Е.П.Блаватская

Письма А.П.Синнетту

Назад к оглавлению

Письма 11-20

Письмо 11

Письмо 12

Письмо 13

Письмо 14

Письмо 15

Письмо 16

Письмо 17

Письмо 18

Письмо 19

Письмо 20

 

ПИСЬМО 11

20 июня [1882 г.]

Барода

Уважаемый хозяин!

Получила Ваше второе письмо от 13 июня со следами горьких слез, пролитых на бумагу, и мне хотелось бы сначала ответить на это письмо, а уж потом всерьез поговорить о деле. Оставим пока в стороне «грубятину», как Вы называете Скотта, — эта грубость совсем не то, что когда-либо меня волновало, меня скорее мучит мысль, что он сам по собственной вине лишился всех шансов на выздоровление и защиту. И всё же я чувствовала по отношению к нему ничуть не меньшие, чем прежде, дружелюбие и привязанность. Я обвиняю его в том, что он сделался жертвой дурного влияния, не более чем стала бы обвинять, подхвати он оспу, проявляя самозабвенную заботу о своей жене (что бы там ни было, этого недостойной), когда ее поразила эта болезнь. Попомните мои слова, он раскается, и когда я приеду в Бомбей, я пошлю Вам нечто такое, что заставит Вас изменить свое мнение о нем.

Однако есть и кое-что еще, что беспокоит меня уже на Ваш счет, но в этом деле существуют два аспекта. Во-первых, Ваша непреклонная решимость раскрыть народу вообще и англо-индийцам в частности тайну каждого происходящего феномена; и, во-вторых, Ваша в корне ошибочная позиция и крайне враждебное отношение к тем, кто пока еще управляет судьбами и К.Х. и М.

Возможно, сейчас я говорю всё это, находясь под неким воздействием, и Вам лучше не пренебрегать моим советом. Тогда в отношении первого вопроса: я весьма решительно, настойчиво и бескомпромиссно протестую против Вашего непоколебимого желания делать всё, что делаю я (по части дурацких феноменов), с целью просвещения общественности относительно этого предмета. Мне нет никакого дела до общественного мнения. Я до глубины души презираю миссис Гранди[1] и мне в высшей степени наплевать и на семейство Бересфордов, и на Хана. Все эти «как бишь их там?» в отношении производимых феноменов придерживаются высокого или низкого мнения обо мне. Я отказываюсь  обращать их в свою веру ценой той малости самоуважения и чувства собственного достоинства, которые оставил во мне мой долг по отношению к ушедшим и к делу. Уж лучше я не обращу их в другую веру, чем имена Братьев окажутся впутанными в какой-то там феномен. Их имена достаточно полили грязью; ими злоупотребляли и их поносили все писаки Индии. Ныне люди называют своих собак и кошек именем «Кут Хуми», а «уважаемая Старая Леди» вместе с «Гималайскими Братьями» стала ходячей карикатурой. Теперь ни «уважаемая Старая Леди» per se [сама по себе — (лат.)], ни К.Х. и М. — еще меньше, все ОНИ не обращают внимания на эту чертовщину с насмешками, однако за нашими спинами есть и другие, кто в соответствии с общим правилом скорее всего не допустили бы, чтобы имена, связанные с Великим Братством, были замараны в глазах местного большинства (до пелингов им и дела нет). В течение двух лет мы — Вы и я — ведем упорную борьбу, отстаивая свои позиции в этом вопросе; Вы всегда настаивали на том, что без Братьев для Теософского Общества нет спасения, что исключение их имен из рассмотрения равносильно отделению принца Датского от Гамлета, и — были неправы. Вы можете хоть до дня Страшного суда настойчиво утверждать, что Вы были и до сих пор остаетесь правым, я же всегда буду оспаривать Ваше мнение, ибо знаю, о чем говорю, и знаю своих закулисных действующих лиц, а Вы — нет. А значит, как только мне представится возможность избежать бросания публике косточки, чтобы она обгладывала ее, действуя через мою и Братьев(!) головы, я именно так и сделаю.

Письмо О’Конора оказалось приятным сюрпризом, и никто этого не ожидал. О’Конор, пошли я тотчас же ему ответ, лишь усмехнулся бы, даже поверив в это, и в лучшем случае приписал бы это медиумизму, любезному «Эрнесту» и К°, а именно с этим-то я никогда и не соглашусь. И если, поняв, что он там усмотрел, Р.Скотт, лучший и самый искренний и честный из всех, изменив свое мнение, выступает против Братьев и бранится, а иногда даже полностью перестает верить в Их существование, чт'о можно ожидать от члена земельного союза — друга миссис Минни Хьюм Скотт!! Ну ладно, «прикусываю язык», извиняясь за свое неучтивое «грубятинское» выражение. Вы знаете, что я люблю и уважаю Вас превыше всех англичан в Индии. И особенно люблю за всё, что Вы для меня сделали, уважаю за Вашу стойкость, бесстрашие и независимость в борьбе за Братьев и Общество. Однако в Вас есть некое безрассудство, та наиболее опасная черта, которая способна порушить всё раз и навсегда, а именно — жажда швырять то, что свято, псам и метать бисер перед свиньями, а кроме того, Вами владеет совершенно несбыточная идея, что Вы когда-нибудь сможете заставить Руководителей — по ту сторону — писать и думать в присущей Вам манере. Сотни раз я Вам говорила, и даже К.Х. намекал на это в своем письме, что, несмотря на всё свое к Вам уважение, Он — по первому же знаку Когана — навсегда исчез бы из поля Вашего зрения, и более того: Вы за всю свою жизнь так ни разу о Нем и не услышали бы. Насколько ошибочно Ваше замечание, что никакое Теософское Общество невозможно без предъявления Братьев, «подобно красной тряпке перед мордой быка», по Их определению, — будет Вам доказано в приложении к «Theosophist», печатание которого заканчивается. Если его содержание не раскроет Вам реальную практическую пользу, приносимую Обществом — оставим на время Братьев  — коренным жителям (помните, что это и есть главная цель К.Х. и М.), тогда уж ничего не поделаешь.

№ 2. «Всё это дело с проверкой и испытательным сроком...» Ну что ж, допустим, это «слишком омерзительно для решительных и честных европейских натур» (Вам, вероятно, не стоило бы столь полно отождествлять свой характер с европейским, что явно более соответствует истине), допустим, что так, ну и что Вы можете с этим поделать? И волнуют ли вообще Руководителей К.Х. и М. Ваши или даже мои протесты? И Они ли старались с боем пробить себе дорогу к Вам, или это как раз Вы последовали за Ними? Разве Они когда-либо поощряли Вас или кого-то еще? Разве Они когда-нибудь выказали хоть малейшую благосклонность к Олькотту — своему скромному, покорному, терпеливому и всегда безропотному рабу? Для Вас — это «быть или не быть». Вам придется или принять Их такими, какие Они есть, или же — расстаться с Ними. Всё это похоже на то, как если бы Вы отчитывали вершину горы Эверест за холодность и суровость. Идеи и жалобы вроде тех, что выражены в Вашем ко мне письме, не сократят дистанцию между Вами и К.Х., а скорее расширят пропасть. Вы «окружены сетями проверок и испытательных сроков, опутаны невидимыми нитями» — уж это как пить дать. Ну так почему бы Вам не сделать попытку и ценой величайшего усилия не выпутаться из них? Порвите их — это очень легко, но только с ними вместе Вы разорвете и ту нить, что связывает Вас с К.Х., — только и всего. И не Им так устроено, что Вам приходится подвергаться «омерзительному» ужасу (не) возможного (а несомненного) испытания, ибо и про Него можно сказать, что Он сам проходит испытание — только на гораздо более высоком уровне и несоизмеримо более трудное. В течение первых лет Руководители не проводят никакого различия между «англичанами высшего сорта» и любым другим англичанином или местным жителем. На самом же деле Они, по правде говоря, проявляют б'ольшую благосклонность к аборигенам. Они опасаются англичан (как нации) и не доверяют им, и в Их глазах русский, француз, англичанин или любой другой представитель христианского мира и цивилизации — это человек, которому едва ли можно или вообще стоит верить.

А знаете ли Вы, кто именно в настоящий момент среди шаберонов[2] наиболее непримиримо настроен против вас, английских теософов? Англичанин, мой дорогой хозяин, — это Ваш соотечественник, жертва ваших британских законов и «миссис Гранди»; тот, кто когда-то, сорок лет назад, был высокообразованным эсквайром, богатым человеком и главным судьей в своем графстве, знатоком греческого и латыни. Насколько позволяет мне сообщить Вам, а он рядом со мной — и кто теперь самый беспощадный враг цивилизации и звезды Христа, как он называет Европу? Именно он, а не родившиеся тибетцами или индусами шабероны, не доверяет уставу Эклектического Теософского Общества, и это всё, что мне позволено Вам сообщить.

«И теперь выбирайте сей же день, сыны Израиля», будете ли вы поклоняться богам своих отцов или новому богу, найденному вами в пустыне!

И подумать только, что для несправедливых взаимных обвинений, направленных против Их устава и законов и Их освященной временем политики, Вы избрали именно тот момент, когда бедный К.Х. изо всех сил добивается разрешения помочь «Эклектику» в лице м-ра Хьюма и Вашем, и когда Эглинтону предоставляются полномочия без расширения Их собственных! Вы, мой хозяин, тонкий дипломат! А теперь идите и жалуйтесь, если у Вас хватит на это наглости, когда мы вместо согласия получим — отказ. Интересно только, как это человек с Вашим умом мог оказаться неспособным трезво и непредвзято оценить ситуацию! Кому, собственно, они нужны, Им или Вам? Кто, Вы или Они, беспокоится о дальнейшем общении? Они могут осознавать и, в чем я лично не сомневаюсь, в полной мере осозна'ют ту пользу, которую Вы можете принести «Эклектику» и Теософскому Обществу. Однако на сегодняшний день Вам следовало бы понимать, что лично для Них, для Их Братства, Вы всегда будете бесполезны. Что Вы не из того теста, из какого Они творят чел, и что если даже Вам позволят общаться с К.Х., — это исключительно из уважения к Нему, наилучшему и самому перспективному из Их кандидатов в Будды или, вернее, в Бодхисаттвы; и что Вы делаете Его работу гораздо более трудной и даже ставите под угрозу Его собственное положение, презрительно критикуя Их действия. Но Вы истинный англичанин, и как в политическом плане Вы обычно обращаетесь с Бирмой, навязывая ей свою волю и вмешиваясь в ее дела, так, по вашему мнению, вы можете обходиться и с оккультным Тибетом — путем вмешательства в его внутреннюю политику в сфере психологии. Ну что ж, я должна сказать, что вы как нация высокомерны и бесцеремонны, если уж Вы, один из лучших ее сынов, видимо, не способны осознать полную бесполезность того, что вы делаете, и, так сказать, инстинктивно стремитесь взвалить на тибетских Адептов груз вашего вселенского вмешательства! Надеюсьханий — если она там есть, а я думаю, что нет, — ибо говорю я это для Вашей же пользы, опасаясь, как бы Вы не создали новых трудностей в сфере общения с К.Х. и моим Хозяином.

Я не могу передать Ваш вопрос К.Х., потому что сейчас совсем Его не вижу — разве что иногда, да и то на секунду-другую, и по той же причине так же мало вижу и Джуал Кула. Но как раз теперь я перевожу для «Theosophist» связанные с этим вопросом тибетские послания и заставлю Деба переписать их для Вас, как только вернусь в Бомбей. Не могу понять, как Вы не поняли <...>[3]

 

ПИСЬМО 12

Для Вас имеется только что полученная любовная записка. Думаю, что мой Хозяин «колется» благодаря haut fait de magie [необычайному чарующему воздействию — (фр.)] Эглинтона и дает объяснения, как и обещал. Вы, безусловно, не поверили бы мне — если бы открытка была такой «хорошей подделкой моего почерка», и притом я уверена, что м-ру Ч.К.М[эсси] следовало укрепить Вашу веру в то, что это было в некотором роде новое мошенничество, состряпанное миссис Биллинг и мною. К тому же имеется еще и письмо от Махатмы К.Х. Ох уж эти затеи м-ра Мэсси, не был ли он, и только он один, тем, кто предлагал и устроил ее [миссис Кингсфорд] избрание как единственно возможного спасителя Британского Теософского Общества? Что ж, теперь благодарите его и не мешайте ей превращать всех вас в «студень». И уж, конечно, она более чем когда-либо будет вилять вами, как своим хвостом. Не сомневаюсь, что это кончится скандалом. Итак, Олькотт прибывает, и тогда Вам nolens volens [волей-неволей — (лат.)] придется принять решение номинального президента. Мой Хозяин дал ему наставления и уже поторапливает.

Ваша, а не миссис Кингсфорд,

Е.П.Б[лаватская].

 

ПИСЬМО 13

21 июля [1882 г.]

Мой дорогой м-р Синнетт!

Consummatum est! [Свершилось! — (лат.)] Прибыла почта, и я получила указ от М. распечатать письмо от Мэсси и послать его Вам для прочтения, прежде чем отослать Олькотту. Прекрасный финал! А что еще можно было бы ожидать во главе с таким фанатичным ослом, как Уайльд? О моем и Олькотта «атеизме» им было отлично известно в течение последних пяти лет, с тех пор как мы стали буддистами. Привожу всё это в качестве оправдания, и богоданная или божественная Мудрость — это совсем не «Мудрость Бога». Ну так что же нам делать? Именно на Мэсси и Ст.М[озеса] опирается вся эта стройная система взглядов. Мэсси — и так уже настроенного против меня тремя этими фактами, которые он понимает совершенно неправильно, — еще можно убедить, но это под силу только Вам, а не Олькотту — так говорит Хозяин. Что касается Ст.М[озеса] — на него рассчитывать бессмысленно. Прочтите его последнее «Учение Духа» в «Light» и скажите мне, будет ли высший развоплощенный Дух говорить о святом Павле и даже о духах-элементариях — термин, изобретенный и введенный мной в «[Разоблаченной] Изиде» для обозначения оболочек, которым никогда не пользовался никто, кроме нас, так как на Западе уже целую вечность и в каббалистических и в оккультных книгах этим термином обозначали саламандр, гномов и т.д., которых мы называем элементалами, в чье существование не верит ни один из спиритуалистов, ни — причем в еще большей степени — Ст.М[озес]. Внимательно прочтите стр. 319 «Light» и скажите мне, не является ли диалог между +[4] и Ст.М[озесом] мысленной беседой с самим собой — между его эмоциональным «я» и его интеллектуальным, разумным «я». Мэсси говорит, что Ст.М[озес] объявляет утверждение, будто + является Братом, «явной, чистейшей и наглой ложью» — ну и прекрасно! Однако К.Х., М. и старший Коган говорят, что + в его раннем медиумизме — это Брат, и я вновь и вновь буду отстаивать это даже на смертном одре. Но, несомненно, + тех времен — это не + сегодня! Passons! [Не стоит об этом! — (фр.)] И бессмысленно об этом спорить!

Ох, ну почему Вам в голову пришла однажды эта злосчастная идея написать ему о том, что сказал К.Х.? Он был теософом, в то время равнодушным, но всё еще открытым для убеждения, а теперь он непримиримый враг К.Х.; и Вы не знаете, не можете знать, как горько он смеется и глумится над одним только именем К.Х.! И именно он, Ст.М[озес] (как пишет мне миссис Б[иллинг]), восстановил против К.Х. всех теософских спиритуалистов, которые с почтением взирают на него как на авторитет, на лидера. Ну что ж, как Вы говорите, слезами горю не поможешь.

Я обманула его, Ч.К.Мэсси?! Да, я «обманула» его, как Скотта и еще многих других, сказав им правду, — хотя лишь часть всей правды, за которую меня не должны считать ответственной. Но посмотрите, что Мэсси говорит о визите К.Х. к Эглинтону. О моя вещая душа! Ведь я это предчувствовала. Насколько прав оказывается в таком случае Мэсси, и как низко, должно быть, упал наш К.Х. в их близоруких глазах. К.Х. смеется над этим, а за Ним и М. Они и в самом деле могут себе это позволить. Но что Вы-то скажете Мэсси? [Вы] что, дадите ему действовать, пребывая под тем невероятным мнением (позорящим всех нас), что К.Х. — ярчайший, лучший и чистейший из всех Хутухту[5], действительно входил в его персону, чтобы понять этого тщеславного глупца?! Он [К.Х.] несколько раз писал Вам на эту тему. Возможно ли, что Он ни разу не упомянул об этом, не выдал Вам хотя бы крупицу истины? Как же Он потешался над самонадеянностью Эглинтона! Как это просто, говорил Он мне, показать, что лучший на свете медиум весьма легко становится подверженным галлюцинациям вплоть до майи. Почему только вчера Мориа заявил, что захоти Они этого, и Стэйнтона М[озеса], невзирая на его «хранителя» и «проводника» +, можно было бы заставить принять нашего пуди (элементал) за Христа. И что после этого Ст.М[озес] стал бы непреднамеренно обманывать весь мир спиритуалистов, пребывая в твердой уверенности, что он лицезрел Христа и что м-р Иисус рассказывал ему и то, и другое, и третье. Неужели Мэсси столь слеп, чтобы не понять, что К.Х., давая Эглинтону свои «рекомендации», только смеялся над ним? Разве это обычная манера К.Х.? Похожи ли эти излияния, чей иронический тон оказался столь выразительным, что Олькотт почувствовал себя вынужденным смягчить интонации и высказаться лишь наполовину, — публикуя всё это в «Psychic Notes», так, говорю я, похожи ли они на то, что К.Х. пишет вполне серьезно? Ох уж эти лондонские дураки, неужели они не видят, что для всего этого был повод? Повод, который будет раскрыт в ходе дальнейших событий и, возможно, станет причиной сильнейшего удара из всех когда-либо полученных сп[иритуализ]мом и даже его частичного уничтожения. Спросите Эглинтона — это совершенно необходимо, — как выглядит К.Х. Пусть некоторые из наших друзей (Мэсси) зададут ему вопрос, какова внешность К.Х., и судят по имеющемуся у Вас портрету. Почему Эглинтон представляет Менджеса как К.Х.? Он устанавливает прямую связь Менджеса с К.Х. и «Прославленными» и т.д. И может от неверных духов стихий опуститься до старого тряпья — белого пеньюара миссис Николс и ночного колпака ее мужа, чтобы сфабриковать из этого К.Х. Кут Хуми пытался спасти Эглинтона, лично к нему не приближаясь, ибо, по Его словам, тот являет собой удивительной силы медиума. Однако Он обнаружил, что этот человек, хотя и достаточно честный по природе, попав под контроль, стал лжецом и мошенником, преднамеренно обманывающим людей, а затем полностью обо всем забывающим. Он ничему не поддается и ничего не принимает, и К.Х., который надеялся, что, притащив его в Симлу, сможет принести пользу Обществу, или, по крайней мере, феноменалистам, внезапно прекратил всякую деятельность, так как обнаружил, что сила, которую Ему пришлось бы использовать, чтобы уберечься от элементалов и особенно от оболочек, оказалась бы больше, и притом намного больше, той, которой Ему разрешено воспользоваться в подобных целях. И всё же Мэсси прав, и даже Бэнон прав, так как возвышенный идеал, созданный ими в воображении, разрушен и К.Х. должен явиться им как потерпевший неудачу. Пойти к Ст.М[озесу]? А зачем? Что толку в этом? Если бы один из наших Братьев явился ему в своем обычном состоянии, то Ст.М[озес] принял бы Его за лжеца, клеветника, духа колдуна, который осмелился поколебать в нем уверенность в знании +. А если бы Они пришли, когда Ст.М[озес] находился под контролем, тогда бы он ничего не помнил, всё бы перепутал и еще более ухудшил положение дел. «Он (Ст.М[озес]) слишком далеко зашел, — говорят Они. — В майе он живет, в майе умрет и пребудет в майе в течение долгого времени вплоть до своего следующего рождения». Так что не будем больше об этом говорить.

Когда Эглинтон уже находился в Англии, К.Х. велел мне поступить так, как просил Э[глинтон]: послать ему соглашение и заявление, а на возражения Олькотта мой Хозяин заявил ему, что Э[глинтону] никогда не позволят стать теософом. И Они сдержали свое слово. Всё, что было сделано, совершалось с определенной целью, причем для этого имелся определенный повод. Я повторяю Вам слова моего Хозяина, а Вы можете сказать это Мэсси. Но разве Вы не собираетесь защищать своего друга К.Х.? Неужели Вы, м-р Синнетт, окажетесь столь неблагодарным, что позволите Мэсси в таком духе говорить о К.Х., который принес в жертву больше, чем Вам когда-либо удастся узнать, во имя будущего как Вашего, так и Общества? Я уверена, не откажетесь — просто не сможете. И пусть весь свет оскорбляет и подозревает меня, пусть они ругают меня и оскверняют саму почву, по которой я ступаю, — лишь бы они не позорили имен наших Братьев — и, Боже милостивый! — это именно то, что я и ожидала! Видите, чем это оборачивается для Них, святых и блаженных, когда Они имеют дело с вашими цивилизованными спесивыми пелингами! А Вы хотели бы, чтобы Они явились на всеобщее обозрение и швырнули свои личности на растерзание псам! Мне лучше умереть, чем увидеть поруганным нашего К.Х.! Я бы сама скорее предпочла, чтобы Они обратили свою бешеную ярость на меня с моей выносливостью, чем терпеть то, что я фактически терплю теперь, столкнувшись с подобной профанацией. И именно сомнения и подозрения м-ра Хьюма, его возражение Олькотту привели К.Х. и М. к необходимости доказывать ему, что нет для Них на свете ничего легче, чем убедить медиума в Их существовании. Нет, Вы подумайте, сколько раз Вы говорили, что если бы только м-ра Хьюма можно было убедить, что К.Х. и я совсем не одно и то же и что Они действительно обладают силами и могут проявлять их совершенно независимо от меня, он не стал бы спрашивать больше ни о чем. А теперь прочтите его полное отчаяния письмо ко мне. Посмотрите — согласен ли он предоставить событиям развиваться спокойно и постепенно, шаг за шагом. И разумно ли с его стороны просить К.Х. выдать ему сразу, немедленно и целиком всю доктрину, притом, что у самих Адептов уходят годы на ее изучение? А так как Они не выдадут ему доктрину, то не потерпит ли «Эклектик» неудачу и не скроется ли он из виду, как произошло с Британским Теософским Обществом? Нет, сэр; человеческая натура, и особенно западная, британская натура, — ненасытна. Делайте то, что могут наши Братья, — я не говорю — Вы, так как Вы, видимо, вынудили себя перейти в разряд исключений, — другие же теософы никогда не будут удовлетворены. С каждой новой уступкой они шумно потребуют еще большего.

Поцелуйте...

Итак, что же нам делать? Прочтите письмо Мэсси и м-ра Хьюма и оцените для себя ситуацию. А ноябрь-то уже наступает нам на пятки. Британские теософы отложили свое окончательное решение до ноября — не дает ли это какой-то пищи для Вашего ума? В ноябре кончается наш семилетний период, но надежд у меня что-то слишком мало. Коган там, и Его нельзя сдвинуть с места никакими предложениями. Он суров и бесстрастен, как сама Смерть.

Простите меня за столь длинное письмо, но я никогда не пишу, не будь на то крайней необходимости, а мы — идем ко дну. И поверьте мне, было бы намного лучше, если бы нашим Братьям никогда и ничего не предлагали и не советовали. К.Х. слишком безупречен и к тому же чересчур человечен и активно добр, и это, возможно, Его и погубит. Он мучается — я это знаю — всякий раз, когда Ему приходится хоть в чем-нибудь отказывать вам обоим, а еще и потому, что вы, видимо, не понимаете: если Он поступает именно так, значит, тут уж ничего не поделаешь — это выше Его сил. О, если бы не тот злополучный, несчастливый день, когда я впервые согласилась установить между вами обоими переписку, а Он, с присущей Ему добротой и божественным милосердием, не отказал в моей просьбе! Уж лучше бы сгинуть и Теософскому Обществу и нам обоим — Олькотту и мне, чем сделаться средством такого унижения святых имен Братства в глазах общественности!

Оборотившись от великого к смешному, полюбуйтесь-ка на письмо Ч.К.М[эсси] в «Light». Посмотрите на эти злобные выпады когда-то преданного друга! Ну что ж, я ответила на это в выходящем завтра «Theosophist». Ваше «Письмо А.И.Т. [англо-индийского теософа] лондонскому теософу» великолепно, но в этом месяце оно уже опоздало и пойдет только в следующем.

Наше спасение в том, чтобы наводнить, пока это позволено, весь мир оккультными публикациями и нашими доктринами и тем самым вселить уверенность в сердца людей. К.Х. и М., конечно, помогут. Но останутся ли Они там для оказания помощи, когда минует ноябрь? Это еще вопрос.

Дж[уал] Кул говорит, что в Лондоне Теософское Общество следовало бы формировать исключительно из мистиков и не допускать туда ни одного предубежденного сектанта. Принять в Общество миссис Кингсфорд, Мейтланда, Изабель де Штайгер (ч[лен] Т.О.), мисс Ф.Арундейл (ч[лен] Т.О.), Мэсси, Палмера, Томаса и нескольких провидцев; а затем пусть бы послали чел, чтобы при каждой встрече развивать их, обучать, и уж тогда видимые результаты не замедлят сказаться. К.Х. был столь любезен, что вчера вечером продиктовал мне почти весь мой ответ Мэсси. Когда разделаетесь с письмом Мэсси, пришлите мне его обратно.

Пусть наши кармы защитят и спасут нас.

Ваша Е.П.Б[лаватская].

 

ПИСЬМО 14

4 августа 1882 г.

Мой дорогой младший хозяин!

Теперь уж Вам достанется на орехи, вот радости-то у меня будет! Видите, какая опасная штука правда, особенно если высказать ее провидцам, вдохновленным Иоанном Крестителем и Гермесом? В статье, адресованной в «Theosophist» (Вы найдете ее в «Light», где она опубликована Мейтландом и миссис К[ингсфорд]), Вас называют «ваш обозреватель» (мой, «Theosophist», обозреватель), и с моим несчастным обозревателем, явно чуждым авторам «Совершенного пути», обращаются хотя и учтиво, но всё же чересчур сурово в основном по причине его отхода от христианства прежде, чем он смог понять скрытую эзотерическую прелесть христианства. Суета сует! Потом эта бесконечная статья от слепой курицы В.Оксли — против Субба Роу, которого он называет фанатичным ортодоксальным брамином!! Публике он заявил, что его три раза посещал К.Х. «в астральной форме»!!! А философская доктрина, представленная в ней (в статье К.Х.) на обсуждение, вряд ли рассчитана на просвещение бедных смертных или подкрепление их уважения к силам Братства. Я собиралась отказаться от посланий, но К.Х. приказал мне не делать этого, а Д[жуал] К[ул] тут же подбросил длинное примечание в качестве приложения к статье, полученной мной в виде дубликата, каковой Вам, согласно приказу, и посылаю. К.Х. велел Вам внести в нее изменения, если, конечно, она Вам п онравится, и отослать Им до того, как она будет напечатана. Ну, как я говорю м-ру Хьюму, когда ее получат в Лондоне, это будет настоящая a coup de theatre [неожиданная развязка — (фр.)]. Вашим богомольцам роздано почти всё. То, что останется, опять отошлю американским подписчикам и нашим членам для разумного распределения. Я настаивала на том, чтобы это было напечатано так, как хотели Вы, а не как напланировал Олькотт в своей глупой башке янки. Оставшись в одиночестве и без его понуканий, убеждаюсь, что в деловом отношении я намного лучше, чем он. Со статьей отослала Деба в «Bombay Gazette Press» и не встретила никаких препятствий к ее напечатанию таким путем. Не представляю, каким будет счет, полагаю рупий 15, и оплачу я его из Вашего гонорара за «Оккультный мир», который (не гонорар, а «Оккультный мир») рвут прямо с руками. Вам, кто так часто обвинял меня в неточности, оказывается, лучше бы помолчать. Д[жуал] Кул указал мне на Вашу ошибку и здорово потешался над Вами. Посмотрите стр. 200 и 201. Соберитесь с мыслями, сын мой, и постарайтесь вспомнить, что подробности портретного описания К.Х. полностью отличаются от представленных Вами. Мы — миссис С[иннетт], Вы и я — сидели в гостиной, когда я в нескольких словах высказалась о портрете К.Х. и добавила, что не думаю, чтобы Вы его получили. Вы тут же начали приставать ко мне с просьбами попробовать. Я согласилась, но высказала некоторые сомнения. Тогда же Вы дали мне листок почтовой бумаги, который был положен в альбом для наклеивания вырезок. До обеда ничего не случилось, но что-то произошло в тот же день во время обеда, и никаких «ни того дня, ни той ночи» между этими моментами не проходило. Я была недовольна и портретом и бумагой и попросила Вас дать мне два листа бристольского картона с метками, которые я отнесла в свою комнату. После этого всё прошло как надо. Но позвольте, ведь если Вы со своей юной памятью можете забыть, что всё это потребовалось именно Вам и произошло в один и тот же день, так почему же мне, с моими старыми и ослабевшими мозгами, нельзя подчас забывать некоторые вещи и — подобно Павлу — «считаться грешником», когда я не лгу, как он, даже во славу Господа! Все вы сплетники и клеветники.

Бедный Битсон! Надеюсь, Вы не будете говорить, что с ним не обращались самым подлым и гнусным образом. Бедняга приезжает, чтобы изучать персидский язык для сдачи экзамена, не спеша устраивается на месте, как вдруг получает от генерала Мак-Ферсона предложение сопровождать его в числе сотрудников штаба в поездке в Египет; он соглашается, готовится, тратит деньги, ломает свои планы и отказывается от учебы, а теперь, когда всё уже готово, оказывается брошенным на произвол судьбы! Подобная несправедливость просто возмутительна! И зачем ему только потребовалось заставить меня объявить о его отъезде в наших теософских новостях в приложении? И теперь из-за этого отродья, вице-королевского фаворита, он подвергается оскорблениям и рискует стать всеобщим посмешищем. Я это предчувствовала и говорила ему, что ехать не стоит, но он не поверил. И вот он не только не едет в Египет и теряет свой шанс продвинуться по службе, но к тому же теряет и время и уже не сможет в этом году сдать экзамен по персидскому языку. Это чудовищная низость, и бедный юноша выглядит совершенно подавленным. Вам следовало бы всё это высказать им в «Pioneer», если у Вас имеется хоть что-нибудь похожее на сердце и хоть сколько-нибудь любви или сочувствия к брату-теософу, за исключением Вашего К.Х., который отказался ехать в Египет и тем самым пошатнул свой авторитет.

Он [Битсон], про его словам, настроен оставить службу, хочет купить оккультную библиотеку, построить себе где-нибудь в Кашмире хижину и посвятить жизнь теософии. Но, по выражению Деба, это, конечно, «досадный вздор». Битсон влюблен в Деба. Говорит, что никогда не видел более прелестного и идеального лица, чем у этого мальчика. Хорош «мальчик» — это в 30-то лет!

Бедный Дамодар всё еще в Пуне, но теперь чувствует себя отлично. Братья помогли ему оправиться от болезни и даже наделили его такой месмерической силой, что он в течение нескольких дней исцелил некоторых безнадежных больных (слепоту у одного мальчика). Продолжится это или нет, не знаю. Собратья из Пуны жаждали чего-то феноменального, и он не обманул их ожиданий. Как мне хочется на несколько дней съездить в Пуну поразмять кости и выпустить из каждой поры тела всю влагу, скопившуюся во мне за этот сезон дождей!

Ко всем видам насекомых на нас вдобавок напали еще и крысы. Они пожирают в доме всё подряд — от моих платьев до шкафов и железных кроватей. Семерых, начиная со вчерашнего дня, я сразила насмерть, к великому ужасу задыхающегося от омерзения Деба. Но они сожрали мою несчастную маленькую канарейку, и я должна была отомстить за обиду и отомстила посредством хитро устроенных ловушек. Я чувствую, что становлюсь злой и жестокой, и что если «Сам» будет удерживать меня от всего, хотя бы от желания отправиться домой, то я превращусь в Марута[6], если не в Марутова брамина.

О, моя карма! Письмо м-ра Хьюма к мисс Грин — это нечто, по его словам, «одетое в бархатные перчатки». О, исчадия ада, неужели я не отдала бы [его] ей, если бы Они мне только разрешили! Я начинаю считать наших Братьев малодушными за Их отказ сделать максимум из того, что в Их силах, в отношении моего нынешнего воинственного настроения. То, почему Вы отослали мне обратно послание Кхандалавалы, — это больше, чем я в состоянии высказать. К.Х. говорит, что Вы действительно знаете и должны знать и что только Ваша злонамеренность мешает Вам признаться, что Вы и в самом деле знаете, но не расскажете. По правде говоря, подобным образом заявляет вовсе не К.Х., но мне известно, что Он должен так думать, а это в принципе одно и то же. Однако Он в отношении их (Вашего письма и послания) и глазом не моргнул, питая к Вам отвращение, — я совершенно уверена в этом. Прощайте!

Ничья Е.П.Блаватская.

 

ПИСЬМО 15

Мой дорогой м-р Синнетт!

Так как К.Х. вполне дружелюбно съездил меня по носу целой «Илиадой» в Ваш адрес, Вам не стоит слишком беспокоиться по поводу прочтения моего письма. Так или иначе, о чем-то хорошем нечего и говорить. Мои планы нарушены. «Сам» не позволит мне поехать, Он во мне не нуждается. Заявляет, что для всевозможных «серенад» — неподходящее время; англичане будут за меня (ибо они больше верят в русских, чем в Братьев); их присутствие помешает любому из Братьев прийти ко мне зримо и незримо, и я с тем же успехом могу лицезреть Их, пребывая там, где нахожусь сейчас, нужная тут и там, но только не в Тибете, и т.д. Итак, я могу только просить прощения за то, что обеспокоила Вас и остальных. У меня всё было готово: из Калькутты прислали полный план маршрута, М. дал разрешение, и Деб был согласен. И Вы теперь уж не помешаете мне высказаться от всего сердца: будь проклята моя судьба, поверьте, уж лучше умереть! Работа, работа, работа — и никакой благодарности. Я не виню м-ра Хьюма — он прав. Ну что ж, если я и в самом деле помешаюсь, это будет Их, а не моя вина — не бедного М. или К.Х., а Их, бессердечных, надменных «тузов», и я должна сказать Им об этом, даже если за это Им пришлось бы стереть меня в порошок. Какое мне теперь дело до жизни! Аннигиляция в 10 тысяч раз лучше! В декабре я уезжаю из Бомбея в Мадрас, я имею в виду в штаб-квартиру, если буду жива.

Ваша Е.П.Б[лаватская].

 

ПИСЬМО 16

26 августа 1882 г.

Бомбей

Мой дорогой м-р Синнетт!

Посылаю Вам письмо, только что полученное от м-ра Хьюма. Прочтите его, если пожелаете, и составьте себе мнение. Я же отныне настойчиво и категорически отказываюсь получать подобные письма. Он может оставаться или не оставаться в Обществе — это дело Братьев. Он может под предлогом благотворительности причинить или не причинить Обществу и мне максимум вреда, о каком он только может помыслить, но он не сделает этого через меня и не превратит меня в свой рупор, чтобы передавать К.Х. заявления, да еще самые наглые на свете. Не знаю, как Они, но я по горло сыта и им, и его щедрыми пожертвованиями на благотворительные нужды, которые он навязывает нам, если за это я должна платить такую цену. Какого черта он сам не напишет обо всем этом К.Х.? Или они опять поссорились и переписка прекратилась? Я ожидала именно этого, и знала, что всё к тому и придет. Он посылает мне статью для публикации и говорит, что ее нужно непременно напечатать. Теперь я бросила бы эту статью в огонь, но не за то, что в ней сказано обо мне или против «[Разоблаченной] Изиды», которую он называет самым неточным произведением, пухлым и изобилующим практическими ошибками (много он об этом знает!), а за то, что в ней говорится о Братьях, в то время, как он называет Их «себялюбивыми азиатами», обвиняет Их и критикует, предостерегает против Них общественность и т.д. Я, конечно, бросила бы это в огонь, но К.Х. дал знать через Морию, что ему непременно хотелось бы видеть эту статью напечатанной, и мне, само собой разумеется, пришлось заткнуться. Но когда всё это закончится, он получит хорошенькую нахлобучку от Субба Роу и семи или более чел и заставит ненавидеть себя всех индусов, которые верят в Братьев, — и всё тут! Должна сказать, что если он стремится получить знания от К.Х., то выбрал для этого какой-то странный способ.

В своем письме, как Вы увидите, он передает мне еще два сообщения. Скажите Д[жуал] К[улу], чтобы не строил из себя дурака с фальшивыми феноменами! Полагаю, что он, пожалуй, уже сделал из себя дурака. Джуал К[ул] не имел никакого отношения к физиономии, намалеванной на полях его корректуры. Это сделала я и совсем не оккультными средствами, а просто пальцем и каким-то синим карандашом при полной комнате посетителей, прервавших мое чтение корректуры, а затем вечером, когда Деб получил письмо от Д[жуал] К[ула], я шутки ради попыталась скопировать его почерк, но не сумела. Это была моя корректура, а не его, и она была послана ему (я всё забываю, что намалеванная физиономия уже была там) потому, что типографы нарушили порядок или рассыпали шрифт, слабо связанный в форме, а тогда уже не было времени печатать еще один экземпляр. Потом я отдала свою корректуру Дебу, который, видимо, не заметил, что там была эта карикатура, и Хьюм тут же принял ее за «фальшивый оккультный феномен», а Дамодар собирается писать Ферну с намерением отказаться впредь получать его письма к М. Он не пойдет на риск получить клеймо фальсификатора, самозванца и Бог знает еще кого. Дамодар мошенник!! С тем же успехом я могу подозревать в подлоге или обмане Олькотта или Вас. Я не допущу, чтобы его оскорбляли, вот и всё! Я всегда говорила, что, несмотря на все его сентиментальные излияния и пожертвования, он, м-р Хьюм, явится злым гением Общества, каковым он теперь и стал. Он делает то, чего никогда не делали прежде; он стирает то, что, в его представлении, — причем весьма успешно заставляет поверить в это других — является грязным бельем священного Братства, делая это публично, на глазах обитателей городских базаров, и критикует в печати то, что не может и при своем эгоистичном характере просто не способен понять. Почему вот Вы, например, не ссоритесь с К.Х.? Почему Он, самый кроткий из смертных, столь сильно любит Вас, но доходит до того, что Его почти тошнит при одном упоминании имени Хьюма? Я не протестую против жестокого и оскорбительного обращения со мной, ибо уже давно принесла в жертву свою индивидуальность. Но должна сказать, что с того самого момента как он начал писать якобы для пользы Общества и взял на себя роль его благодетеля, отца и покровителя, я получила от него больше оскорблений и пинков, чем от любого из всех, кого я знаю. В этих самых «Заметках» (которые он подвесил и сжег в адском пламени) он сделал из меня законченную лгунью и неисправимую мошенницу; а теперь вынуждает меня выступить в печати против самой себя и против моей книги, которой довольны и восхищаются сотни и тысячи людей, столь же интеллигентных, как и он, причем они никогда не стали бы заострять внимание на моем плохом английском и туманных заявлениях, исключая, конечно, посвященных, — и всё это для того, чтобы помешать ее продаже, за последние три-четыре месяца единственному gagne pain [источнику средств к существованию — (фр.)]. Общества, что дает ему жизнь и позволяет не быть в долгах. То, что он объявляет меня лгуньей и неисправимой мошенницей, уже принесло свои плоды в виде памфлета от некоего преп. Теофила, где он называет ее [книгу] «официальным документом, утвержденным Теософским Обществом и опубликованным под его покровительством». Однако позвольте спросить, а с какой это стати я должна рассеивать сомнения и успокаивать недовольство немногих, подобных Ч.К.М[эсси] и Ст.Мозесу и т.п., почему меня должны приносить в жертву и отдавать на уничтожение Богу Израиля, кем вроде бы считает себя м-р Хьюм, согласно его собственному убеждению? Наше Общество и без него неплохо жило и процветало, неважно, хорошо о нем думали или плохо, совершало оно ошибки или нет, и пока он не вошел туда, я весьма доброжелательно относилась к народным массам, исключая полдюжины «избранных интеллектов» вроде его и Вашего. И я предпочла бы скорее умереть в своей заурядности, чем в слишком большой известности, которой-то он сейчас и добивается. Чем выше положение, тем больнее падать. Я всего лишь тяжко трудилась с целью создания Обществу прочного положения, дабы после моей смерти — которая, по счастью, не за горами — оно продолжало бы процветать и стало даже лучше, чем если бы я сама пошла и заняла там свое место. Так почему же он должен врываться подобно африканскому самуму, повреждая и уничтожая всё на своем пути, мешая моей работе, показывая в ярком свете мою заурядность, критикуя всё и вся, находя у всех недостатки и вынуждая всю Индию с презрением указывать на меня пальцем и называть лгуньей, — и это он-то, о ком никогда не говорили (см. миссис и м-р Ватсоны из Бароды) иначе как о величайшем лжеце во всей Вселенной, а справедливо или нет, я не знаю. Неужто для Общества нет спасения помимо него, «великого» Хьюма, эверестовой горы интеллекта, как он себя представляет? Как Вы думаете, правильно ли он поступает, внушая европейцам отвращение к Братьям (чтобы выгородить одного себя для будущих событий, если таковые последуют) и возбуждая против себя ненависть индусов? Европейцы не предлагали бы себя в качестве чел, да их и не приняли бы в челы, если бы он не указал им подводные камни. Мне кажется, на сегодняшний день Братьям хватает европейцев. Только Вы один никогда не оскорбляли Их и не ссорились с Ними, хотя, возможно, весьма часто чувствовали отвращение при существующем положении вещей. Ведь даже я, полуазиатка, без каких-либо Ваших тонкостей и не обладающая к тому же английским ханжеством и суетностью, даже я не раз впадала в уныние при крушении своих идеалов. Но всё это было давным-давно, многие годы назад, и с тех пор я научилась лучше понимать Их, и даже что-то и потеряв в моем художественном описании, Они всё же гораздо больше выиграли в моем истинном глубоком уважении. Я больше не сужу о Них по внешности, как это делаете Вы. Я знаю, существует множество вещей в Их реальности, которая не согласуется с нашим европейским восприятием или понятиями справедливости, — как высказывается Хьюм в своих статьях, но тогда, мой дорогой м-р Синнетт, Они имеют в сотни раз больше того, что Вы никогда не приобретете и не будете иметь в Европе, равно как Они лишены всех наших ужасных пороков и мелких грешков. По его словам, весь уклад Их жизни отвратителен! Ну что ж, ладно, но почему же тогда он Их обхаживает? Они в нем не нуждаются и вовсе не склонны преклоняться перед ним за его «Заметки» и написанное Шундрой Айером «Эссе», с которым он так носится и которое этот самый Шундра Айер, вероятно, откажется признать своим, когда оно предстанет в новом облачении. Братьям в высшей степени наплевать, что он о Них думает, и я подозреваю, что его письмо, посланное для публикации, — для Них в каком-то смысле, большое облегчение. Письмо это, в лучшем случае, можно назвать жестоким, холодным, бунтарским и высокомерным, и челы во главе с Субба Роу готовят протест. Я никогда, никогда, не стала бы его публиковать, но того пожелали М. и К.Х., и мне оставалось лишь подчиниться. Письмо это — прекрасный ответ на вечно возникающий вопрос: «Почему европейцы в немилости у Братьев?». Они выказывают большее предпочтение человеку, который называет Их почти что ослами, которые, по его словам, противоречат самим себе, невежественны или, что то же самое, «интеллектуально ниже» европейцев, как он заявляет в своей статье.

Вы чисто «ребенок» со своим пристрастием к Их портретам. Неужто м-р Хьюм сделал бы лучше? Без сомнения, при отведенном ему времени и материалах, и особенно если умеет рисовать, он, безусловно, сделал бы это лучше, чем Дж[уал] К[ул], который не имеет никакого понятия о европейской живописи и едва ли смог бы создать в воображении лицо анфас со своими китайскими представлениями о перспективе. Но пусть сделает это моментально, как мы. Пусть напишет голову факира и заставит лучших художников и искусствоведов заговорить о ней как о единственной в своем роде, не зная первого правила рисования, как делала я. Он также может совершить подлог. И я в этом не сомневаюсь. Но имей он хотя бы малейшее представление о том, как делается Их «фальсификация», он не стал бы ставить себя в дурацкое положение, рассказывая о своем большом микроскопе. Его микроскоп не раз будет показывать ему несколько слоев разных материалов — графита, проявителя, краски и т.п., ибо я часто видела М. сидящим с книгой самых замысловатых китайских иероглифов, которые Он хотел скопировать, и перед Ним всегда лежала книга с чистыми листами; при этом Он обычно сыпал перед собой щепотку черного графитового порошка, а затем слегка растирал его по странице, после чего поверх него осаждал краску и тогда, если изображение иероглифов было, по Его мнению, правильным, то скопированные иероглифы оказывались нормальными, а если же Его случайно отрывали от Его занятия, возникала путаница и вся работа шла насмарку. Я не видела письма с подделанным на нем именем Ферна и поэтому ничего не могу об этом сказать. Но если он думает выявить подлог на том основании, что его микроскоп показывает ему несколько слоев разных материалов, тогда — я сожалею о его умственном развитии. И без сомнения, когда К.Х. пишет обычным образом, м-р Хьюм может написать лучше, чем Он. Равно как и Вы. Но пусть попробует посоревноваться не с К.Х., а с простым чела, когда какая-то запись или письмо создаются действительно феноменальным способом, и тогда-то он наверняка потерпит поражение. Точно так же ему ничего и не покажут, если он будет обходиться с Братьями как если бы Они были местными чиновниками. Нет, Они не джентльмены, а Адепты. И теперь меня не удивляет, что он [Хьюм], видимо, никогда не был знаком с христианином, так как, если Иисус когда-либо жил, то 99 из 100, что Он, по своим манерам, был просто немытым евреем, а не «джентльменом». Тем не менее Он являет собой Бога для 300 миллионов, среди которых есть умные головы, и не хуже, чем у Хьюма. Я знала, что он чересчур высокомерен, чтобы терпеливо относиться к нашим Братьям. Он предлагает себя в качестве челы, а Вы наивно верите в его обращение! Чушь! Юпитер, предлагающий себя козопасом богу Гермесу, чтобы обучить последнего манерам! Истинно — если ему не составило труда доказать, что я ненадежная дура и лгунья, то в случае с К.Х. ему придется столкнуться с гораздо б'ольшими трудностями. Вряд ли чела мог выказать склонность противоречить самому себе, называя что-то сегодня черным, а завтра белым по поводу таких элементарных вещей, каким Вас обучают, о чем я узна'ю из Ваших трудов. И если К.Х. сказал, что Теософское Общество — это надежда человечества, а затем, что о нем заботятся всего лишь два Брата, я знаю, что Он имел в виду. Т[еософское] О[бщество] не собирается скончаться вместе с нами, и все мы только землекопы, работающие над закладкой его фундамента. Где же здесь противоречие? Он смеется над Их желанием заставить его заглотить идею, что все они «ангелы и Будды»!!! Очень Им интересно его мнение! И уж если Они всего лишь «слабовольные, хвастливые дураки», так какого черта он признаёт К.Х. своим Гуру! Почему он не откажется от Него и не покончит со всем этим раз и навсегда. Я буду первой, кто почувствует величайшее облегчение. И если у него есть гордость, чувство собственного достоинства и собственные идеалы, то и у меня тоже, и я считаю, что его письмо ко мне хуже пощечины. Я больше не намерена ни получать, ни читать его письма. Я написала ему всё то, о чем пишу Вам, но К.Х. запретил мне посылать ему это. Он может оскорблять и гневно осуждать Братьев, Общество и меня, публично и в частной беседе, но он не в состоянии сделать ничего хуже, чем то, что он уже совершил. М-р Хьюм, конечно же, бывший британский чиновник и джентльмен, а Братья не джентльмены, ну а я благодаря ему в глазах Англо-Индии выгляжу несчастной русской авантюристкой и неисправимой лгуньей. Он «любит Братьев, и особенно К.Х.». Он изливает свою сердечность на всё Братство и «бедную, дорогую Старую Леди», он любит всё и вся, и с теми, кого он так сильно любит, он обращается подобно Богу Израиля, который любил своего сына так сильно, что послал его на муки распятия на кресте. Он похож на графа Уголино, «пожиравшего своих собственных детей, чтобы сохранить им отца»! Он просто Пексниф[7] этот ваш Хьюм, и вот — Вы только посмотрите! — он стал адвайтистом, не верующим ни в какого Бога. Он был адвайтистом последние двадцать лет, и как следует из заявлений, высказанных миссис Гордон, миссис Синнетт, Вами, мною, Дэвисоном, его женой и дочерью по этому поводу, он сотни раз за последний год отстаивал своего аспиранта. Разве он не ссорился с М. в письмах и со мной в музее из-за своего Творца и Вседержителя, духовного наставника и руководящего принципа Вселенной? И теперь мы, конечно же, все дураки, мы его не понимали, и он не противоречит самому себе. Так какого же черта он пишет мне, веля сообщить К.Х. то и это, и почему не напишет Ему сам? И черт его знает, что он хочет выразить своим «l’Etre est l’Etre» [существо есть существо — (фр.)] из Э.Леви и лицемерными ответами на вопросы, о которых мне ничего не известно! Я серьезно подозреваю, что он воспользовался моим именем как прикрытием, подлогом и что он в воображении писал К.Х. — а если это так, то что же случилось? Они что, поссорились? И он — он (!!!) — называет Братьев и К.Х. себялюбивыми! Ну и дела, черт побери! Он называет К.Х., — эгоистом (!); этого величайшего, благороднейшего, чистейшего из людей, искренней и лучше кого никогда не существовало за стенами их низкого ашрама; кто, будучи таким же молодым, как и он, мог бы стать Коганом или совершенным Бодхисаттвой, если бы не Его поистине божественное сострадание к миру. О грешник и богохульник! Он не доволен Их системой, он «много раз хотел порвать с Ними». Вот уж, прямо скажем, непоправимое несчастье для Братства, если он так и сделает! Жалкий сухой сорняк, скатившийся вниз с пирамиды Хеопса, причинил бы столько же вреда пирамиде, как он Братству, порвав с ним. Итак, блюдите свои интересы. Ну, хватит о нем! И если он причинит вред Обществу, мы уедем — в Китай или на Цейлон, вместо того, чтобы в декабре отправиться в Мадрас, — вот и всё.

Искренне Ваша

Е.П.Б[лаватская].

 

ПИСЬМО 17

Доверительно, не для м-ра Хьюма

Понедельник

Мой дорогой м-р Синнетт!

Сегодня утром я впервые за всю прошедшую неделю встала с постели. Но не беспокойтесь обо мне. Ваше вчерашнее письмо с вложенной в него копией для м-ра Хьюма и сегодняшнее с его ответом свидетельствуют только о том, что Вы человек поистине больших достоинств, и мне остается лишь уповать, что я не умру прежде, чем Вы будете вознаграждены за всю Вашу преданность и любовь к К.Х. тем, что сможете Его увидеть. А как легко — о Господи! — увидеть его! Прочтите это:

«До 26 сентября я буду находиться приблизительно в двадцати трех милях от Дарджилинга, и если Вы приедете, то найдете меня на старом месте. Вы совершенно неправильно поняли то, о чем я прокричал Вам сегодня утром... в “Theosophist” написано как будто бы это было...»[8]

К.Х.

Я получила это вчера после операции. Меня не поразил ни один из двух ответов Хьюма. Я отослала их на потеху М. и чел. И попомните мои слова: Хьюм начинает спячивать. За время своей последней болезни я мысленно перенеслась на несколько лет в прошлое и теперь понимаю то, чего без Их помощи никогда бы не смогла понять две недели назад. По его словам, «К.Х. знает» то, что знает он, Хьюм. Ну что ж, я догадываюсь, что ему известно и это, и еще гораздо больше. Он сам себя обманывает, нелепо полагая, что быстро становится Адептом, он видит некие картины и принимает их за откровения. Он недостаточно чуток, чтобы понять, что К.Х. до конца останется добрым и учтивым. В тот день когда я послала Вам свое письмо с его «Заметками», К.Х. убедил меня ему не писать, а вместо этого послать письмо Вам. Я так и сделала; но, почувствовав, что задыхаюсь, встала с постели и написала короткое письмо, где высказала Хьюму всё, что о нем думаю. К.Х. против этого не возражал, но сказал, что поскольку Хьюм нужен Им для каких-то целей, то Он пошлет ему своего рода противоядие, дабы смягчить его гнев против меня. Противоядие пришло к Хьюму в виде телеграммы от К.Х., посланной из окрестностей Бомбея, а в ней, насколько мне известно, говорилось следующее: «...глупое письмо, посланное вопреки моему совету, но Вы должны простить этот взрыв чувств старой и очень, очень больной женщины», а на другой день посоветовал мне ради пользы Общества пожертвовать своими чувствами и, так как Хьюм уже однажды принес мне свои извинения, рекомендовал мне сделать то же самое. И поэтому я написала ему еще одно письмо, сообщая, что раз К.Х. и М. полагают, что мне лучше извиниться за некоторые грубые выражения, я так и делаю. Но при этом, посвятив полстраницы выражению сожалений по поводу того, что невольно задела его чувства, на трех следующих страницах я, кажется, наговорила ему кучу еще худших вещей, чем днем раньше. Но теперь — я больше не буду его бранить. Когда в Тибете преступник ожидает заслуженного наказания, там стремятся сделать его дни с момента вынесения приговора до приведения его в исполнение как можно более счастливыми. Я знаю, что он приговорен, причем своими же собственными поступками.

Он «за завесой»! Под ночным колпаком магии. Он знает, и К.Х. известно, что он знает! Подумать только! Как важно и таинственно. Он полагает «весьма возможным, что ничто, кроме ваших личных отношений с этими Братьями, не сможет сохраниться, и всё же Движение, истинный его дух может получить ничуть не менее быстрое развитие. Здесь на сцену выходят другие силы — как известно им, если неизвестно «Старой Леди». А теперь, пожалуйста, сравните эту весьма таинственную сентенцию, пророческую и леденящую кровь, с другой фразой, завершающей заключенную в восьми столбцах статью Оксли в «Theosophist»: «...с глубоким уважением и признательностью за силу, которая, хотя ее и собираются заменить, пока еще находится на своем месте настолько же, насколько и та, что предшествовала ей и будет после» (стр. 303, 1-й столбец).

Хьюм, несомненно, должен состоять в переписке с Оксли. Говорю Вам, он рехнулся и даже хочет стать спиритуалистом. В один прекрасный день он, пожалуй, может обнаружить, что «другие силы» — это дугпа, которые находятся в опасном с ним соседстве. Ему не мешало бы вспомнить универсальную каббалистическую аксиому: «Знать, сметь, желать и хранить молчание». Пусть прочтет впечатляющую фразу, переведенную Элифасом Леви из Книги Чисел в первом томе «Dogme de la Haute Magie» («Учение высшей магии»), стр. 115: «Нельзя безрассудно вступать на путь высших знаний, но, однажды пойдя по нему, надо дойти или погибнуть. Усомниться — значит сойти с ума, остановиться — пасть, отступить — низвергнуться в бездну».

Вы избрали верный путь и научитесь всему, чему может научиться мирской чела, и даже еще большему, не подвергаясь никакой опасности. Он хотел форсировать события, превзойти в чувстве братства самих Братьев. Ну ладно, ладно, посмотрим.

Теософское Общество будет содействовать тому, чтобы «Движение, истинный его дух, безусловно, получило ничуть не менее быстрое развитие». Но это будет наше Общество или, вернее, Общество М. и К.Х., а не его — новое, которое он замыслил основать в Индии при содействе нескольких ненормальных мистиков-спиритуалистов, которыми он будет продолжать распоряжаться.

В этом-то вся разгадка. Он хочет потопить «старое Общество» и начать новое Движение против Братьев. Он вбил себе это в голову в прошлом марте и апреле. Теперь я всё знаю. Да, К.Х. знает, «если не знает С[тарая] Л[еди]» — и К.Х. трепещет! Счастливого пути!

Да. Сентябрь, октябрь — а потом привет! — и последний виток Колеса Цикла — «connu!» [«ну знамо дело!» — (фр.)], но это меня никоим образом не запугает.

Одна половина натуры «Старой Леди», возможно, глупа, но если вторая ее половина пробуждает чуть ли не чудовищный интеллект противостоящей силы, называемой Хьюмом, то, право, не стоит слишком сильно ее задевать.

Итак, адью! Он исправляет и называет это «письмом, а не статьей». Ну что ж, для меня и тех, кто не так грамотны, как он, неважно, статья это или письмо, если оно помещено в журнале и имеет заголовок. В своем возражении «От редакции» я называю это письмом, а челы, со свойственным им безразличием, называют это же и «статьей», и «письмом», и я не цепляюсь к словам.

Прощайте, единственный английский джентльмен из всех известных мне в Индии; единственный настоящий и преданный друг! Теперь я понимаю разницу между консерватором и либералом! О Боже!

Мой сердечный и нежнейший привет миссис Синнетт и Дэну.

Всегда Ваша

Е.П.Блаватская.

 

ПИСЬМО 18

19 сентября [1882 г.]

Бомбей

Мои дорогие друзья миссис и м-р Синнетт!

Боюсь, что скоро вам придется попрощаться со мной, но куда я отправлюсь — на Небеса или в Ад, знать не знаю. На этот раз мне досталось — Брайтова болезнь почек; а вся кровь превратилась в воду, и к тому же появились язвы в самых неожиданных и наименее доступных для исследования местах, причем кровь или то, во что она превратилась, скапливается в мешки «а ля кенгуру» и другие миленькие довески и т.п. Всему этому причиной, во-первых, бомбейская жара и сырость, а во-вторых, волнение и суета. Я стала до глупого слабонервной, причем до такой степени, что достаточно Бабуле неожиданно прошлепать где-то поблизости от меня босиком, как у меня начинается отчаянное сердцебиение. Дадли говорит — я заставила его мне это сказать, — что я могу прожить год или два, а возможно, всего лишь несколько дней, так как в любой момент могу протянуть ноги от сильного душевного волнения. О венец творения! А что касается душевных волнений, так у меня их по двадцать на день — и как же я тогда вообще смогу хоть сколько-нибудь протянуть? Передаю все дела Субба Роу. В декабре или январе мы переносим нашу штаб-квартиру в Мадрас, а, значит, как же я смогу приехать в Аллахабад?!

Хозяин хочет, чтобы я подготовилась и поближе к концу сентября отправилась куда-нибудь самое большее на месяц. Он послал сюда из Нильгири челу Гарджья, который должен забрать меня отсюда, а куда — не знаю, но, конечно, куда-то в Гималаи. Хозяин ужасно рассержен на Хьюма. Говорит, что тот испортил всю Его работу (?!). Но, честно говоря, такой несчастной и возмущенной, как после его дурацкого и «развязного» (как Вы говорите) письма, я уже была несколько недель и до этого, и, значит, это вовсе не Хьюм натворил все эти пакости, но М. тем не менее при мысли о нем постоянно мрачнеет словно туча. А по правде, мне больше всего жалко мою бедную старую тетушку, а еще беднягу Олькотта — чт'о он будет делать без меня? Ну ладно, я едва могу писать, так как и в самом деле слишком слаба. Вчера меня отвезли в Форт к врачу: утром я встала и обнаружила, что мои уши распухли настолько, что стали в три раза больше обычных!!  и к тому же мне встретилась миссис Страт с сестрой — ее экипаж медленно пересек дорогу моему. Она не поздоровалась и никак не показала, что узнала меня, но имела очень презрительный и высокомерный вид. Ну а я оказалась слишком глупа и обиделась. Должна Вам сказать, что я очень и очень утомлена. Ах, как мне хочется еще раз увидеться с Вами, славной миссис Гордон и моим старым полковником, чью бабушку я могу повстречать где-нибудь в преисподней, куда я отправлюсь, если Они не подберут меня и не заставят торчать в Тибете.

Итак, всем до свидания; и когда я умру — если это случится до того как я вас увижу, — не думайте обо мне только как об обманщице, ибо — клянусь! — я говорила вам правду, хотя многое и скрыла. Надеюсь, миссис Гордон не опозорится, вызвав меня через какого-то медиума. Пусть сохраняет уверенность, что это никоим образом не может оказаться моим духом или хотя бы какой-то частью меня и даже моей оболочкой, ибо она и так давно перестала существовать.

Ваша, пока что живая,

Е.П.Б[лаватская].

Когда Вы пошлете свой ответ на «Совершенный путь»? Не собираетесь ли Вы использовать для этого письмо 3? Правда, у меня есть Ваша «Эволюция человека».

 

ПИСЬМО 19

9 октября [1882 г.]

Дарджилинг

Как Вы узнали, что я здесь? Вы, видимо, окружены очень болтливыми друзьями. Как хорошо, что теперь больше нечего опасаться со стороны вашего чертова правительства и его чиновников, и я собиралась сама написать Вам и растолковать, что послужило причиной этой секретности, «которая вообще столь омерзительна вашим европейским чувствам».

Всё дело в том, что не покинь я Бомбей в обстановке величайшей секретности — ведь даже некоторые теософы, посещающие нас, верят, что я дома, но занята и невидима, как всегда, — и не путешествуй я, так сказать, инкогнито, пока не добралась до цепи холмов и не пересела на поезд, чтобы ехать в Сикким, мне никогда бы не удалось попасть туда, оставаясь в полной безопасности, и увидеть и М., и К.Х. во плоти. О Господи, к тому времени я уже была бы мертва! О, те два блаженно счастливых дня! Это было совсем как в старые времена, когда меня навестил медведь. Очень похожая на прежнюю деревянная лачуга, домишко, поделенный на три закутка и стоящий в джунглях на четырех пеликаньих лапах; те же самые бесшумно скользящие желтые чела; тот же самый вечный звук «буль-буль-буль» неугасимой трубки-челум моего Хозяина, давно знакомый мелодичный голос Вашего К.Х. (чей голос еще мелодичнее, а лицо еще тоньше и более прозрачно), тот же самый мебельный антураж — шкуры, подушки, набитые хвостами яков, миски для соленого чая и т.п.

Итак, когда я уехала в Дарджилинг, куда Они меня отослали, чтобы оказаться «вне пределов досягаемости чел, которые могли бы влюбиться в меня, сраженные моей красотой», как заявил мой любезный Хозяин, то уже на следующий день получила прилагаемую мной записку от помощника специального уполномоченного с предостережением от поездки в Тибет!! Он запер ворота конюшни, когда лошади уже и след простыл. Очень удачно; потому что когда эти проклятущие шесть или семь чиновников-индусов, облепившие меня словно паразиты, отправились выведывать подходы к Сиккиму, им было наотрез отказано, а Теософское Общество подверглось оскорблениям и осмеянию. Но я всё ж таки  отыгралась. Я написала помощнику специального уполномоченного и сообщила ему, что у меня есть разрешение от правительства  — причем отсутствие ответственности за мою безопасность со стороны правительства не имело почти никакого значения, потому что в Тибете мне было бы гораздо безопасней, чем в Лондоне, — и что я, в конце концов, выйдя за пределы Сиккима, действительно прошла двадцать или тридцать миль, оставалась там два дня, и ничего плохого со мной не случилось — и точка!

Несколько леди и джентльменов в своем неуемном желании увидеть «замечательную женщину» до смерти замучили меня своими визитами, но я упорно отказывалась встретиться хоть с кем-то из них. Пусть себе обижаются. Какое, черт побери, мне до всего этого дело! Я не буду ни с кем встречаться. Я приехала сюда ради наших Братьев и чел, а остальные пусть убираются к черту. Спасибо за Ваше предложение. Я действительно намереваюсь нанести Вам визит, но не могу покинуть Дарджилинг, пока мой Хозяин находится поблизости. Через неделю или дней через десять Он уедет, и тогда я смогу покинуть город и, если Вы разрешите мне подождать Вас у себя дома, сделаю это с истинным наслаждением. Однако я не в состоянии попасть туда задолго до 20-го, так что если Вы письменно сообщите им об этом, то всё будет в порядке.

Через Бомбей я получила длинную статью м-ра Хьюма. Самую наглую и оскорбительную из всех, что когда-либо читала. И если он думает, что я ее напечатаю, то может на это не рассчитывать. Завтра, как советует мне Хозяин, я пошлю ее Вам вместе с адресованным ему письмом. Если Вы посчитаете мое письмо любезным, отправьте ему, а статью, пожалуйста, сохраните и верните мне при встрече. Я очень слаба и должна закончить. Хозяин передает Вам сердечный привет — я виделась с Ним прошлым вечером в доме ламы.

Всегда Ваша

Е.П.Б[лаватская].

 

ПИСЬМО 20[9]

7 декабря [1882 г.]

Уважаемый хозяин!

Честное слово, не могла сообщить. Пыталась в Америке, где украли тело старого миллионера Стюарта, и Братья тогда же сказали, что это не мое дело, но что тело не будет найдено никогда и — что оно никогда не существовало, несмотря на всяческого рода слухи о том, что оно найдено.

Вчера на рецензию прибыли Ваши книги, а с ними и мой Хозяин, явившийся с кратким визитом. Говорит: Он попытался бы сам продиктовать мне эти рецензии, не потребуйся и взаправду — совершенно невозможный подвиг — написать, будто я (Он) принадлежала к Англиканской Церкви! Благодарю покорно.

Олькотт прислал телеграмму в ответ на мою, посланную ему с просьбой сообщить Вам о дне его приезда, — ведь он был Вам нужен для миссис Синнетт. «Theosophist» пока что еще не выдохся, и сегодня мы восьмые! Почему? Потому что без меня всё пошло кувырком и 2000 рупий подписных денег истрачены на то, о чем лучше спросить у ветра в поле. Дамодар выглядит чокнутым, как мартовский заяц.

Вас, как вице-президента и члена Совета, необходимо уведомить о некоторых вещах. М-р Падшах, как мне стало известно, отправился в Лакхнау, чтобы открыть отделение и начать прием членов без санкции и даже без разрешения Совета. Он, ко всему прочему, забрал 125 рупий подписных денег — так как других и не было, — не спросив разрешения ни у меня, ни у Совета, и стоило мне вернуться, как тут же д-р Дадли и Совет извергли потоки жалоб, что ему до них дела, как до мертвого осла; что он всё время здесь хозяйничает, изображает Учителя, оскорбляет Совет и т.д., и т.п. Но худшим из всего была его лекция, которую он прочитал «в связи с Бомбейским отделением», хотя ни его президент (Дадли), ни кто-либо из Совета не дали ему на это ни санкции, ни разрешения. И как же теперь поступить в подобной ситуации? Мой Хозяин приказывает поставить Вас об этом в известность. Не считая восьми или девяти строчек, полученных как-то от Кут Хуми, и еще стольких же в другой раз, он от Братьев никогда не получал ни слова, но тем не менее унижает всех остальных членов и на своей лекции во Фрамджи-холле открыто хвастался, что принадлежит к числу тех немногих «избранных», то есть, «полковника Олькотта, м-ра Синнетта и его самого!!», кто снискал расположение Братьев, которые поддерживали с ним постоянное общение. Его поведение полностью противоречит теософским принципам. А теперь не будете ли вы столь любезны подписать документ, который мы Вам пришлем (официальный документ), осуждающий его поведение? Ему наплевать на членов местного Совета, и на него произведет гораздо большее впечатление, если это подпишете Вы. Мы пошлем Вам этот документ с подробным описанием его преступлений, а Вы выскажете свое мнение. М. говорит, что пришла пора заставить уважать Устав; и если Совет превращен в такую дешевку, то в таком случае Общество и его организационная структура — это просто фарс. Я всем этим возмущена, ибо Падшах меня обманул. И сейчас он продолжает прием членов и не посылает сюда ни обязательств, ни денег, хотя, полагаю, исправно их тратит. Конечно, если мы не обеспечим соблюдение Устава, Общество так всегда и будет пребывать в затруднительном положении. Эта вечная доброта К.Х. и крайняя Его отзывчивость ко всякого рода страданиям и повлекли за собой подобные последствия. Он проявил жалость к собрату, лишенному наследства своим отцом, страдавшему эпилептическими припадками, и считавшему себя несчастным, и — написал ему несколько строчек со словами утешения, а теперь вот вам благодарность! Братья опять выставлены на посмешище.

Ну что ж, такова наша и моя судьба. Салям.

Ваша, в куче неприятностей, вдовствующая

Блаватская.

Когда Вам нужны рецензии? Сообщите, пожалуйста. Получил ли молчаливый и презрительный «циник» «Tibet» от Трюбнера, только что посланный ему мною вместо него? Дайте мне знать, прошу Вас.

 

P.S. Вы ошиблись, предполагая, что спиритуалисты поднимут крик по поводу «Заметок» м-ра Хьюма. Ни одна из газет даже не упомянула об этом. «Light» — ни гласа, «Medium» — ни воздыхания, и только в одном «Spiritualist» появилась дурацкая короткая заметка, а сегодня — столь же длинная, сколь и бестолковая статья на эту тему. В ответ я послала м-ру Хьюму статью Терри из Австралии. Он заявляет, что суть дела не раскрыта!! Мне нечего больше сказать. Я сообщила м-ру Хьюму, что не смогу ответить на эту новую статью от Терри, так как мой стиль слишком расходится с тем, в каком написаны его «Фрагменты». Однако Хозяин всегда говорил, что «Фрагменты» — прекрасно написанная статья. О Боже, что за жизнь!

Ваша Е.П.Б[лаватская].

«Хозяин» и продолжает говорить то же самое. Однако «Хозяин» больше не будет просить м-ра Хьюма что-либо делать для Общества или человечества. М-ру Хьюму впредь придется ездить на собственном «осле», ну и мы со своей стороны останемся в приятном сознании собственной независимости.

М.

[1] Миссис Гранди — персонаж вышедшего в 1798 г. романа Т.Мортона; законодательница общественного мнения в вопросах приличия.

[2] Шаберон. — Согласно «Теософскому словарю» Е.П. Блаватской, монгольские Шабероны или Хубилганы в ламаизме являются перевоплощениями Будд, т.е. великими Святыми и Аватарами.

[3] <...> — Здесь и далее таким образом обозначены утраченные фрагменты текста.

[4] + — здесь этот знак обозначает «Императора», «проводника» Стэйнтона Мозеса.

[5] Хутухту (тибет.) — воплощение Будды или Бодхисаттвы, как полагают в Тибете.

[6] Маруты — братья-близнецы, боги бури ведийского пантеона.

[7] Пексниф — елейный лицемер, по имени персонажа романа Ч.Диккенса «Мартин Чезлвит».

[8] «Как будто бы это было...» — В этом месте оригинала стоят не поддающиеся расшифровке тибетские знаки. Эта записка, написанная рукой Махатмы Кут Хуми, наклеена на письмо Е.П.Блаватской.

[9] Письмо 20 — Примечание, сделанное рукой Махатмы Мории, выделено жирным шрифтом.

К началу страницы → Оглавление писем Е.П.Блаватской

 
 

 
html counterсчетчик посетителей сайта
TOP.proext.com ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU