна просиживать ночами, переписывая всю «Разоблаченную Изиду», называя ее «Тайной Доктриной» и делая из первоначальных двух томов три, а то и все четыре, а Субба Роу помогает мне и пишет б'ольшую часть комментариев и пояснений. Зачем Махатме К.Х. понадобилось навязывать вашему Обществу такого шпика, каким, видимо, является миссис К[ингсфорд], — заносчивое, деспотичное, пустое и упрямое создание, уйма западного чванства — «Бог» ведает, а я нет. По-моему, неожиданно вмешался, как Он часто это делает, Коган. И теперь там разразится крупный скандал. Ну а что же дальше? Седьмого декабря Махатма К.Х. послал из Сананджерри письмо своим челам Дамодару и Дхарани Дхар Каутхуми с копией некоторых отрывков из своего большого письма к Вам. В нем Он сообщал, что уведомил Вас и тех своих сторонников, которые сохранили Ему верность, что пока Общество (Лондонская ложа) не создаст эзотерическую секцию во главе с Вами, притом, что миссис К[ингсфорд] остается прекрасной и сверкающей вывеской «Ложи», представляя эзотерическое христианство или любую другую ерунду, — Они (Махатмы) не будут больше иметь ничего общего с английскими собратьями. Что все отделения нужно известить о том же самом и чтобы ни один чела не писал ей или в Ложу писем без согласия Учителей. Мой Хозяин с удовольствием поймал меня на слове в моем к ней излиянии № 2 и к тому же доверил Субба Роу определенную работу — унижение, к которому я привыкаю. Субба Роу вне себя и свирепеет. Он готовит предназначенный для неофициального распространения памфлет, адресованный членам Лондонской ложи и тем, кто изучает эзотерические науки во всех остальных отделениях. Его пошлют Вам на следующей неделе. Пралайя, пралайя! обычное запутывание тайной доктрины.

Что касается конечного результата стремительной атаки Мейтланда, представленного Вам 16 декабря, то это точное эхо, пришедшее к нему с высот Симлы, тайный глас Джут-Синга — как Вам и было предсказано в отношении его действий, невзирая на его теперешние излишне сентиментальные и слащавые письма ко мне. Consummatum est! [Свершилось! — (лат.)]

Семнадцатого февраля Олькотт, вероятно, отплывает в Англию по разным делам, а Махатма К.Х. отправляет своего челу под видом Мохини Мохана Чаттерджи, чтобы растолковать лондонским теософам эзотерической секции каждый или почти каждый спорный вопрос и поддержать Вас и Ваши предположения. Вам лучше показать Мохини все письма Учителя неличного характера — говорит Повелитель, мой Хозяин, — чтобы, зная все темы, на которые Он писал Вам, Он мог бы более действенно отстаивать Вашу позицию — чт'о Вы сами, не являясь обычным челой, сделать не в состоянии. Не совершайте ошибки, принимая Мохини, который прибудет, за Мохини, которого Вы знали. В этом мире есть не одна майя, о чем ни Вы, ни Ваши друзья и критикан Мейтланд не осведомлены. Посланник будет окутан как внутренним, так и внешним покровом. Dixit. [Он сказал.— (лат.)]

Что касается меня, то дайте мне спокойно почить среди моих ларов и пенатов[8]. Я очень стара, слишком больна и разбита, чтобы быть еще хоть сколько-нибудь полезной. Не переставая тянуть лямку, я умираю медленной смертью. Прощайте и передайте мой сердечный привет миссис Синнетт.

Всегда Ваша, здесь и — там,

Е.П.Блаватская.

 

ПИСЬМО 29

17 ноября 1883 г.

Адьяр, Мадрас

Сэр Ч.Тёрнер заявил на банкете, что Вы совсем сошли с ума и что однажды это непременно знакончится Вашим обращением в католика. Он сильно нас ненавидит.

Мой дорогой хозяин!

Конечно, я старая дура — как всегда; но это не мешает Вам быть дипломатом — детищем вашей эпохи и цивилизации. Я нисколько не сомневаюсь в Вашей преданности К.Х., абсолютной вере в него и любви, но не могу при всем этом отделаться от мысли, что все мы кажемся Вам всего лишь людишками, барахтающимися где-то на самой окраине кутхумианского света. Ну что ж, я не жалуюсь, я не тщеславна, а честна и откровенна, признавая свои ошибки, но готова при этом бросаться вперед и становиться на дыбы, подобно старой калмыцкой кляче, несправедливо вытянутой кнутом. Вот уже который день от Вас сюда приходит письмо за письмом, не содержащие ничего, кроме протестов и нападок на меня, как если бы я несла ответственность за всё, что в мире вообще носит название теософии; а также требований (как я и полагала, не имеющих никакого оправдания) относиться с уважением к Теософскому Обществу «Лондонская ложа», которого последняя в моих глазах вообще не заслуживает, ибо всё это время я не заблуждалась, какой невыносимой парвеню была «божественная» Анна. Я знала и повторяла это и с начала и до конца продолжала протестовать, пока мой Хозяин М. не назвал меня занудой и «недальновидной особой» (в одном из Его «алых писем», переданных через Субба Роу) и не приказал мне «заткнуться» — изысканное выражение, заимствованное Им, вероятно, из американского лексикона Олькотта. Однако Он никогда не говорил мне, что я неправа, а просто заявлял, что эту выряженную зеброй Кингсфорд выбрал Ваш руководитель и покровитель К.Х. и что Он знал, что делал — несмотря ни на что. И это, я полагаю, было одним из Их обычных окольных экспериментов над человеческой природой, а значит, я затыкаюсь. Но теперь мой язык вновь развязывается. Хорошенькие дела! И месяца не прошло с тех пор, как К.Х., наверняка зная, куда она гнет, заявил мне тем не менее — сообщив прежде, что она наилучшим образом использовала рекламирование мною сочинений Брэдлоу и Безант и воспрепятствует распространению «Theosophist» в Англии: «Напишите провидцам Лондонской ложи, что Вы готовы изъять тот неприятный памфлет, раз уж он так оскорбляет их христианские чувства, но что Вы не прекратите рекламирование вольнодумной литературы вообще». И Он заставил меня это сделать. Ибо, разумеется, всё, что говорит Махатма К.Х., — имеет силу божественного авторитета для М., и я это знаю.

Итак, я имела право думать, что в своем к Нему письме она жаловалась на нас; однако теперь я полагаю, что она ничего подобного Ему не писала. Я рада, что Ваши собратья доказали свою лояльность. Станьте их президентом, и нет ничего такого, чего я не сделала бы для всех вас. Но эта самая Анна оказалась змеей, рогатым аспидом среди роз, и, хоть убей, не могу понять, зачем К.Х. ее выбрал, если не для того, чтобы продемонстрировать интуицию Ч.К.Мэсси. Ну что ж, пусть себе учреждают Кингсфордское Общество и бьют поклоны у подножия своего кумира. Мэсси не тверд в своей вере, бедный, славный впечатлительный малый. Бесстыдный плагиат нашел себе в нем доверчивого поклонника. К.Х. занимался плагиатом из Киддла! Боже милостивый! А предположим, нет? И уж конечно, они, проницательные метафизики, не поверят подлинной версии этой истории, известной мне теперь. Тем хуже для глупцов и саддукеев. Если бы они знали, что должно было быть мысленно продиктовано в осаждении, как утверждает Дж[уал] Кул, — на расстоянии в триста миль, и видели, как все мы — генерал Морган, я и находящиеся здесь челы (у нас было трое из них) — подлинные обрывки, на которых было сфотографировано осаждение и с которых молодой глупец чела делал копии, будучи неспособным понять и половины сентенций, а посему благополучно их пропуская, то не были бы такими идиотами, чтобы обвинять не только Адепта, но двоих «западных шутников» в таком абсурдном поступке. Заниматься плагиатом из «Banner of Light»!! — помойной чаши этих душек — глупцы! К.Х. бранит меня за излишнюю болтливость — говорит, что Он не нуждается в защите и что мне не стоит беспокоиться. Но если бы Ему даже пришлось убить меня, я не могла бы держать язык за зубами — из общих принципов и как свидетельство лояльности по отношению к Ним. Само собой разумеется, что если Он так сказал, ничего Вам не объяснив, значит, Он должен был иметь на то достаточно серьезные основания. Но с того самого момента как Субба Роу принес нам подлинный клочок кашмирской бумаги (которую дал ему мой Хозяин), где проявилась целая страница из опубликованного Вами письма, — я догадывалась, чт'о это, собственно, означало. Почему то письмо составляет всего одну треть продиктованного письма и никогда не публиковалось, поскольку Вы его не получали? Нет никакой связи, каковая теперь усматривается, между первой частью и той, которая начинается словами «Идеи управляют миром», и это выглядит <...>[9]

Подлинное доказательство ее рассудительности! Я сам расскажу вам обо всем, как только у меня появится час свободного времени.

К.Х.

Но так как Они не хотят, чтобы я об этом распространялась, я уж лучше не скажу больше ни слова, а то как бы М. вновь на меня не набросился!

Теперь о другом. Я была сердита на Вас и поэтому написала о бедном Брауне, что теперь «узнав, уважаю его еще меньше». Всё это глупая болтовня. Он прекрасный молодой человек, Олькотт нежно его любит, и он очень привязан к Олькотту. Сара Паркер — неблагодарная, глупая, себялюбивая и смешная старая кобыла. Она прикидывается, что питает ко мне великую любовь и преданность, а за моей спиной злословит на мой счет — «удивляясь, неужели это правда то, что старик Уайльд рассказывал ей о госпоже Б[лаватской]». Она задолжала Брауну визит и те 60 фунтов, которые он ей дал, — а теперь называет его грубияном, «скупым шотландским мерзавцем», чьи деньги никогда не смогут оплатить всё, что она для него сделала (!) и чему научила, кто обязан ей всеми своими знаниями, и т.д. Здесь они, каждый раз встречаясь за столом, ежедневно воевали и бранились, так что я выпроводила его к Олькотту. А она, поскольку я никогда не захожу в помещения для прислуги, держала себя с челами столь вызывающе, что они не потерпели ее присутствия в доме. Она приспособилась вламываться в подобные помещения и усаживаться там, повторяя: «О, я наслаждаюсь, впитывая их магнетизм, — ведь он такой чистый!!» И когда Браун пошел к раке и достал оттуда письмо от К.Х., а я не позволила ей туда войти (из боязни их новой перебранки прямо перед ракой), она, выйдя из себя, пришла в такую ярость, что назвала Их (Учителей) «неблагодарными дворняжками» (а ля Хьюм), на которых она трудилась в Америке, ради которых она прибыла сюда и которые ныне предпочитают ей этого идиота Брауна, и т.д., и т.п. Челы, будучи этим сверх всякой меры оскорблены, заявили, что если полковник примет ее в Общество, все они его покинут. (Она не посвящена и никогда таковой не будет.) Дхарани Дхар Каутхуми (чела К.Х.) задал ей перцу, да такого, что она ужасно перепугалась, получила разлитие желчи и отправилась прямо в Калькутту, где первым делом потребовала от Нарендры Натх Сена, чтобы Калькуттское Общество сняло для нее за свой (Общества) счет пышные апартаменты, платило за них и содержало ее на должности «лектора Общества». Я дала ей короткую рекомендацию для Нарендры, Гордонов и Гоусала исключительно из жалости к ней, ибо у нее нет ни денег, ни ума, ничего, кроме энтузиазма и — наглости. Однако я всех их предупредила, чт'о она собой представляет. Итак, радуйтесь. Вы — пророк, а я — дура. Но всё же должна сказать, что я никогда не повернусь спиной ни к одной женщине, которая хотя бы кажется преданной нашему делу. Ее мне рекомендовала мисс Кислингбери, и для Америки она подходит вполне. Мой Хозяин заявил между двумя трубками: «Дерзай», и, как всегда, бросил меня на произвол судьбы. А теперь Они и Вы смеетесь надо мной. Воля ваша, джентльмены, не обращайте на меня, старую, внимания. Я, само собой разумеется, телеграфировала в Общество в Калькутту с указанием не тратить на нее ни пенни, ибо она, не чувствуя ни малейшей признательности, будет только компрометировать Общество. А Олькотт отказался принять ее в число членов. Итак — вот вам и конец всему этому. Отныне празднуйте вместе с Брауном победу.

Посылаю через Аллена Ваш чемодан с его содержимым. Бумага, которую они послали нам для «Theosophist», на один дюйм короче нашего журнала! и восемьсот рупий, посланных им!! Всё это Олькотта и Ваши дела. Что скажут подписчики, понятия не имею.

Браун, кажется, становится любимчиком Учителя. Браун написал мне из Джабалпура и Аллахабада бредовое письмо о том, что видел К.Х. и узнал Его — на лекции! Самые удивительные феномены происходили среди путешественников — Олькотта, Брауна, Дамодара и двух секретарей мадрасца. Дамодар развился до такой степени, что по желанию может выходить из своего тела. 10го они направили его ко мне, вручив ему послание и устное приказание для меня передать им по телеграфу ответное сообщение в качестве надежного свидетельства, что он действительно пребывал в своем астральном теле. В тот же час Куломб в моей комнате слышал его голос, а я и видела и слышала его и немедленно телеграфировала то, о чем он меня попросил. Всё это Вы найдете в приложении. Затем Браун кладет письма и вопросы под подушку Дамодара и несколькими минутами позже получает ответы, написанные почерком К.Х. и на Его обычной бумаге, а также еще и от моего Хозяина. Теперь они заявят, что на этот раз именно Дамодар и есть третий шутник, «восточный». Олькотт наконец видел К.Х., и, как говорит Д[жуал] К[хул], то же ожидает в Джамму и Брауна. Попросите теперь Брауна описать, чт'о он видит, ибо если Вы не видели там К.Х., у Вас будет, по крайней мере, один английский свидетель, что Он вовсе не миф — порождение двух «западных шутников». Харрисон — дурак, а его собрат по Т[еософскому] О[бществу] Дитсон — второй. Все они глупцы, и Карлисл был прав. Что Вы имеете в виду, говоря, что «их лордства» слишком много написали для вашего Лондонского Общества? Это мой Хозяин и еще двое других, кого Вы не знаете. То, что они пишут, — это против науки, а не ради ваших членов. И я всегда говорила, что это бесполезно и является напрасной тратой времени, ибо никто в это не поверит и очень не многие поймут, лично я — нет. Какую цель Вы преследуете, ругая Субба Роу? Ну прочтите то, что он приберег под конец против Каннингема, — старик написал ему и засыпал сотней вопросов во имя науки и археологии, на которые Субба Роу, по его словам, не будет отвечать. Аминь!

Бог мой, что за ослы пишут в «Light»! Он хороший малый, этот Ст.Мозес. И к Вам очень дружески расположен. Жалкий неудачник, безответственный и тщеславный медиум. И вот Вам теперь: «“Будда” — это всего лишь еще одно название лингама, имя идола», согласно некоторым английским пустомелям. (См. «Light» от 27 октября — полагаю, Хамфрейса.) Прощайте, с моей ногой опять очень плохо, и я едва могу удерживать ручку. Мой сердечный привет миссис Синнетт и Дэнни.

Ваша, к Вашему сожалению,

Е.П.Блаватская.

 

ПИСЬМО 30[10]

26 ноября 1883 г.

Адьяр

Мой дорогой сэр и брат и уважаемый хозяин!

Мы оба придуманы — и Вы, и я. Ну конечно, с тем житейским предвидением, что столь превосходно характеризует Вас в отношении обнаружения фактов, хорошо известных и давно раскрытых, у Вас должно было бы возникнуть пророческое предчувствие, что я, получив Ваше письмо от 26-го октября, начну кипеть от злости, ругаться, метаться и бурно выражать недовольство. Ну а мне, как я уже сообщала, это было давно известно. Она [миссис Кингсфорд] в моих глазах всегда была эгоистичным, пустым и медиумичным созданием, слишком любящим лесть и наряды и полагающим, что драгоценности — это как раз то, что нужно в жизни. К тому же Вы говорите, что начали мучительно осознавать ее недостатки — хотя это и можно назвать moutarde apres dinez [горчицей после обеда — (фр.)], поскольку в июле 1881 года Вы, подобно всем остальным, были ею просто очарованы. Возможно, она и известный теософ, — а Вы и я состряпаны неисправимыми, — поскольку в ней, по-видимому, имеется лучшее из того, что есть в Вас. Послушайте.

Три дня назад я получила от нее письмо — восемь страниц ее красивого четкого почерка и, как обычно, небесная юная дева, окруженная семью голубками и прижимающая к сердцу незаконнорожденный плод своей faux pas [оплошности — (фр.)], отштампованной на бумаге. Разумное и изысканное письмо, выразительное и ясное до ужаса; письмо, пропитанное духом беззаветного служения теософии (разумеется, ее «теософии» простофиль), «глубокого и разумного» почтения к Махатмам, «высокого уважения» ко мне, несчастной, — и всё это с подписью и выражением в заключение «сердечности и полного сочувствия».

О женщина — коварство, да вдобавок и слабость — вот твое имя! Итак, я знала и понимаю, что всё это письмо — чепуха. Полагаю, то небольшое «недоразумение» между Мейтландом и собратьями из Лондонской ложи возникло, как Вы пишете, 26-го числа? Ее письмо датировано 30го октября. Ясно, каковы должны были оказаться ее чувства, ее воистину женская злоба, когда она писала это рассудительное жалобное письмо, выступая против «безрассудства» м-ра Синнетта, его «рвения убедить нас в первостепенной важности Махатм», ее усилия «сохранить равновесие благоразумия в этой голове» и ее «наставления», никоим образом не принятые «спокойно значительным числом наших собратьев». Она «последнее время боялась увидеть наше Английское отделение опускающимся до некой разновидности идолопоклонства «перед этими милыми и добрыми Адептами, вместо сохранения уважительного к Ним отношения и только». Это «должно быть не по  вкусу самим Махатмам». Это «неразумно», потому что происходит в стране, «где любое новое движение находится под пристальным оком критики и градом враждебных насмешек», и «со стороны нашего Общества явно неразумно выставлять себя перед миром под видом секты, имеющей во главе руководителей, которым приписываются громадные сверхчеловеческие возможности». Всё это привело к тому, что «Standard» называет «нас Обществом, основанным на мнимых подвигах некоторых индийских плутов». «Это происшествие и другие подобные эпизоды сильно раздражали и беспокоили» ее. Как бы она ни уважала м-ра Синнетта, она считает, что «он совершает ошибку, проводя в этой стране ту же политику, какой придерживается Общество в Индии. Это неизбежно разрушит все наши надежды на привлечение внимания лидеров Мысли (Ланкастер и Донкин?) и Науки, сотрудничество с которыми было бы для нас неоценимым», и т.д., и т.п.

Итак, у меня достаточно оснований процитировать ее высказывания. А в таком случае имейте терпение. Далее она заявляет, что хочет лишь, чтобы широкая публика поняла, что «основой нашего Общества является философская школа, выстроенная на древнем герметическом базисе, следующая научным методам и строгой аргументации независимо ни от каких непререкаемых авторитетов извне, хотя и принимающая с уважением учения, исходящие из компетентных источников». В противном случае, хотя подобная политика наша в Индии и совершенно уместна, так как здесь «положение и влияние Адептов и Гуру понятны», — в Лондоне ваше Общество при такой ошибочной политике, как ваша, — «могут считать, с одной стороны, проявляющим необыкновенную доверчивость и незнание научных методов; а с другой стороны, системой, обладающей — для протестантского ума — поразительным сходством с католической системой духовных отцов и исповедников, с подчинением, требуемым от неофита по отношению к его Гуру или Махатмам... «Я надеюсь, — заключает она, — что вполне прояснила свою позицию, не подвергая себя опасности неправильного понимания. И мне придаст силы и поможет, если Вы будете столь любезны, чтобы представить это письмо самому К.Х. и спросить Его совета». Затем она жалуется, что старалась лично установить «отношения с Махатмой К.Х., но потерпела полную неудачу», и заключает просьбой к К.Х. укрепить ее своим влиянием, а посему, полагая, что «Махатме К.Х. может помочь в этом — магнетически или как-то иначе — то, что Он увидит мое лицо (?!?!), и я посылаю мою фотографию. Это может помочь ему правильно проанализировать мою нынешнюю личность...» и т.д., и т.п.

Полагаю, что этот «анализ» был полностью проведен и давно. Я, по крайней мере, должным образом проанализировала это милое, обворожительное создание и собралась дать соответствующий ответ. Я подготовила длинное, вежливое и, на мой взгляд, дипломатичное письмо, безусловно, в каком-то смысле защищая Вас и обвиняя лишь в погоне за феноменами и испытаниями. Увы, увы! Я ошиблась в расчетах. Мне не представилось случая «предложить это Махатме К.Х.», поскольку в тот же день Он сам взялся за это, не говоря ни слова.

Теперь отступление. В своем последнем письме Вы заявили — что сделали бы всё, что только не повелел бы К.Х., и добавили: «и Вы тоже». Ну а я говорю, что в данном случае я вовсе не уверена, что это так. К.Х. не мой Учитель, как бы высоко я Его ни чтила. И вот, не раньше чем я закончила переписывать свое письмо (мой английский исправлял Мохини), — работа, выполненная на моей лучшей бумаге и новым пером и занявшая у меня всё утро в ущерб другой деятельности, — произошло следующее. Мое восьмистраничное письмо было спокойно, страница за страницей, порвано моим Хозяином!! Его огромной рукой, возникшей на столе прямо под носом у Субба Роу (который хотел, чтобы я писала совершенно иначе), а Его голос произнес комплимент по-телугски, который я не стану переводить, хотя Субба Роу перевел его для меня, кажется, с великой радостью. «К.Х. хочет, чтобы я писала совершенно иначе» — таков был приказ. Они (Хозяева) посовещались и решили, что «божественную» Анну нужно ублажать. Она им необходима; она удивительно умиротворяюща (что же в конце концов означает это слово в данном случае?), и к тому же Они намерены ее использовать. Ее, должно быть, заставят остаться президентом, создающим сияющий ореол, а Вас — образующим ядро. Вам двоим придется встать друг против друга как двум полюсам и рискнуть, под руководством Учителей, раз и навсегда провести ради Общества между собой истинный меридиан. И не воображайте, что я смеюсь или шучу. Я пребываю в состоянии немоты и беспомощного отчаяния — ибо на этот раз будь я проклята, если понимаю, к чему Они клонят! Я просто передаю Вам, в выражениях Джуал Кула, распоряжение не писать ей, но чтобы я непременно «проводила в жизнь и понимала Их (Учителей) политику». Черта с два я Им проведу! И пускай Они тогда вложат мне в голову новые мозги, потому что я, хоть убей, не могу понять, каким образом она после столь неуважительного злоупотребления Ими в свою пользу — может оставаться президентом! К.Х. над этим только посмеялся. «Слова женщины, самолюбие которой было оскорблено, разозленной пренебрежением со стороны Учителя (К.Х.), — это лишь мимолетное дуновение легкого бриза. Она может говорить всё, что ей заблагорассудится. Собратья выполнили свой долг в отношении протеста, теперь она будет иметь лучшее представление, но притом должна остаться, а м-р Синнетт должен стать лидером и президентом внутреннего круга». Вот вам почти точная, насколько я помню, передача слов Д[жуал] К[ула], что бы ни означал этот внутренний круг. Предполагаю, что это означает вот что: миссис К[ингсфорд] будет президентом экзотерического Теософского Общества, равно как и внутреннего Общества, номинально, а в рамках основного Общества будет существовать некий внутренний эзотерический круг, или круг собратьев, занятых, подобно Вам, изучением эзотерических доктрин. Итак, в результате мне приходится писать ей и рассыпаться во всевозможных лицемерных и лживых комплиментах, на самом деле ничего подобного не ощущая. И пусть карма всего этого падет на голову Хозяина — ибо во всем этом я была лишь орудием или не несущим никакой ответственности посредником. Полагаю, Махатма К.Х. играл первую скрипку, а мой Хозяин, как всегда, — вторую. А я, как Вы говорите, вынуждена только повиноваться.

Несомненно, ибо это — лучшая политика.

Вот и всё, а теперь я умываю руки. Раз Учителя взваливают это на себя, что тут скажешь? Они желают, чтобы она описала в «Theosophist» свои оккультные переживания — как она сама говорит, — и она любезно соглашается.

Я и в самом деле не представляю, как ответить на Ваш вопрос о фрау Гебхард. Если хотите знать, она, конечно же, заслуживает того, чтобы получать прямые указания от Учителей. Но как может К.Х. обратиться к ней — женщине? Разве Вам не известно о строгом запрете? И кроме того, Хозяин запрещает мне говорить на подобные темы. Он уже несколько раз бранил меня за излишнюю болтливость и за то, что я рассказываю Вам о вещах, о которых сама имею не слишком большое представление, — как например, об этой проклятой «лунной» проблеме. И меня за это ругали как никогда раньше, как вдруг наружу выплыл этот вопрос о луне — «мусорном ведре». И всё из-за этого несчастного Уайльда. Его ответ настолько глуп, что я вообще не буду обращать на него внимания. Неужто и в самом деле «м-р Б.»? М-р Б. — это, конечно, Даянанда, к которому обращаются как к мру Б. в его дурацком письме в «Light». Ах да! «М-р Б. ... быстро распадается на части и разлагается и должен, без сомнения, вскоре полностью исчезнуть», и «м-р Б., то есть Даянанда, очень быстро распался на части и как раз 30-го октября умер окончательно, как и было предсказано 18 месяцев назад. Уайльд может веселиться. Но ведь он и сам распадается на части и быстро исчезает — дурак!

Ну а здесь опять кое-что новенькое. Позавчера я получила телеграмму из Джаммара от Олькотта: «Учителя забрали Дамодара». Пропал!! Именно этого я ожидала и боялась, хотя это и весьма странно, ибо едва ли прошло четыре года, как он стал челой. Посылаю Вам обе телеграммы — от Олькотта и вторую от м-ра Брауна. Почему Браун пользуется такой благосклонностью — вот чего я никак не могу понять. Возможно, он хороший человек, но что, черт побери, совершил он такого праведного и полезного! Вот и всё, что мне о нем известно, так как, повидимому, это второй визит К.Х. к нему лично. Его ожидают здесь или поблизости два челы, прибывшие, чтобы встретить, из Майсура. Он собирается куда-то к буддистам Южного храма. Увидим ли мы Его? Не знаю. Однако здесь среди чел наблюдается некоторое смятение. И происходят странные вещи. Землетрясения, синее и зеленое солнце; Дамодар похищен, и приезжает Махатма. И что же мы теперь будем делать в конторе без Дамодара? Ради всего святого и пропади всё пропадом, неужели мало у нас было трудов и забот! Ну ладно, ладно, Их воля будет исполнена, не моя.

Всегда увешанная неприятностями Ваша

Е.П.Блаватская.

Передайте мой сердечный привет дорогой миссис Синнетт и поцелуй Дэнни. Как там он и хозяйка? Кто такой м-р Финч? Кандидат в челы? Что говорит м-р Майерс по поводу «Ответов»? Полагаю, возмущен? Именно так я и думала. Ну что ж, это всё, что достанется на долю Адептов за Их хлопоты. Прощайте!

М-р Синнетт, Вы не должны удивляться. Мы храним в глубине души всё то доброе, что приносят Общество и Движение в целом. Как раз желания большинства не должны преобладать — ведь необходимо принимать во внимание и чувства менее просвещенного меньшинства. Должен наступить такой день, когда все будут знать больше. Тем временем Акху[11] пытается очаровать К.Х. своим портретом.

М.

[1] Письмо 21а — Заимствованные Махатмой Кут Хуми слова, выделенные курсивом при публикации в «Light» (20 июля).

[2] ...«никогда не существовал». — Кавычки поставлены Махатмой Кут Хуми.

[2] «Дядя Сэм» — американский бизнесмен Сэмуэль Уорд, ставший символом американского бизнеса.

[2] Письмо 24 —  Эта записка написана рукой Е.П. Блаватской. По-видимому, она не имеет никакой связи с предыдущим письмом.

[2] Гайквар — имя и наследственный титул властителя княжества Барода.

[2]  М.Р. — Возможно, Members of the Parliament — члены парламента.

[2] Дугпа — красные шапки, одно из направлений в тибетском буддизме. Е.П.Блаватская рассматривает дугпа как синоним колдуна, адепта черной магии. Им она противопоставляет гелугпа — желтые шапки — последователей Цзонкапы.

[2] ...почить среди моих ларов и пенатов. (Иноск.) — Умереть на родине. В древнеримской мифологии лары — божества-покровители общин и их земель, а пенаты — божества-хранители домашнего очага.

[2] <...> — В этом месте несколько строчек, написанных рукой Е.П.Б., видимо, были полностью стерты, а следующее осажденное замечание написано почерком Махатмы Кут Хуми.

[2] Письмо 30 — Комментарии Махатмы Мории выделены жирным шрифтом.

[2] Акху — имя Махатмы Мории для миссис Кингсфорд.

К началу страницы → Оглавление писем Е.П.Блаватской

 
 

 
html counterсчетчик посетителей сайта
TOP.proext.com ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU